После небольшого самоизучения Силади обнаружил в себе присутствие кое-какого аппетита и, кивнув пажу, что, мол, можно и накрывать, поспешил свернуть обсуждение поставленного перед ним вопроса.

— Женщины в известной мере правы, — сказал он дворецкому. — Можно будет, пожалуй, дать им несколько покалеченных и бездомных солдат да непригодных к делу пленников. Так что скажите им, что мы выполним их просьбу. — Регент любил употреблять королевское «мы». — Только спросите, сколько человек им надобно?

Дьяк Балтазар вслед за кратким изложением прошения усердно записал и решение по нему: «Gubernator promisit» («Регент пообещал»). А дворецкий перевел крестьянкам ответ Силади на румынский:

— Его светлость, господин правитель Венгрии, милостиво выполняет вашу просьбу, селищенские женщины, и спрашивает, сколько мужчин вам надобно?

Крестьянки обрадованно зашумели, подбежали к знатному вельможе и, попадав перед ним на колени, принялись хватать его за полы длинного лилового кунтуша, чтобы, по тогдашнему обыкновению, облобызать край господской одежды.

— Ах, леший вас побери! — негодовал дворецкий. — Сейчас же убирайтесь вон! Нечего здесь слюнявить наряд его светлости! Сейчас же встать! И говорите побыстрее, сколько надо вам мужиков, а затем убирайтесь ко всем чертям!

Женщины поднялись, сбились в кучку, словно гуси, и принялись советоваться. Сначала они делали это шепотом, а затем распалясь, перешли на крик и под конец чуть было не вцепились друг другу в волосы.

— Так, выходит, и не договорились? — торопил их Бенедек Шандор. — Ну хорошо, сколько душ в вашей деревне?

— Триста.

— Включая и мужчин?

— У нас их всех — поп, пономарь да несколько бесштанных мальчишек.

— Так сколько же мужчин вам надобно?

Самая старшая из женщин, предводительница их Марьюнка, подняла брови, словно глубоко задумавшись, а затем положила руку на сердце и сказала:

— Триста, domnule[39]! На каждую душу по одному.

— Вот дура! — рассерженно бросил дворецкий. — Ведь триста — это вместе с малыми девчонками и глубокими старухами.

— Конечно.

— Значит, тогда придется не по одному мужику на каждую из вас, а больше.

— Ах ты, господи боже! — вздохнула молоденькая бабонька в первом ряду, с черными как смоль волосами, и стыдливо потупила глаза.

— Что ж тут страшного? — невольно вырвалось у другой молодухи со смелым взглядом, краснощеким лицом и прыщеватым лбом.

— Ах, ваша милость, добрый господин Бенедек Шандор, — воскликнула со смехом Марьюнка, сверкнув ослепительно белыми зубами, среди которых одного-двух уже не хватало. — Посмотрите на шмелей. Сколько их увивается вокруг одной розы? А ведь ни роза, ни шмели не терпят от того урону!

 — Ах вы, бабы, бабы! — пожурил их, покачав головой, дворецкий. — Побойтесь бога-то! Не будьте такими ненасытными, а не то его светлость прогневается, да отнимет и то что посулил.

Женщины струхнули; в конце концов они согласились на том, чтобы дал правитель столько мужчин, сколько сможет, только поскорее!

Juventus ventus[40]

Итак, в Большой королевской книге была сделана запись: «Gubernator promisit» («Регент пообещал»). А что написано пером, того не вырубишь топором. Да только есть на свете еще одна книга, поважнее первой: книга судеб. В этой же последней было начертано, что в один прекрасный день молодой король Матяш велит схватить своего родного дядюшку, всемогущего Михая Силади, и заточить его в крепость Вилагош еще до того, как регент успел выполнить просьбу селищанок. Селищенские женщины добились своего у правителя Венгрии, а вот селещанский поп плохо похлопотал за них перед боженькой. Не смог выпросить у того достаточно долгой отсрочки для регента.

Михай Силади, дядя Матяша, сделал своего племянника из узника королем, а тот, как бы в знак признательности за это, сделал дядю из регента узником. Такой обмен — не редкость в истории. Великий король поступил тут (может быть, единственный раз в жизни) — несправедливо, но, как ни странно, именно за этот поступок он получил прозвище «Матяш Справедливый».

А все потому, что ореол славы Михая Силади к этому времени сильно потускнел. Да оно и понятно: что бы ни взял в свои руки правитель — лопату или метлу, люди норовят вышибить этот инструмент у него из рук. Порою мне кажется, что я слышу даже, как облегченно вздохнули мелкие дворяне в своих сельских поместьях, услышав от возчиков, проезжих путников, остановившихся подковать коня, или от ринувшихся во все концы с пакетами конных нарочных о низвержении Силади: «Ну, слава тебе, господи!» — и несколько дней, недель и даже месяцев кряду обсуждали между собой это великое событие:

— Вот тебе и маленький Матяш! Кто бы мог подумать? Черт побери, с родным дядей так разделаться! Но это-то и хорошо! Справедливость прежде всего. Великий король получится из Матяша!

И судьба Матяша была решена, народ распахнул душу и заключил его в свои объятия. Тот, кто хочет покорить сердце народа, должен завладеть его фантазией.

Только сам-то юный король вскоре пожалел о случившемся: рука у него была, правда, жесткая, да сердце мягкое. В бессонные ночи дядя часто стал являться ему — худой, обросший, с укоризненным взглядом. А днем юноша постоянно читал невысказанную печаль, укоризну во взоре своей матушки Эржебет Силади.

И судьбе, видно, тоже было так угодно, чтобы однажды в руки короля попалась та самая книга дел государственных, которую, по поручению регента, вел дьяк Балтазар. В ней были записаны все просьбы и решения по ним. Король листал книгу и про себя думал: следовало бы, пожалуй, выполнить эти обещания. Ведь то, что в свое время сказал регент, было равносильно королевскому слову.

Ну что ж, быть по сему! И в числе прочих дел на поверхность снова всплыло прошение селищенских женщин. Мало того, короля больше других заинтересовала запись: «Просят у короля мужчин — регент обещал». Ну и ну! Тут пахнет какой-то доселе не виданной проделкой. Расследовать, и притом немедленно. И вот Балаж Пронаи уже сбирается в дорогу и едет к себенскому графу Дёрдю Доци — выяснить все подробности этого дела, поскольку Матяш намерен выполнить обещание, данное когда-то его дядей.

Поручение короля пришлось для придворных весьма кстати. Обычно мелкие дела остаются не замеченными в тени дел больших. Но на этот раз в Буде стояло полное затишье: ни одна былинка на ниве политики, казалось, не шелохнется. Все разговоры при дворе сводились к единственной теме — каким путем вернуть домой из неметчины венгерскую корону *. Впрочем, и эта тема мало-помалу утратила злободневность. Сказал же старый Гара *: «Или златом, иль булатом». Что еще можно добавить к этому? Словом, полный штиль царил во дворце, и потому поездка Пронаи явилась своего рода пикантной закуской. Бездельники-пажи, беспутные царедворцы использовали ее для сплетен и бессовестного зубоскальства.

Дьяк Келемен (разумеется, по поручению Уйлаки *) сочинил стихотворный пасквиль «Путешествие каплуна в Трансильванию», в котором, насколько нам известно, не пощадил даже самого короля.

Однако и люди серьезные осуждали господина Пронаи: он-де сам себя не уважает, коли берется за такого рода поручения.

— Постыдился бы, — со смехом говорили они. — На голове ни единого волоска нет, а туда же…

Канижаи как-то за обедом в доме Доборов сказал:

— Король с помощью Пронаи хочет сотворить большее чудо, чем в свое время Иисус Христос. Иисус одной рыбой накормил не помню уж сколько тысяч человек, а король посылает одного старого хрыча насытить не знаю уж сколько сотен баб.

Словом, шутки так и сыпались — разумеется, грубые, соответствовавшие тяжелым сапожищам, доспехам и шлемам, которые люди тех времен носили. Тонко отточенные остроты в ту пору еще дремали под панцирем камня, из которого — придет время — и будут построены школы.