Ромул самодовольно глянул на писца, сидящего на корточках под возвышением. То, что в городе теперь ведётся столько деловых записей, говорило о просвещённости и о богатстве, потому что обходились писцы недёшево. Но они того стоили. Всё, что один заносил на буковую табличку упрощёнными, взятыми у этрусков греческими буквами, мог прочесть через много месяцев не только он сам, но и другой.

Больше у собрания дел не было. Всё прошло гладко, мнения ни разу не разделились. Народ единодушно поддерживал царя — по крайней мере, когда рядом с ним для убедительности стояли вооружённые целеры. Ромул поднялся и объявил собрание закрытым.

Жидкая толпа стала расходиться. И тут царь увидел на краю площади возле дома Юпитера Статора стоит незнакомец, опираясь на длинный дорожный посох — некоторые чужеземцы отдыхают в такой позе, для них это всё равно что сесть. Царь больше не мог похвастаться, что знает всех подданных в лицо, слишком уж их было много, но этот человек явно пришёл издалека, потому что его плащ не был перекинут по-римски через левое плечо.

Молодой, не латинянин, судя по причёске и форме бороды, скорее всего грек из новых городов с юга. С ним не было ни узла, ни мешка, но путь он явно проделал немалый. Стоял он спокойно, не стараясь привлечь внимание, словно времени у него вдоволь, а дело важное — об этом лучше слов говорила смесь терпения и уверенности в себе, с которой он держался. Ромул подозвал целера:

   — Вон тот юноша хочет, должно быть, говорить с царём Ромулом. Узнай, что ему нужно, и скажи, что я свободен и могу выслушать просьбу — если, конечно, она в пределах разумного.

Тут произошло нечто непонятное. Едва цел ер приблизился, юноша взмахнул вокруг себя посохом, что-то настойчиво говоря. Опять и опять повторялось какое-то слово, которого царь не мог расслышать. Целер вернулся один.

   — Государь, он никого не подпускает. Говорит, что на нём скверна и простым людям нельзя его касаться. Только истинному царю не опасно к нему подойти, но даже твоей божественной поддержки может оказаться недостаточно, так что если боишься, он уйдёт и поищет более великого правителя.

   — Вот нахал! Чего ради мне снимать проклятие с какого-то чужеземца? — проворчал Ромул. — Конечно, придётся немедленно поговорить с этим парнем, а то целер решит, что он струсил. Наглец ловко придумал, как к нему обратиться.

   — Эй ты, — Ромул сердито подошёл к юноше, который снова опирался на посох. — Я здешний царь, и к тому же любимый сын Марса, бога войны. Никакая скверна мне не страшна. Я могу тебя очистить, если захочу, но сперва объясни, чем навлёк проклятие. Мало ли, вдруг ты получил по заслугам. Итак, что ты сделал и почему?

   — Я убил брата; это долгая история. Я видел Старух, правда, только во сне, потому и не позволил твоему посланцу приблизиться. Я не хочу осквернять других. Ты мне поможешь? Только великий царь, любимец богов, способен меня очистить и вернуть к обычной жизни.

Италийский язык явно не был для него родным. Ромул окончательно уверился, что это грек.

   — Убил брата? Нехорошо, даже если на то была причина. Но, между прочим, я тоже когда-то убил брата, много лет назад, а посмотри на меня теперь. Такие вещи всегда можно поправить, если боги тебя любят.

   — Значит, поможешь?

   — Для начала уберём на время преследователей, чтобы ты мог войти в город, не занося опасности. Тогда и поговорим, ты всё расскажешь, а я решу, оставаться тебе здесь или идти дальше. Надо спешить, — он повернулся к целеру. — Сбегай на Палатин, приведи барана. Ещё бронзовый нож, сухие дрова и пару кремней. Одному столько не донести, пусть кто-нибудь поможет. Скажи, царский указ.

Он говорил раздельно и внятно, чтобы чужеземец понял.

   — Понимаешь, что я задумал? — обратился Ромул к юноше. — Пока этого хватит, только нужно долго готовиться. Солнце заходит, будет холодно, но лучше не рисковать, не подпускать твоё злосчастье к римскому огню. Наберись терпения и стой, где стоишь. За спиной у тебя дом Юпитера, площадь для собрания тоже священна, так что не двигайся, а то мне придётся всё освящать заново. Ты умно сделал, что встал на единственном открытом месте, не в городе и не в святилище. Должно быть, разбираешься в обрядах. Ну, расскажи о себе: кто такой, откуда?

   — Государь, я знаю довольно, чтобы не называть своего имени. Его ждут уши в каждой былинке, в каждом дуновении ветра. За мной долго охотились, а теперь, если буду осторожен, погоня собьётся со следа — поэтому пока баран не сделает своё дело, я ничего не скажу. Вот когда снова смогу войти в дом, то всё объясню и надеюсь, ты позволишь мне остаться. Я убил случайно.

— Что ж, подожди, если хочешь, — милостиво ответил Ромул. — Твоё прошлое не так уж важно, конечно, не считая того несчастья. В Риме полно убийц, да и воров хватает, и кто чем занимался раньше, никого не касается. Конечно, за нарушение законов города у нас казнят, но когда избавим тебя от погони, ты сможешь начать новую жизнь. Разумеется, прежде чем предлагать тебя в граждане, я должен буду всё узнать, и если ты натворил что-нибудь совсем немыслимое, то отправишься восвояси.

Они замолчали, разглядывая друг друга. Ромул принял величественный вид. Получить римское гражданство — большая честь, слишком много бродяг уверены, что сюда пускают всех подряд. Этот парень должен понять, что его могут ещё найти недостойным. Вид самоуверенный — говорят, каждый грек уверен, что все италики вместе взятые не стоят его мизинца. Цел еры со священными принадлежностями куда-то запропастились, и Ромул чувствовал, что начинает злиться. Надо владеть собой, не в первый раз. Сказать по правде, с возрастом он стал завидовать цветущей юности, один вид молодого воина портил ему настроение. Но без молодых воинов где его сила? Он запретил себе поддаваться этим мыслям.

Наконец появились двое целеров с бараном и дровами — священное поручение не доверяют рабам. После трудного дня годы давали себя знать, работа предстояла тяжёлая, но она была по плечу только царю, к тому же любимцу богов, и Ромул взялся за дело.

Сначала надо было заставить барана встать смирно между священными участками. Грек знал обряд, он без подсказки вскочил на барана верхом и поджал ноги, чтобы не касаться земли. Дальше настала сложная минута: цел ерам нельзя было держать барана, но он должен был оставаться на одном месте. Взмахнув ножом, царь бросился на жертву, поймал баранью голову под мышку и принялся перерезать горло. К счастью, он сразу ухватился как следует, а дальше требовалась не столько ловкость, сколько сила. Упругие складки кожи поддались под ножом, хлынула кровь, и царь направил её на подходящее пятно голой земли.

Баран свалился. Беглец оставался у него на спине, вцепившись в руно обеими руками. Оставалось самое трудное: не двигая барана, подсунуть под него дрова, чтобы юноша при этом не коснулся земли, и это тоже надо было проделать без помощников. Ромул покряхтывал от ревматизма в плече. Но наконец дрова были уложены, костёр готов. Зажав левой рукой кусок трута, царь приготовился высечь огонь счастливыми кремнями.

Разумеется, тут же невесть откуда налетел ветерок, относя искры в сторону. К пятой попытке Ромулу захотелось послать на Палатин за головней. Но тогда как бы не осквернить все очаги в городе: проклятие, как известно, может переходить с одного огня на другой, от которого его зажгли, а в Риме все непрерывно очаги зажигались один от другого. Сердито ворча, Ромул поборол искушение и наконец зажёг маленький огонёк. Теперь надо было поджечь намокшие от крови дрова.

Наконец омерзительная вонь палёной шерсти и тлеющего мяса показала, что жертва принята. Кашляя, царь нырнул в зловонный дым и ухватил юношу за плечи, чуть не упав от тяжести. Беглец, сильный и мускулистый, всё делал как надо. Он оставался наверху костра, где, казалось, мог сгореть заживо, и не терял самообладания. Царь выхватил его из огня и поставил на краю участка, посвящённого Юпитеру Статору. Отдуваясь, они снова пристально оглядели друг друга.