Парадный наряд в старину, как и ныне, играл роль второстепенную, так что далеко не все господа и имели-то его, а если имели, то не очень дорогой. «В иной семье зачастую по три поколения кряду являлись ко двору в одном и том же одеянии, порой даже залатанном на локтях или в иных местах».[43]

Наши писатели и ученые, изучавшие костюмы, занимались исследованием только праздничных нарядов, и теперь мы имеем полное представление о той одежде наших предков, какую они не носили. А вот на ту одежду, в которой наши отцы ходили постоянно, никто и внимания не обращает.

Повседневное платье аристократа в старину отличалось от одежды бедного дворянина только качеством ткани: у одних — ипрское сукно, чемелет, у других — шерсть, атлас, фламандское полотно. По роду материи и определялось, кто богаче. Верхнюю часть тела чаще всего облекал синий или черный, со скромной шнурковой отделкой, кунтуш польского покроя, носивший в то время название «кабадион». Даже сам король Матяш носил такой кабадион, сшитый из черного бархата. Добавьте к этому узкие, похожие на нынешние, «венгерские» штаны да шапку — и наряд готов.

Только парадная одежда при некоторых королях менялась часто, — как правило, под иностранным влиянием. Что же касается обыденного платья, то оно оставалось одним и тем же на протяжении веков. Гофмейстеры не считали целесообразным заниматься им, да это было и невозможно, подобно тому как легко заменить растения в декоративных садах, но не траву на бескрайних лугах.

Правда, порой и мелкое дворянство увлекалось некоторыми модными пустяками, часто даже не зная их истинного назначения. Так, например, шапку вместо страусовых перьев стали украшать журавлиными, укрепляя их сзади. Небольшое угодничество — только и всего: так носил когда-то покойный Янош Хуняди.

Ну конечно. Теперь вся страна сделалась вдруг верноподданной молодому государю, даже олигархия и та резко переменила фронт. Еще недавно магнаты презирали короля из рода Хуняди и даже не стремились скрывать своего презрения. Но с тех пор как Матяш велел бросить в темницу родного дядю и разгромил партию союзных с Фридрихом II магнатов, все в страхе пали к его ногам. «Вот как? — удивились они. — Оказывается, маленький король и кусаться умеет! Ну, тогда другое дело!»

При королевском дворе, в Буде, стали процветать византийские порядки *, а с ними вместе пришла ослепительная роскошь, помпезность; теперь все норовили втереться в милость к королю с помощью различных уловок, завоевать его доверие.

Не удивительно поэтому, что Дёрдь Доци с готовностью ухватился за шутливое повеление короля прислать несколько «образчиков» из числа красавиц селищанок.

К тому же граф был человеком алчным, за что в народе получил даже прозвище «голодного Доци». За один филлер он и с комара готов был шкуру содрать. А тут дело пахло немалой поживой, если бы благодаря чудаческой просьбе селищенских баб ему удалось даром заполучить для своих имений несколько сотен крепостных мужиков. Ведь в те времена ценность имения измерялась не количеством гектаров, а числом душ. Мужа с женой помещик считал за две души — но за одно тело, попы же — наоборот — говорило, что это две плоти, по одна душа.

Словом, Доци не растерялся: он велел своим приспешникам рыскать по всему краю и хоть из-под земли, а раздобыть нескольких женщин исключительной красоты. Ведь совсем не обязательно, чтобы бабоньки были селищенскими. Проблема решается просто: не каждая селищанка может быть красивой, но всякая красавица может стать селищанкой.

Est modus in rebus…[44]

Вскоре им подвернулась в Себене одна белокурая вдовушка по имени Мария Шрамм. Провидение позаботилось об ее супруге, простом сапожнике, и забрало его на небо уже через две недели после свадьбы. И ему хорошо: больше ненадобно было тачать сапоги, и Доци неплохо: теперь у него уже был фундамент — изумительной красоты блондинка, стройная, словно горная козочка, с белым и нежным, тонко очерченным лицом и чудесными голубыми глазами. Доци подарил ей дом и три надела земли в Селище при условии, что она переселится туда на жительство, а также согласится поехать в Буду, что в конце концов не что иное, как веселое развлечение на троицын день: будет она во время этой поездки как сыр в масле кататься, да еще, наверное, и одарит ее король щедро.

Когда белокурая красавица была найдена, Доци приказал своему управляющему, господину Палу Рошто:

— Теперь сыщите ей под стать смуглянку.

— Это проще простого. Пройдусь в воскресный день по румынским церквям, когда женщины в своих лучших нарядах собираются к обедне.

Старый Рошто, гордившийся тем, что он великий знаток по женской части, и в самом деле обошел одну за другой немало румынских церквей. Каждая вещь имеет свое место, смуглянок нужно искать именно здесь, в этих маленьких церквушках, где и пречистая дева на иконах изображена жгучей брюнеткой.

И он действительно нашел в Маргинене румыночку такой исключительной красоты, что она и самого короля могла бы околдовать. У Вуцы (Ветурии), дочери козопаса, были темные, будто ночь, глаза и черные как смоль волосы, которые под солнцем отливали даже синевой, словно вороново крыло. Смуглые щеки ее горели румянцем, подобно тому как сквозь тонкую кожуру спелого абрикоса изнутри просвечивает розовая мякоть плода.

Одно плохо: Вуцу не так-то легко было заполучить в число селищанок, потому что отец ее был крепостным трансильванского воеводы, и сама она со дня всех святых должна была поступить в услужение на воеводский двор. Пришлось вступить в переговоры. Но хотя воевода заглазно потребовал за девушку и ее отца-козопаса три чистокровных кобылицы, Рошто с радостью согласился. Omne trinum perfectum[45] — третья должна быть непременно русоволосая! Между тем шел слух об одной такой красавице из села Малнаш в Харомсеке, об Анне Гергей. Вот ее-то и надо бы заполучить в вашу коллекцию, господин Рошто, коли ловкий вы человек!

Хороша была эта молодушка, широкобедрая, могучего телосложения — под стать любому ландскнехту императора Фридриха II. И при этом ручки и ножки у этой молодушки были изящные, маленькие, а личико нежное, словно утренняя роса. Ах, какой же чудо-женщиной была та, что на свет ее родила! И в довершение ко всему: длинные-предлинные волосы (жаль только, спрятаны под кокошником, а распусти она их — до пят достали бы) и дивные карие очи — редко такие встретишь! Когда она на вас смотрит, кажутся они темно-зелеными, а сам заглянешь в них — отливают густой синевой.

Словом, молодушка эта до того раздразнила Пала Рошто, что он буквально не находил себе покоя, пока не склонил и Аннушку (курами да калачами) к поездке в столицу.

И за неделю до троицы можно было уже отправляться в путь с новоиспеченными «селищанками». Лошадям вплели в гривы разноцветные ленты. Сопровождал женскую депутацию Пал Рошто. Самому Доци даже не пришлось взглянуть на его коллекцию — по совету того же Рошто:

— И не смотрите, ваша милость, иначе, ей-богу, ни одну из них не захотите вы отослать к королю. Послушайте меня.

А сами красавицы тоже подготовились к великим событиям, их ожидавшим.

Мария Шрамм, думавшая только о тех дорогих подарках, которые его величество, подобно сказочным королям, предложит им на выбор: «Возьми, дочь моя, все, что твоей душе угодно!» — спросила, краснея и смущаясь, у себенского немецкого пастора:

— Что у короля самое дорогое?

— То, что он носит по большим праздникам на голове. Вуца, та не спрашивала, глупенькая, ни о чем. Она только знай смеялась. Ей очень нравилось, что ее повезут к королю, что по дороге туда она увидит много новых городов, получит красивые новые платья и поедет в экипаже, на лошадях с бубенцами, словно благородная барышня из тех, что живут в замках. Кроме того, всю дорогу она будет досыта есть жаркое и лакомиться сахарными пряниками. Да разве может быть что-нибудь лучше этого на свете?