Этруски поравнялись с палками; римский боевой клич кончился пронзительным, заунывным воем охотящейся волчицы. Ещё раз грохнули поножи, и воины ринулись вперёд.

Перпена старался бежать прямо, хотя его толкали с боков. Этруски тоже перешли на бег. Главное было устоять при первом столкновении, в этой схватке упасть значит погибнуть. Даже за десять ярдов он ещё не знал, в какого этруска попадёт копьём; сомкнутые щиты мешали бежать, и строй шатало из стороны в сторону. Но важнее всего, важнее даже, чем устоять на ногах, было держаться вровень с остальными. Всякого, кто выскочит вперёд, проткнут этрусские копья.

Вот почему, когда ряды сшиблись, удар оказался куда слабее, чем он ожидал. Последние несколько ярдов воины сбавляли шаг, чтобы не выбиться из строя. Оба войска замешкались — пришлось даже снова командовать наступление — и сошлись не в безумном яростном рывке, а осторожной трусцой.

Перпена оказался лицом к лицу с рослым воином в богатых доспехах, настоящим этруском, судя по чёрной бороде и бровям дугой. Он попытался ткнуть копьём в оскаленные зубы, этруск, естественно, тут же опустил голову, поднял щит, копьё царапнуло по бронзе и застряло.

Какое-то время никто из воинов не трогался с места, все налегли на копья. Не было ни крови, ни криков боли; похоже, пока вообще никто не пострадал. Потом в спину Перпене упёрся щит, пять задних рядов нажали, и его вынесло в самую гущу этрусских копий. Он в ужасе скорчился за щитом. Ничего не было видно, зато по крайней мере копьё наконец освободилось. Теперь оно без толку болталось в воздухе, но Перпена боялся высунуться, чтобы его нацелить, потому что их с противником стиснуло щитами вплотную. Со всех сторон переплетались копья римские, этрусские, в этой путанице было не разобрать, где чьи. Он согнулся ещё ниже, на оба плеча легли древки из задних рядов. Перпена был зажат в давке и ничего не видел.

Он выпустил бесполезное копьё, которое так и осталось висеть, запутавшись среди других копий. Вытащил меч, но не стал им размахивать, а держал за щитом, опершись рукой о колено. Нажим становился всё сильнее, и надо было во что бы то ни стало устоять на ногах, чтобы не оказаться растоптанным.

Держаться так было трудно, но можно. Не видя нацеленного на себя вражеского копья, Перпена вдруг воспрянул духом. Да ведь он храбро сражается в первом ряду римского войска! И, похоже, уцелеет, потом до конца жизни будет чем хвастаться. Стычки с разбойниками и пастухами, в которых он участвовал бродягой, были куда опаснее. Он сжал меч и огляделся. Под щитом виднелась полоска смуглой кожи над поножем. Перпена несильно ткнул в неё мечом, все силы уходили на то, чтобы не упасть.

Сверху раздалось рычание, нога пропала и на миг стало легче. Потом задние ряды снова выпихнули его вперёд; шаря в поисках опоры, он наступил на извивающееся тело. Щит снова упёрся во что-то твёрдое, и Перпена не боялся, что его откинут навзничь. Он посмотрел вниз, сдвинул ногой защитный кожаный фартук. Быстрый удар, и он сразил своего первого врага в открытом бою. Лица он не видел, но, наверно, это был тот знатный этруск, с которым они столкнулись в самом начале.

За это время Перпена продвинулся на несколько шагов вперёд, товарищи с обеих сторон тоже. Но исход битвы ещё не определился. Воины бросали копья, вытаскивали короткие мечи, и убитых становилось всё больше. Но по-прежнему стена щитов упиралась в стену щитов, никто не мог двинуться вперёд.

Однако строй постоянно шевелился. Рывок слева или справа заставлял бурлить и колыхаться всю стиснутую толпу. Трубы старались заглушить боевой клич врага, кругом вопили от ярости, взвизгивали от боли, и все звуки перекрывал мерный топот — воины отчаянно пытались удержаться на ногах. Битва была шумной, изнурительной и куда более страшной, чем казалось со стороны.

Постепенно Перпена уже освоился в этой опасной обстановке. Он бдительно защищал единственное уязвимое место, нижний край щита. Один раз туда ткнулось копьё, которое он придавил ногой, и невидимый враг выпустил древко; появлялось несколько мечей, он отражал удары. Потом вроде бы стало свободнее. Он осторожно распрямился и выглянул из-за щита посмотреть, одержана ли уже победа.

Нет, рано — слишком много впереди этрусских шлемов. А легче стало оттого, что задние ряды римлян начали отступать. Его искрошили бы вражеские мечи, если бы воин сзади не дёрнул его за тунику.

   — Назад, болван, — прохрипел римлянин, — держи строй, не то нас раздавят!

Не оборачиваясь, Перпена попятился, с обеих сторон опять сомкнулись щиты товарищей, можно было начинать сначала.

Но раз начав отступать, остановиться оказалось нелегко. Этруски, хоть и шагали в гору, набрали разгон, и давление снова стало невыносимым, а каждому римлянину казалось, что шаг назад — и ему будет удобнее стоять и свободнее двигаться. Перпена не чувствовал спиной щита; не мог же он в одиночку удержать шесть рядов этрусков! Значит, оставалось только нагнать задние ряды. Медленно римляне отступали.

Вдруг Перпена споткнулся. Он успел сделать быстрый шаг в сторону, потянул лодыжку, но всё-таки устоял. Комья земли с колючей стернёй ложились под ноги как-то неправильно, и он решил сначала, что его старается повалить какой-нибудь враждебный бог, потом понял, в чём дело, и испугался ещё сильнее. Они дошли до гребня холма, теперь перевес будет у этрусков.

Все римляне заметили смертельную опасность. На пару минут войско остановилось, и над плоской вершиной отчаянно скрестились мечи и копья. Но удержаться не удалось. Взвыли трубы, этруски навалились и снова столкнули их с места, а склон с этой стороны был круче, и устоять на нём было ещё тяжелей.

Перпена пока что не получил ни царапины, хотя вокруг многие были ранены и обливались кровью. Но растянутая лодыжка болела, и он понимал, что бежать не сможет. Ну что ж, значит, это судьба. Он пережил разгром родного города лишь для того, чтобы погибнуть в стычке даже не войск, а вспомогательных отрядов, в войне каких-то жалких безвестных посёлков. Второй битве суждено было стать для него последней. Но оставался ещё долг перед предками и родичами. Раз нельзя убежать, следовало по крайней мере встретить смерть достойно, чтобы враги увидели, что оружие и щит при нём, а все раны спереди, и похоронить его с почётом.

Перпена медленно пятился, закрывшись щитом и выставив меч. Но враги куда-то пропали, впервые с начала боя никто не пытался обезоружить его и заколоть. Можно было опустить щит и оглядеться. Он увидел, что с обеих сторон римский строй распался, воины первого ряда развернулись и бегут, а сам он из-за растянутой мышцы оказался во главе небольшого клина, который один устоял из разбежавшегося войска. За спиной у него собралось десятка два спокойных, разумных ветеранов, людей рассудительных, которые понимали, что даже в проигранной битве нет ничего опаснее, чем беспорядочное бегство.

Поскольку конница в сражении не участвовала, вся этрусская пехота была занята преследованием беглецов, и пока никто не отвлёкся на последнюю не сломленную кучку римлян. Но они были открыты с тыла для неизбежного удара врагов. Перпена думал, не осталось ли всё же хоть какой-нибудь надежды, когда его окликнули из задних рядов:

   — Эй, ты ведь тот бродяга с севера? Не иначе, бывал уже в таких переделках. Я не убегу, только скажи, что делать дальше.

Перпена искал, кто бы им распорядился, а оказывается, остальные сами ждали от него указаний. Спасти он их не мог, но по крайней мере мог показать, как встретить конец с достоинством.

   — Кто хочет, пусть бежит, — крикнул он. — Я не могу, растянул ногу. Но всё равно спасения нет, за спиной враги, поэтому давайте сражаться до последнего. Если прикроете меня с тыла, может, ещё убьём пару этрусков, пока они нас не прикончили.

Перпена с трудом зашагал на гребень холма, и человек двадцать римлян, помешкав, двинулись следом. Сражение шло уже далеко позади. Воины не спеша выбрали из разбросанного вокруг оружия крепкие копья и уселись в кружок спинами друг к другу.