— Ну, я надеюсь, что палатин все же не так сказал, — перебил его король. — Лучше всего, если б он направил их прямиком сюда. Ей-богу, это дивное развлечение поболтать, пошутить немножко с простушками-пастушками. А вы как думаете, господа?

Слова короля встретили единодушное одобрение весело настроенных молодых людей, которые готовы были одобрить его речи, даже если в них содержалась опасность. А уж когда дело пахнет только медом, то и подавно!

— Хорошо бы гонца за ними в Буду послать, — предложил Барнабаш Драгафи.

— Я сейчас кликну, — ухватился за поданную мысль Гергей Розгони, красивый юноша с орлиным носом.

— Эй, нет, погоди! Прежде нужно подумать, — остановил его Матяш, любивший помудрствовать даже над пустяком. — Дело это необычное и уж пи в коем случае не умное. Ergo[41] — глупое. А посему и совета о нем нужно просить у глупца. Позвать сюда Муйко!

На поиски королевского шута отправились сразу четверо; после долгих розысков нашли его на скотном дворе, возле свинарника, где он, по его заверениям, учился хрюкать, поскольку и это искусство тоже относилось к его обязанностям. Придворного шута не следует представлять себе таким, каким его обычно изображают в книгах: что-де остроумие и мудрость так и льются из него потоком, будто лава из Везувия. Как бы не так! Все остроты, сказанные когда-либо всеми шутами средневековья, уместятся и на десяти печатных страницах. Даже при версальском дворе остроумие — редкая птица, а уж что там было требовать от Муйко!

Муйко был не кто иной, как недоучившийся студент, крепкий малый недурной наружности, который свободно мог бы поступить в солдаты или избрать себе еще какое-нибудь полезное занятие, но которому бездельничанье пришлось больше по душе Он был самый заурядный бродяга, разве что с умом чуточку более живым, чем у других, и ловко умевший изображать в лицах. Своего господина он потешал безобидными проделками и шутками, по большей части — двусмысленными. Он умел великолепно подражать отдаленному лаю собак, мяуканью кошек, жеманной походке и манере надувать губки придворных дам Эржебет Силади. Но лучше всего он подражал голосу Ласло Гары, бывшего наместника: когда он порою забирался под стол и оттуда начинал вдруг говорить, все присутствовавшие готовы были присягнуть, что это был сам палатин, каким-то чудом оказавшийся под столом.

Муйко был тотчас же доставлен к королю. Он примчался вприпрыжку, с хлебной корзиной на голове, которая то и дело падала наземь, но шут вовремя успевал подцепить ее на лету ногой и опять забросить на голову. Такие фокусы, разумеется, повергали окружающих в неописуемый восторг.

— Ну, дурак, — обратился к нему король, — подай-ка нам хороший совет! — И Матяш, сообщив шуту о прибытии селищенских женщин в Буду, предложил ему решить вопрос о доставке их в Варпалоту.

Шут глупо осклабился (видно было, что он делает это только по обязанности) и отвечал сладеньким голоском архиепископа Витеза, что тут же вызвало всеобщий смех:

— Гм, я понимаю тебя, о король, брат мой во Христе! (Тут он вскинул брови.) Ты желаешь умиротворить совесть свою, и посему слово дурацкое да будет для тебя аки бальзам целебный. Правда, скажу я тебе, ты уподобляешься при этом скворцу, вопрошающему дрозда: можно ли ему отведать запретного винограда?

Король усмехнулся и перебил шута:

— Ну и что же ответил бы ему на это дрозд?

— Дрозд просвистел бы в ответ: «Ваше скворчиное величество, если вы хотите поступить в соответствии с требованиями морали, не советуйтесь со мною, грешным дроздом, а не сочтите, за труд и обратитесь к полевому сторожу». Спросите, ваше величество, об этом архиепископа Эстергомского.

— Ха-ха-ха! — покатились со смеху господа. — Не плохо бы, а? Представляем, как вытаращил бы глаза его преосвященство.

Матяш стоял и пальцами перебирал серебряные пуговицы своего платья (привычка, сохранившаяся у него на всю жизнь и свидетельствовавшая, что король находится в известном замешательстве или нерешительности). Но это длилось всего несколько мгновений.

— Архиепископы, — заметил он весело, — очень осторожный народ, мой друг Муйко. Его преосвященство, вероятно, ответил бы так же, как в свое время один из его предтеч: «Nolite timere bonum est si omnes consentiunt ego non confcradico».[42]

Но это еще куда ни шло. Осторожные епископы — явление нормальное. А вот что я должен сказать при виде столь осторожного дурака, как ты? Это уже настоящее светопреставление! Ну, так что ж, перевернем и мы, друзья, свет вверх тормашками, сроком на один день! Прикажи, Розгони, послать за селищанками гонца. Устроим-ка мы веселую пирушку в Варпалоте. Ты, Канижаи, обсуди все с поварами. Но только на этом пиру, друзья, все будет наоборот: Муйко станет королем, лакеи — вельможами, а мы — лакеями, которые будут прислуживать им за обедом. Понял меня, Батори?

— Как сказать, ваше величество, и да и нет…

— А между тем — нет ничего проще! Если бы мы сами стали принимать прибывших в гости женщин, наши слуги не могли бы приказать нам вести себя прилично. Если же они станут вельможами, мы в любом случае сможем проследить за их поведением. Это во-первых. А поскольку слуги не решатся выкинуть какую-нибудь глупость, значит, не появится никаких слухов о том, что господа вели себя дурно, не будет пищи для сплетен в Буде. Зато мы с вами сможем повеселиться и чуть-чуть посвободнее, так как все наши возможные грехи будут отнесены за счет прислуги! Это во-вторых. А в-третьих, необычайная ситуация породит множество веселых чудачеств и шуток.

Веселые приятели короля радостно одобрили его план и по секрету шептали друг другу (в ту пору еще не было принято хвалить великих мира сего в глаза):

— У него в одном мизинце больше ума, чем у нас всех в головах.

— А когда же должны будут приехать селищанки? — полюбопытствовал Антал Войкфи.

— Я думаю, послезавтра утром. Так нужно будет и наказать гонцу.

— Однако такая затея потребует множества хлопот, ведь слуг следовало бы одеть в парадную одежду, в бархат, парчу.

— Да, да, надо ослепить красавиц придворным блеском!

— Это верно, — согласился король, — но у нас здесь, в Варпалоте, нет парадных нарядов. А это плохо, потому что вы-то еще, может быть, и сошли бы за вельмож в вашем теперешнем повседневном платье, а вот слуги, переодетые в него, не будут производить должного впечатления. Ведь между знатными и простолюдинами существует бросающаяся в глаза разница, если хотите — глубокая пропасть. Так уж от бога заведено, не знаю только для чего. Но и он, видимо не придавал этому слишком большого значения, поскольку разрешил хорошим портным ловко заштопывать этот дефект. Нужно будет подучить наших верных слуг аристократическим манерам, иначе селищанки догадаются о хитрой проделке. Вы же знаете, что в женщинах, даже в тех, кого почитают глупыми, кроются удивительные способности и чутье. Да-да, об этом следует позаботиться. Хорошо, что ты напомнил, Войкфи. Распорядитесь отправить в Буду подводу за парадной одеждой. А для Муйко пусть захватят также и какую-нибудь старую горностаевую мантию.

Писатели, театры и художники прошлых веков внушили нам ложное представление о господской одежде в старину. Мы, например, представить себе не можем вельмож иначе, как в парадном одеянии, сверкающем всеми цветами оперения попугая, в расшитых галунами бархатных или парчовых ментиках, с бряцающими саблями на боку. Но ведь и в старину вельможи не вечно сидели перед портретистами или шагали в коронационных процессиях. Какой-нибудь граф Цобор или господин Гара тоже заходили иногда на конюшню взглянуть на лошадей или ехали в поле посмотреть всходы, а вдовцы охотно заглядывали в крестьянские хатенки, чтобы слегка приволокнуться за деревенскими красавицами, — и для такого случая они не надевали на себя ни доспехов, ни украшенной драгоценными камнями чалмы, ни парчового доломана.