— Да нет, все прошло по графику, и я переехал по новому адресу, коридор Вечной Надежды, квартира 421, — ответил Дункан. — Какие-то проблемы, детектив-сержант?

— В таком случае, — Эверчак уставился Дункану в глаза, — что находилось в тех двух мешках, которые вы с вашим товарищем, гражданином Иеремией Скандербегом Вардом, перетащили со старой квартиры на новую?

Дункан ожидал, что его спросят о содержимом ящика, но ганки нередко забрасывали свои жертвы неожиданными и на первый взгляд не относящимися к делу вопросами.

— В ящик не влезли все мои вещи, — улыбнулся он. — Пришлось набить еще два мешка.

— Тогда почему вы не отправили их через ПД?

— Ошибся. Когда я подавал запрос, то заказал только один ящик — думал, что втисну в него все. Чтобы пэдэшники отвезли еще и мешки, пришлось бы подавать новый запрос. А удовлетворили бы его к следующему вторнику. Вы же знаете этих чиновников. Сплошная бюрократия…

— Вы что, критикуете правительство?

— Конечно, — небрежно ответил Дункан. — Это мое право и обязанность. У нас ведь демократия. Или вы отказываете мне в этом праве и обязанности?

— Разумеется, нет, — возразил Эверчак. — Я и не думал об этом. Почему вы сочли нужным попросить гражданина Варда помочь вам?

— Потому что в одиночку я не уволок бы два мешка.

— Вы меня не поняли, — поправился органик. — Почему вы выбрали конкретно гражданина Варда — именно его?

— Он мой добрый друг. Знаете, нелегко найти человека, который согласился бы в такой ранний час таскать мешки.

— Вы знаете, что гражданин Вард — верующий?

— Конечно. — Дункан пожал плечами. — Но он не работает на правительство. У него есть право исповедовать любую религию.

— Но тем не менее вы являетесь его близким другом?

— Я неверующий, — бросил Дункан. — И вам это известно. Вы проверяли мое удостоверение.

— Вы были с ним знакомы еще в Нью-Джерси?

— Вы прекрасно знаете, что да.

«Вот теперь, — подумал Дункан, — должно последовать нечто совершенно неожиданное, ошеломляющее, выбивающее почву из-под ног. Вроде кирпича по темени».

— Что случилось с Руиз и Изимовым?

Дункан изобразил изумление:

— С кем?

— С детективом-сержантом Хатшепсут Эндрюс Руиз и гражданином Ибрагимом Омаром Изимовым! — жестко произнес Эверчак.

— Не припомню таких, — растерянно пробормотал Дункан. — Вы сказали… случилось? Не понимаю, о чем это вы. Никакой Руиз я не знаю, а Изимов… это не тот Изимов, который торгует в лавке через коридор от «Сногсшибаловки»? — Он помолчал секунду и добавил: — «Сногсшибаловка» — это таверна такая.

«Можно подумать, что Эверчак этого не знает».

— Вы утверждаете, будто вам неизвестно, что с ними случилось?

— Да я не знаю даже, что с ними вообще что-то случилось! Бросьте, сержант! В чем дело?

— Вы согласитесь на проверку под туманом правды?

— Само собой. — Дункан поднял руки, будто сдаваясь. — Мне скрывать нечего. Я не знаю, с чего вы на меня так накинулись, но, если вы думаете, что я в чем-то виноват — пожалуйста, брызгайте! Можно прямо здесь и сейчас. Я отказываюсь от своего права на допрос в участке, в присутствии адвоката и уполномоченных лиц.

Эверчак не потребовал повторить эти слова для протокола, из чего Дункан заключил, что записывающее устройство спрятано у органика в кармане.

Для Эверчака наступал критический момент. Если органик сочтет, что Дункан просто блефует, то применит туман без колебаний. Если он просто проверяет всех подряд и не подозревает Дункана серьезно, то не станет тратить время.

— Это всего лишь рядовой опрос, — произнес органик.

— Конечно, но я предпочел бы, чтобы вы меня затуманили, — возразил Дункан. — Я не хочу, чтобы на мне лежала даже тень подозрения. Мой рабочий день закончился, времени много. Давайте прямо сейчас. Долго это не протянется.

— Ваше отношение весьма похвально, гражданин Бивульф, — ответил Эверчак, — но я тороплюсь.

— А что случилось? — осведомился Дункан.

Органик молча развернулся и ушел.

В «Сногсшибаловку» Дункан зашел в пять часов вечера. Он поблуждал среди крохотных столиков, пока не заметил в одной из кабин Кабтаба и Сник. Поздоровавшись с Дунканом, двое его товарищей вернулись к прерванному спору, а сам он нажал кнопку, вызывая официанта.

Падре сделал изрядный глоток из огромной каменной кружки, отставил ее и произнес:

— Нет, дорогая моя Дженни, я решительно не согласен, несмотря даже на то, что я человек искренне верующий и оказываюсь таким образом в неловком положении. Но это лишь на первый взгляд. Я по-прежнему утверждаю, что нынешняя политика правительства по отношению к верующим недостаточно жестка. Преследования и наказания верующих отсеивают лицемеров, фарисеев, тех, кто прикидывается верующими потому лишь, что их воспитали в религиозной среде, или потому, что хотят относиться к какой-либо социальной группе. Преследования и наказания отделяют зерна от плевел. А те, кто останется — зерна, золото, выплавленное из шлака, истинно верующие, — должны быть готовы платить за свою веру. Им следует приветствовать возможность мученичеством восславить Господа.

— Что-то ты не рвешься к распятию, — кисло буркнула Сник.

— А это потому, что правительство не дает мне шанса быть настоящим мучеником. Оно действует хитро. Оно не запрещает веровать. Оно просто относит религию к таким суевериям, как астрология, или теория плоской Земли, или талисманы на удачу. Можешь молиться сколько угодно — только не в церкви. Все храмы, что еще остались, превращены в музеи или используются в мирских целях. А верующие — будь то христиане, иудеи, мусульмане или буддисты — пусть собираются в спортивных залах или других свободных помещениях. Бродячий проповедник может читать проповеди на улице, но только в специально отведенных местах и не дольше пятнадцати минут в одном месте — а потом подхватывай кафедру и убирайся.

— Это я все знаю, — прервала его Сник. — Ты отклоняешься от темы. Твое предложение — что правительство должно преследовать любые религии — это же полный абсурд! Если бы правительство так поступило, оно уже не могло бы называться истинно демократическим и либеральным. Так что оно не запрещает религию, а просто не одобряет ее, и не без причины. Оно делает религию неудобной, так сказать, не приветствует ее. И, само собой, дети еще в школе узнают, насколько это иррациональное и бессмысленное поверье.

— А ты что думаешь, Эндрю? — Кабтаб сделал еще глоток пива и рыгнул.

Дункан слушал вполуха, сосредоточившись на экране, показывавшем результаты референдума. Подавляющее большинство жителей города проголосовало за отмену на период эксперимента всяческого наблюдения, за исключением жизненно необходимого. Дункана такой исход удивил. Если правительство и вправду фальсифицирует результаты голосований, то вряд ли большинство голосов против слежки было бы зафиксировано.

— Ничего не думаю и думать не хочу, — ответил он. — Нынешняя система кажется мне идеальной. Никто не ущемлен, и ни одна организованная религия не может повлиять на правительство. Полное разделение церкви и государства. И хватит об этом. У меня есть новость поважнее.

Когда Дункан закончил рассказ о визите Эверчака, Пантея Сник задумчиво произнесла:

— Кажется, совершенно обычный визит. Но я в этом не уверена. Впрочем, ничего поделать мы не можем. Просто следует быть поосторожнее.

— Поосторожнее, чтобы нас ганки не замели? — осведомился Дункан. — Или БПТ? Из того, что случилось с Изимовым, ты выводов не сделала? Если мы станем опасны для БПТ или кому-то взбредет в голову, что мы опасны, от нас Избавятся с такой же легкостью, как мы стряхиваем крошки с юбок.

— Так и должно быть, — ответила Пантея. — Это вполне логично. Их положение очень неустойчиво. И они не могут полагаться на слабых или ненадежных работников.

— Господи, Тея, неужели тебя это не беспокоит?

— Беспокоит, — призналась она, глотнув шерри. — Но я знала, на что иду, когда давала клятву. Как и ты.