Естественно, что пришло в голову вооружённым воинам — построиться в боевой порядок, знать сидела верхом, цари тоже появились на конях. Когда посольство подошло к месту народных собраний, перед ним стояло всё ополчение Рима, готовое к немедленной битве.

Послы не растерялись. Вид у них был слегка рассерженный, потому что встретили их не слишком учтиво, но главный сразу обратился к римлянам. Латинское наречие похоже на сабинское, и все слушатели поняли, о чём речь.

   — Царь Ромул, — прямо начал посол, — Авл, царь Лавиния, послал нас узнать, воюешь ли ты и твои римляне с нами, или ты хочешь сохранить мир и беспрепятственно прийти на наш праздник. Если воюешь, ты тяжко провинился, когда не послал вестников объявить войну. Но мы простим неопытным правителям их невежество и будем защищаться всеми средствами. Если же ты желаешь мира с нашим городом, на который не смеет посягать ни один богобоязненный латинянин, то немедленно верни украденное и в нашем присутствии накажи грабителей.

Ромул, нахмурившись, взглянул на своих людей.

   — Все убирайтесь, — сердито крикнул он, — и приходите вечером, да в приличном виде, без оружия. Дело серьёзное, мне надо обсудить его с советниками. Хорошо, — повернулся он к послу, — я удаляюсь со своим Сенатом обдумать ответ. Сегодня вечером наше решение примут или, быть может, отвергнут воины этого города. Если вы можете разбить шатры здесь, возле святилища, посвящённого Юпитеру Статору, утром вы услышите ответ. Идёмте, сенаторы. Отдайте оружие друзьям. Вопрос требует немедленного обсуждения, а на заседание Сената не подобает приходить вооружённым.

Публий стоял среди своей ближайшей родни — тациев, ведь во время битвы всегда разумнее, чтобы с правой, не прикрытой щитом, стороны был надёжный родственник: ему можно доверить и оружие, даже драгоценные поножи. Передав всё это, Публий направился прямо в Дом Сената.

Несмотря на своё название, Дом Сената был просто огороженным участком без крыши, потому что невозможно перекрыть комнату на двести человек. Однако незачем было бы обсуждать важные вопросы отдельно, на совете старейшин, если бы все споры мог услышать любой случайный воин. Поэтому в долине между Палатином и Квириналом, на некотором расстоянии от реки, поставили крепкий плетень выше человеческого роста, за которым сенаторы могли сколько угодно спорить, не внося раскола в простой народ, — караульные целеры держали на расстоянии всех любителей подслушивать. Внутри были расставлены рядами пни и чурбаки для сидения, а в конце — возвышение из дёрна, откуда говорил царь, то есть два царя. Латиняне не всегда помнили, что Ромул делит власть с равным соправителем; сабиняне не забывали этого ни на минуту.

Занявший своё место среди сабинян, Публий был недоволен, увидев на возвышении одного царя Ромула. Но через несколько минут туда же взобрался Таций, и первым обратился к собравшимся именно он.

   — Ну что ж, парни, то есть, я хотел сказать, почтенные отцы, — начал он со старой, приевшейся шутки насчёт безбородых сенаторов. — Не так важно, что мы ответим послам из Лавиния, главное всем говорить одно и то же. Если хотите воевать, я готов и не думаю, чтобы нам грозит разгром. А если хотите, можем сохранить мир: вежливо извинимся и отдадим несколько кусков меди в возмещение убытка. Чего я не желаю ни при каких обстоятельствах, так это возвращать добычу, ради которой мои молодые братья рисковали головой. Мы живём в суровое время, и справедливости в мире куда меньше, чем прежде, это вам скажет любой гадатель. Если эти дураки-латиняне хотят сохранить скот, пусть стерегут его как следует, а если мы хорошо стережём свой, у нас его никто не отберёт!

Его слова утонули в одобрительных криках, и Таций понял, что можно не продолжать. Широко улыбаясь, он вернулся на свой табурет, а когда шум утих, поднялся Ромул.

   — Отцы, — сказал он серьёзно. (Ромул вообще никогда не видел смешного ни в чём, что касалось Рима). — Отцы, предложение царя Тация представляется мне бесчестным. Хуже того, оно малодушно. Если думать только о нашем городе, может быть, мудрее всего было бы объявить Лавинию войну, но нам нельзя воевать с соплеменниками. А если не воевать, надо заключить мир, настоящий, с возмещением причинённого ущерба. Украденное надо вернуть владельцам. Мы не хотим, чтобы соседи-латиняне внешне находились с нами в мире, а сами затаили обиду и готовы были помочь любым нашим врагам. Мир — это хорошо, есть преимущества и у войны, но нет положения хуже, чем вражда без открытой схватки. Давайте вернём угнанный скот и заплатим за каждого жителя Лавиния, который погиб или пострадал от налёта. Конечно, если они потребуют выдать налётчиков, мы откажемся, потому что совершенно искренне не знаем, кто это сделал. Ну что, несогласных нет?

   — Есть! — крикнул царь Таций, не потрудившись даже встать. — Этот скот увели мои братья, я не позволю отбирать у них заслуженную добычу.

   — Но я повторяю, мы не можем воевать с Лавинием! — повторил Ромул. — Надо заключить мир на хороших условиях, а для этого необходимо по меньшей мере вернуть украденное.

   — Или добыча остаётся у нас, или мы уходим домой. Это моё последнее слово. Что Тациям вообще делать в Риме, если мы никого не грабим?

К этому времени сабиняне и латиняне кричали кто за, кто против, Сенат шумел и препирался, словно всё Народное собрание. Ромул понял, что проиграл.

   — Отцы, — начал он снова. — Перед простым народом мы должны быть едины. Я считаю, надо вернуть похищенное имущество. Но если мне вас не переубедить, давайте хотя бы сойдёмся на чём можем. Я хочу мира с Лавинием, но как правитель города ничего не знаю о набеге, и поэтому не могу наказать налётчиков. Согласны вы, чтобы я передал это послам? Учтите, нам скорее всего придётся выслушать очень резкий ответ, но по крайней мере мы сохраним мир с родичами.

Такое решение не устраивало ни латинян, ни сабинян; но все видели, что большего согласия не достичь, и ни один сенатор не стал возражать. Собрание же, наоборот, было довольно: у сабинян, которые обогатились от набега, не отнимут добычу, но войны не будет — это всем пришлось по душе. Когда царь Ромул объявил решение Сената, никто не попросил слова, и оно прошло единогласно.

Наутро Народное собрание созвали снова. Постоянные сходки отрывали земледельцев от работы, но никто не пожалел времени — не такая уж частая вещь посольство. На сей раз горожане пришли без оружия, в длинных плащах по-римски через плечо, и чинно расселись слушать, как царь Ромул передаст ответ Лавинию и что скажут послы.

Послы отвечали коротко и оскорбительно. Главный посол начал сразу, глаза его горели гневом.

   — Мы не станем воевать из-за каких-то коров. Я думаю, жалкие лодыри, которые здесь живут, часто голодают, раз не хотят и не умеют возделывать землю. Мы бы дали вам милостыню, если бы вы объяснили, что в Риме нечего есть. Оставьте скот себе и будьте благодарны за нашу доброту. Впредь мы станем охранять стада от мелких воришек, но если попросите, для вас найдётся пяток старых недойных коров. Дальше, вы просите о мире, наверно, испугались наших воинов. Мы даруем вам мир, потому что войны вы недостойны. Снисхождение наше столь велико, что Лавиний даже согласен принять ваше посольство на празднике. Только пусть царь Ромул проследит, чтобы его сопровождали только честные люди, если, конечно, в вашем городе такие найдутся. Я всё сказал.

Послы молча покинули собрание.

Публий взбирался к себе на холм, кипя от ярости. Он оставил родную деревню, переселился в это тесное, шумное, несносное скопище хижин, потому что так хотел глава рода, и вот награда. Перед толпой чужаков его оскорбляет надутый горожанин, латинянин. На минуту Публию даже пришло в голову, не бросить ли род и не поселиться ли в одиночку на каком-нибудь холме среди леса. Но отказаться от защиты родичей — значит, обречь себя на жизнь, полную неуверенности и страха, семья будет в постоянной опасности. Надо было раньше думать, что посеял, то теперь и пожинаешь.