Молодушка с таким усердием работала языком (еще бы, тема-то какая!), что и не заметила бы озорства его величества, если бы глупое венецианское зеркало напротив не выдало его.

— Ой, ей-богу, закричу, ваше величество! — испуганно шепнула Анна Гергей.

— Не дурачься! Мы же, видишь, о твоем будущем разговор ведем! Да, так как ты говоришь? Нет, значит, приданого. За этим дело стало?

— То-то и оно, ваше величество.

— Ну, ничего, — подбодрил ее король. — Получишь от меня в подарок столько тучной земли на Шепешском нагорье, — знаешь, которое «Красивым полем» зовется? — сколько своими чудесными волосами оцепить сумеешь, если все волосы цепочкой один к другому свяжешь.

При этих словах короля глаза у Анны заблестели, голова словно хмельная стала, а кровь ключом забурлила. (Недаром же говорят, что трансильванским венграм природа в кровь земли примешала!)

— И это все мое будет? — переспросила она.

— Конечно, раз король дает тебе.

Вдовушка задумалась. Видно было, что мысли унесли ее далеко-далеко, на Шепешское нагорье, которое само себя, по-видимому, считает степной равниной, потому что над ним иногда даже миражи играют, а суровый северный ветер «нэмере» принимает нагорье за море и тоже прилетает сюда поиграть на своей свирели. Видите, даже такие загадочные и величественные стихии способны заблуждаться!

— Но это же очень много земли! — радостно воскликнула Анна Гергей.

— Ну и что ж? Пусть хоть сорок деревень! — подтвердил король.

— Благослови вас господь, ваше величество. Только тогда как же, — побледнела вдруг красавица, и грудь ее заволновалась, — ведь для этого мне пришлось бы все мои волосы у самого корня обрезать?

Король пожал плечами.

— Конечно. Иначе как же мы узнаем, сколько земли тебе полагается?

— Ах, боже мой, какой ужас! Чтобы я своих волос лишилась? Да как вы можете, ваше величество, быть таким безжалостным? Пощадите мои косы!

Король засмеялся и прядью ее волос обвил свою шею.

— Ну хорошо, красавица! — продолжал ласково король. — Тогда остается один-единственный способ, если только ты согласишься… Я вырву у тебя из косы самый длинный волос, а затем мы сосчитаем, сколько у тебя волос, и помножим их на длину первого вырванного. Хорошо?

— Ох, государь, — хитро улыбнулась вдовушка. — Какой же несчастный возьмется сосчитать, сколько у меня волос?

— Такую важную задачу король никому не может препоручить. Придется мне самому этим заниматься.

Тут вдовушка сумела придать своему лицу удивленно-глупенькое выражение. Она знала, конечно, что эта гримаска необычайно идет ей.

— Как, вы сами, ваше величество? Ах, какой же вы добрый человек!

При этом в ее голосе все же прозвучали вызывающие и даже слегка иронические нотки.

— Я-то уж, по крайней мере, не обсчитаю тебя. А иной раз даже один волос за два зачту.

— Да как же, ваше величество! Какой вы, право, выдумщик. И ведь это надолго, должно быть?

— При таких волосах, как у тебя, конечно, надолго. На год, а то и больше. Как тебе будет угодно. Ну, согласна?

Красивая селищанка медленно, молча, в глубоком раздумье размотала прядь с шеи Матяша и, встряхнув головой, рассыпала волосы так, что они закрыли ее со всех сторон, подобно шатру.

— Согласна. Только начинайте сейчас же, ваше величество. Для меры вырвите самый длинный волос. Вот этот. Не меньше, чем полтора аршина. Ой, больно же! Ей-богу, стукну по руке — вскрикнула она, скривив рот, словно собираясь заплакать.

Но когда волос был уже отделен, она улыбнулась королю ласковой манящей улыбкой. Матяш натянул волос между двумя разведенными в сторону руками, и Анна невольно сделала шаг вперед, чтобы тоже взглянуть на него, но тут же покорно закрыла глаза, ощутив, как руки юного короля вдруг обвили ее гибкий, упругий стан.

Неподалеку от варпалотского замка, в одном из красивейших уголков Баконьского леса, прохожий еще и поныне может заметить развалины старинного строения. Не частое это зрелище здесь, в дебрях Баконя, седовласого царя лесов. Да и откуда тут взяться развалинам? Ведь ни разбойник, ни жандарм не строят себе жилья. А в Баконе долгое время только эти двое и охотились друг за другом. В годы правления короля Матяша Баконь был совсем еще дремучим лесом, где мощные вьющиеся растения так густо обвивали деревья-великаны, что и дикий-то зверь с трудом пробирался сквозь чащу. Где уж тут людям селиться?! Человеческие следы — какое-нибудь черное пятно среди травы на лесной прогалине, пепелище угасшего костра — и те лишь изредка попадались в ту пору в Баконьском лесу: наверное, разбойники жарили барана или теленка — одним словом, «невешанное мясо». Взвешенного мяса в Баконе никто не едал.

Случалось, что строил себе здесь хижину и какой-нибудь набожный отшельник в те времена, когда отшельничество еще было спокойным и доходным занятием, то есть когда жители окрестных деревень еще носили пустынникам щедрые подаяния. Или кто-нибудь часовенку строил на том месте, где был убит кто-либо из его родичей. Только такие строения и можно было встретить в этом лесу. Что же касается упомянутых мною руин, то они — остатки какой-то усадьбы, и всякий, увидевший их, мог только удивиться: какому же это барину пришла в голову сумасбродная фантазия основать здесь свой очаг?

Лесные сторожа (поскольку ныне уже лес защищают от людей, в старину же, наоборот, людей защищали от леса) и по сей день рассказывают про эти руины:

— Здесь стоял когда-то охотничий домик короля Матяша. Запоздает он, бывало, на охоте, медведя где-нибудь в берлоге разыскивая, здесь и заночует…

А придворные старухи, которые глубже и основательнее прочих людей всматриваются в прошлое, уверяют:

— В этом домике король Матяш и считал волосы своей трансильванской красавицы. Каждый год начинал сызнова, так как волей или неволей (но скорее всего волей) сбивался он со счету.

К красавице трансильванке по воскресеньям наезжала «с визитом» госпожа Болондоци, которая в ту пору тоже была знаменитой красавицей. (Портрет ее долго потом хранился в варпалотском замке, пока в прошлом веке кто-то из новых владельцев замка — графов Вальдштейнов — не выбросил его, как ненужный хлам.)

Расцеловавшись, обе дамы усаживались на украшенной колоннами террасе и слушали, как шумит лес, да вплетали в его шелест свои радости и печали. В судьбе обеих женщин было много общего, связывавшего их друг с другом: вместе они прибыли сюда из Трансильвании и благодаря одному и тому же капризу короля очутились в их теперешнем положении.

Красавицы сидели, судачили о короле, о его планах, о наезжавших сюда, в Баконь, господах — один важнее другого. А госпожа Болондоци и того больше сплетен знала, потому что муж ее был свой человек среди знатных господ и все, что только интересного ни творилось на белом свете, он знал и примечал.

Разумеется, иногда разговор заходил и о третьей красавице селищанке, почтенной госпоже Коряк. Тем более, что знатные господа частенько поминали ее меж собой. Да и сами красавицы тоже наведывались в «Белку» (или, вернее, в «Золотую Фляжку», как с некоторых пор стал прозываться трактир), когда им случалось бывать в Буде. «Золотая Фляжка» стала заведением модным. А для Троеглазого Вольфганга совсем черные дни наступили: только летучие мыши нарушали порой тишину в его «Черном Буйволе», залетая туда через открытые окна и громко хлопая крыльями о потолочные балки.

Коряки, спрашиваете? Э, да что там! За них беспокоиться нечего: богатство их с каждым днем росло как на дрожжах. Да и как не богатеть, когда сам королевский повар готовит кушанья для посетителей «Фляжки»? Ведь всем известно, каковы будайские горожане: от одного слова «королевский двор» голову теряют, даже дым за тончайшие духи принять готовы, если этот дым из королевской печи идет. Как? Королевский повар стряпает в «Золотой Фляжке»? Надо отведать! И люди валом валят в трактир, будто мухи на мед. Иногда даже драки за свободное местечко случались. В этом году почтенный Коряк вынужден был пристроить к старому зданию еще один флигель. И как только додумалась эта разбойница Вуца попросить в подарок у короля его личного повара Погру?!