— Готово, — с удовольствием проговорил Ромул. — Несколько лет не делал, но такое не забывается. Получилось на славу, я уверен, что мы не ошиблись. Но учти, проклятие с тебя не снято. Если тебя выслеживают, мы сбили их с толку, но хороший нос всё равно распутает след. На пару дней ты в безопасности, за это время решим, как с тобой быть. Тогда либо мы с римскими мудрецами очистим тебя как следует, либо отправим дальше.

   — Государь, незачем щадить мои чувства, говорить про «них», про «хороший нос». Два месяца ни днём, ни ночью Старухи не покидали моих мыслей, можно сказать о них вслух. Они пойдут по моему следу, наткнутся на жертву и решат по крови и дыму, что я погиб. Но когда не найдут меня в подземном мире, то поймут, что их провели, и снова кинутся искать. Ты дал мне передышку, и я знаю, что ненадолго. Но теперь я могу говорить свободно, ты меня выслушаешь?

   — Не здесь и не сейчас, — твёрдо ответил Ромул. — Отойдём подальше, и не говори о Старых так громко. Рядом Мундус, один из входов в Нижний мир, хоть я и запечатал его заклятьями. В любом случае, судить тебя буду не я один. У меня вволю счастья, я любимец богов, но мудростью некоторые советники меня превосходят. Расскажешь свою историю сенаторам, и мы вместе примем решение. Я думаю, теперь ты можешь войти в город и есть нашу пищу. Сенат соберётся утром.

Более двухсот советников собрались за плетнём под открытым небом. Кто стоял, кто сидел, царь расположился напротив входа на стуле из слоновой кости. Посередине круга сенаторов горел на счастье костерок из благовонного дерева, а рядом стоял ищущий очищения юноша. Он начал речь, не мешкая, потому что сочинял её всю ночь, а у него на родине считалось, что запинания и незаконченные фразы свидетельствуют не об искренности, а о невежестве.

   — Римские советники, Отцы, — произнёс он быстро, но слегка коверкая слова. — Моя родина — Кумы, греческий город далеко на юго-востоке, но всё же в Италии. Не стану называть ни моего отца, ни рода, ни имени, под которым был зачислен в ополчение, потому что, как вы скоро поймёте, у меня больше нет ни отца, ни рода, ни города. Друзья прозвали меня Макро — «Большой» — за высокий рост. Это не имя, а кличка, но под ней я буду жить в изгнании.

Юноша рассказал, что был старшим из двух сыновей, когда умер его отец, торговал в Греции, а вернувшись, обнаружил, что отцовским хутором завладел брат.

   — Это против обычая, по закону нашего города земля переходит к старшему. Но я не слишком обиделся: я торговец, брат был пахарем. Поссорились мы не тогда, а в день ежегодного праздника, когда граждане шествуют к алтарю в полном вооружении принести жертвы героям-хранителям города. Это большая честь, знак того, что город признает наше богатство и храбрость. Как наследник отца верхом должен был ехать я. Но брат сказал, что конь его вместе со всем хутором. Лицом к лицу мы стояли у конюшни, оба вооружённые из-за праздника. Я хотел взять то, что принадлежало мне по праву, а брат не давал. Он ударил меня кулаком, хотя я старше. Взялись за мечи, и брат мёртвым свалился к моим ногам... И вот я пришёл к вашему великому царю просить, чтобы он снял с меня проклятие. А если буду очищен, то хотел бы навсегда поселиться в вашем городе.

Пожилой советник принялся расспрашивать:

   — Ты говоришь, взялись за мечи; твой брат обнажил меч?

   — Одновременно со мной. Мы были оба вооружены как всадники, без щитов. Но помню, как он отбил мой первый удар.

   — Он упал мёртвым, — не отставал советник. — Можешь сказать, как он лежал и где была рана?

   — Он лежал на спине, шлем свалился. Кровь хлестала из разрубленной шеи.

Вмешался другой советник, средних лет, морщинистый, с лисьим оскалом.

   — Вы спорили о земле и коне? Тут не было замешано женщины?

   — Никто из нас не был женат. Я держал любовницу в греческом порту, а брат жил с рабыней на хуторе. Здесь нам не из-за кого было спорить.

   — По-моему, обстоятельства этого убийства и поиски виновного не имеют отношения К Сенату и римскому народу, — вставил Ромул, торопясь покончить с расспросами. — Убийство брата может прогневать богов, но на сей раз они не стали мстить. Это очевидно, раз убийца перед нами в добром здравии и просит гражданства. Конечно, он осквернён, но я могу его очистить. Нам нужны молодые воины; он воин и хочет быть полезным. Если советники не возражают, я предложу собранию его принять.

Раздался одобрительный гул, хотя кое-кто из сенаторов пожал плечами, словно показывая, что мог бы ещё поспорить, не прими царь решения. Макро удалился с Ромулом в священную сокровищницу, чтобы как следует очиститься, прежде чем предстать перед Народным собранием.

Наутро юноша скатал постель и вымел угол, который ему отвели в доме для гостей. Он не был больше гостем города, не обременял казну; полноправный римский гражданин и завтрак должен был добывать своими силами.

Из вещей у него имелись только туника, плащ, пара башмаков да пустой кошелёк, но он верил в будущее. Если городу так нужны воины, что здесь рады любому крепкому чужеземцу, то граждане не откажутся и от помощника в поле. Он найдёт работу, а с ней кров и пищу. Ещё ему пообещали надел, но не сейчас, а как только отберут земли у соседей, потому что в Риме не было свободных полей.

Макро направился в долину. Утром площадь для собраний превращалась в рынок, в палатках продавали сыр и фрукты; если нет постоянной работы, можно было работать здесь, помогая навьючивать ослов и увязывать товары. Как прекрасно было снова толкаться в толпе, никого не оскверняя! Улыбаться женщинам, не отгонять от ног детей, не кричать каждому встречному, чтобы остерегался. Собака обнюхала его ноги — это была просто собака, и взглядом его проводила обычная коза, а не кто-то другой в козьем обличье. Он совершил страшное преступление, но, как вчера сказал царь Ромул, искупил его добровольным изгнанием — конечно, не без помощи сложных очистительных обрядов.

Теперь он стал свободным гражданином цветущего города, после долгих безнадёжных скитаний по горам обрёл соседей и защитников. Оставалось найти в этом чужом, многолюдном месте еду и друга.

Казалось, на Палатине до сих пор ещё не всё обоснованно постоянно. Кое-где стояли новые дома со сверкающей штукатуркой и ровными черепичными крышами, но попадались и жуткие старые хибары из некрашеных брёвен, кособокие, готовые того и гляди развалиться. Улочки были узкими, прямыми, точно в военном лагере, чистыми, под ногами хорошая булыжная мостовая, но дома жались по сторонам, город не помещался в стенах. На Квиринале, на той стороне долины, тоже было тесно и висел дым от множества очагов. Но площадь для собраний оставалась свободной, строиться здесь было запрещено законом, а римляне, похоже, свои законы соблюдали.

Проходя через ворота, Макро окинул взглядом палисад; раз это теперь его город, может, придётся когда-нибудь защищать эти укрепления. Крутой и высокий вал порос травой, все промоины от дождя, судя по пятнам свежей земли, тут же заделывались. Но колья уже начали гнить, они почти отслужили свой век. Брешей нет, но вид ненадёжный. Римляне, похоже, не ждали осады.

Никто не обращал внимания на новое лицо в толпе, не оглядывался на Макро — плащ его был по-римски перекинут через левое плечо, и ничто не выдавало в нём чужеземца. Так, незамеченный, он бродил по рынку, терзаясь от запаха варёных в мёду яблок. От голода сводило живот, но подойти к первому встречному и попросить работы и еды было как-то неловко, словно клянчить милостыню. Он понуро остановился, глядя под ноги и собираясь с духом.

Тут кто-то его окликнул. Макро робко поднял голову. Ему улыбался стройный мужчина лет тридцати, с чёрной, как смоль, бородой. Туника чистая, новая, хорошие башмаки из мягкой кожи. Если бы не круглое лицо, выглядит как зажиточный горожанин-грек. Он улыбнулся в ответ.

— Ты Макро, новый гражданин с юга? Меня зовут Перпена, и я тоже пришёл в Рим как воин, больше десяти лет назад. Мои родители были этрусками, так что мы попадаем в одну трибу: всякого, кто не сабинянин и не латинянин, включают в трибу луцеров. Это нас связывает. Если ты ещё не ел, может, позавтракаешь со мной вон в той лавочке?