— Ну, что скажешь? Уж вьючную тропу там проложить можно? — спросил Рем, когда они пересекли речку и снова оказались в лесу.

   — Скорее всего, да, — согласился Ромул.

Какое-то время они ехали молча по тропе, потом дорога вышла на памятный Каменный бугор, где Ромул когда-то видел Кальпура. Ромул остановил коня, крикнул караванщикам: «Мы скоро вас догоним!» и обратился к Рему:

   — Знаешь что, наверно, твоя тропа уже есть!

   — Как это?

   — Помнишь, как три года назад я тут потерял нож?

   — Ну?

   — Тогда разбойники свернули в лес именно здесь, на Каменном бугре, и сейчас я подумал: если они ушли по тропе от Тибра в Тускуланскую долину, то она должна пересекать нашу там, где не видно следов. Давай проверим, сделаем небольшой круг слева от дороги. — И он направил коня между деревьями.

Рем последовал за братом. Вскоре Ромул остановился и указал на помятую траву и конские следы, ведущие к горам:

   — По-моему, это та самая тропа, которую ты хотел проложить по долине.

   — Похоже, — мрачно согласился Рем. — Значит, кто-то меня уже опередил.

Они вернулись на дорогу и быстро догнали спутников.

Караван остановился на развилке, где перед подъёмом в город от дороги отходила тропа к озеру. Братья спешились, передали лошадей и оружие караванщикам, закинули на плечи вещевые мешки и зашагали к Ференте. Внизу перед ними лежала огромная чаша озера. Окружённое полями, лугами и купами деревьев, оно нависало над уходящей к западу равниной. Ближе к склону, где берег плавно сходил к воде, виднелись землянки и хижины Ференты, над которыми царила камышовая крыша дома Фаустула.

Их заметили издали. Радостные Фаустул и Плистин встретили пришедших на полдороге к селению, обняли, забрали у них мешки и повели к дому, где уже хлопотали Акка и Лидия, выставляя на стол угощения. Приятно было вернуться домой, в знакомые с детства родные места. День прошёл в расспросах и рассказах. Вечером пришли гости, несколько пастухов — друзей отца, включая Спурия Тарпея с женой и дочкой, странной девушкой с поджатыми губами, которая по наблюдениям Ромула за весь вечер не произнесла ни слова. Было несколько подпасков, товарищей по играм, среди них Фур и Тит. Пригласили и Муция с Цезом, бывших соперников, теперь уже взрослых юношей. Анк, младший из трёх братьев, уже год как ушёл из Альбы искать счастье на стороне. Было много съедено, выпито, сказано немало добрых слов.

Гости разошлись поздно при лунном свете. Оставшись в кругу семьи, Фаустул сказал, что счастлив.

— Как хорошо у нас всё сложилось, — говорил он. — Вы, мои сыновья, выросли, обучились грамоте и военному делу, познакомились с важными гражданами Габий, не ударите в грязь лицом среди знатной публики. Я вырастил достаточно скотины, чтобы снабдить вас оружием и конями. Хочу, чтобы в списках ополчения вы заняли почётные места конников. Не стоит вам быть пастухами: переселяйтесь в город, получите наделы, растите хлеб и виноград, я куплю вам нескольких работников. Вы станете видными гражданами, прославитесь и прославите Альбу Лонгу. Пускай у вас будут хорошие жёны и много детей. И да будут благосклонны к вам Марс и другие боги!

Рем, гордый похвалой отца, поднялся и торжественно провозгласил:

   — Не беспокойся, отец. Обещаю, что на состязаниях мы будем не из последних и не подведём тебя на воинском смотре.

Братья подошли к отцу, обняли его. Он радостно улыбался, вознося в сердце благодарность Марсу, который подарил ему таких сыновей и позволил подняться из простых пастухов на уровень знатных семей.

До осенних состязаний оставалось три дня, за такой срок нельзя было купить хороших коней. В Альбе табун породистых скакунов принадлежал Нумитору, и Фаустулу, человеку Амулия, коней из него не продали бы. Фаустул думал подыскать подходящих скакунов в Теллене, но не стал спешить, потому что коней для соревнований братьям предложил Гней.

Оставшиеся дни они тренировались, привыкая к животным и приучая их к себе: на рассвете отправлялись в городскую конюшню Гнея, брали коней и скакали на поляну Марса. Это был просторный луг над озером, где проводились альбанские праздники. Примыкавший к нему пологий склон служил местом для зрителей. Сейчас поляну приспособили для конных состязаний — поставили два столба, плетни, перекладины и колья, нужные для разных видов борьбы. С утра по полю кружили полсотни всадников, ревниво наблюдая друг за другом. Упражнения заканчивали до наступления жары, чтобы не переутомить лошадей.

Прима не узнала бы Ромула, не услышав случайно, как его назвали по имени. Они встретились во дворе, когда Ромул передавал конюху жеребца. Неужели этот высокий крепкий юноша с умным открытым лицом и проникающим в душу взглядом — это Ромул? Тот самый сын пастуха, который когда-то в детстве знакомил её с псом и коровой и сочинял сказку о снежной собаке?

Прима решилась заговорить с ним, хотя по положению он был значительно ниже её, и их разговор мог считаться нарушением приличий.

   — Ты сын Фаустула?

Ромул обернулся и с улыбкой посмотрел на неё:

   — Прима? Тебя не узнать. Такая стала высокая, красивая...

   — А где твой брат?

   — На поле, учит коня прыгать через перекладину. А мой, вернее, ваш конь, устал. Завтра нам выступать, пусть отдохнёт.

   — Что-то тебя не было видно, — сказала она и почему-то подумала: «Мне шестнадцать, значит, ему семнадцать».

   — Учился с братом в Габиях, — ответил Ромул.

   — Чему?

   — Всему понемногу: читать, писать, считать, скакать, колоть, рубить...

   — Завтра посмотрю на ваши успехи. Я буду на первой скамейке в голубом платье.

В склон, немного выше поляны, в самом удобном для наблюдения месте, врыты два ряда белых обтёсанных камней, служащих скамьями для знатных зрителей. Когда Прима с родителями пришли, на траве склона уже сидели чуть ли не все жители Альбы. Их места на нижней скамье, выше, на второй, расположились другие почётные гости и на почтительном расстоянии друг от друга возвышались кресла царей. Нумитор уже сидел на своём, кресло Амулия пустовало.

На поле ещё никого нет, кони и люди толпятся слева под деревьями, где видны несколько шатров. Наконец слышатся приветственные крики горожан, это значит, что появился Амулий. Погрузневший царь в красной мантии тяжело шагает мимо вскочивших зрителей к своему месту. Стоит Амулию сесть, как на поле начинается суета. На краю поля перед местами почётных зрителей у белого каменного алтаря сходятся жрецы, чтобы совершить торжественное жертвоприношение в честь богини плодородия Цереры, которой посвящён этот осенний праздник.

Но вот ритуал кончается, и на середину поля выезжает всадник в белом плаще. Он гордо восседает на Ветре, лучшем скакуне табуна Нумитора, стройном, тонконогом, сером с белыми пятнами. Распорядитель состязаний, в прошлом сам непревзойдённый наездник, подъезжает к зрителям, подносит к губам блестящий медный курн, трубит нехитрую мелодию и провозглашает зычным голосом:

— Согласно обычаю города и воле его царей Амулия и Нумитора начинаем конные соревнования юношей! Действие первое — состязание колесниц! Первая, чёрного цвета...

Он объявляет имена владельцев коней, стрелков и возничих трёх колесниц-участниц. К выложенной белыми камнями линии, которая начинается у алтаря и пересекает поле поперёк, подъезжают три лёгкие открытые сзади повозки — чёрная, красная и белая, запряжённые парой. В каждой справа воин-стрелок с луком, рядом возничий. Кони останавливаются точно у центральной линии, возничие застывают, держа вожжи на весу, зрители замирают, ожидая начала.

Глашатай снова трубит. Колесницы со стуком срываются с места и, подпрыгивая, несутся вдоль поля в облаке пыли вправо к далёкому столбу у его границы. Чёрная сразу вырывается вперёд, красная и белая летят рядом, скоро становится плохо видно, но в этой гонке у Примы нет близких знакомых, и она никому в отдельности не желает победы. Разве что загадать на один из цветов какое-нибудь желание? Но пустяковое лень придумывать, а серьёзное загадывать опасно.