— Это война, — сказал Дункан. — Он был солдатом и погиб в сражении.

— Исповедаться не хочешь? — спросил падре.

— Не смеши меня, — ответил Дункан и ушел.

— Если бы мои чувства можно было так легко ранить, — сказал Дункан, — они уже ныли бы.

— Почему? — спросил Локс.

Вместо Дункана ответил падре:

— Потому, дорогой наш вождь, что от бедняги отшатнулись все, кроме тебя, меня и еще, может, Уайльда. Дункан убил человека и отнюдь не в целях самозащиты. Хотя, если рассматривать все последствия и сложности, он в определенном смысле — весьма определенном — защищал таким образом не только себя, но и весь отряд. Дункан ясно заявил, что этого человека, наверное — скорее всего — придется убить. И никто из нас не остановил его. Так что все мы виновны. Но разве это втолкуешь людям? Для них он козел отпущения, Каин-братоубийца, хотя…

— Вот от меня и шарахаются. Все молчат, ни слова упрека, но смотрят на меня как на монстра. — Дункан пожал плечами.

— А если бы на нас наткнулся не органик, а ребенок, — спросил падре Коб, — ты бы и его убил?

— Нет, — ответил Дункан. — Не смог бы.

— А почему нет? Ребенок тоже мог бы нас выдать — ты же поэтому прикончил органика, разве нет? Чтобы не позволить ему обнаружить наше присутствие? Если бы ты пощадил ребенка — почему не пощадил взрослого?

Дункан неловко поерзал в кресле.

— К счастью, мне не пришлось проверять себя подобным образом. В сущности…

— В сущности, — жестко перебил его Локс, — Дункан сделал единственно возможное. Он принес в жертву этого человека, чтобы спасти всех нас. А на вас мне смотреть жалко. И противно.

Падре проигнорировал этот выпад.

— Тебя это убийство не беспокоит? — осведомился он. — Совесть не покалывает?

— Кошмары были, — признался Дункан. — Невысокая плата.

— Давайте оставим бесплодную философию, — потребовал Локс. — У нас достаточно реальных проблем.

— Философия, этика, фантазии, гипотезы, воображение — все это часть реальности, — возразил падре громко и похлопал себя по неохватному брюху, словно оно воплощало для него упомянутую реальность. — Целое состоит из его частей — философии, этики, гипотез…

— Возвращаясь к насущным вопросам, — рявкнул Локс, — ты хочешь отправиться с Дунканом в Лос-Анджелес. Это потребует кардинальных изменений в плане. Мне придется связаться с осведомителем, получить его разрешение — если я его получу, — выправить тебе новое удостоверение личности, пропуска, визы и все прочее. Ты уверен, что хочешь покинуть нас, святой отец? Многие из нас полагаются на тебя, как на своего духовника.

— Как я уже говорил вам, шеф, было мне ночью видение. Сияющий ангел явился мне и приказал шевелить задницей, покинуть сей край и паству мою и уйти, отряхнуть прах пустыни с ног и бродить отныне среди жителей великих городов, Моя миссия…

— Знаю, знаю, — устало проговорил Локс, — четвертый раз слышу. Ладно. Если получишь разрешение, поезжай. Но ты знаешь, что скажет твоя паства. Что ты крыса, бегущая с тонущего корабля.

— Да кто их тут держит? — возмутился падре.

Локс повернулся в кресле и принялся работать на компьютере. Дункан встал.

— Пойду пройдусь, — сказал он.

И вновь он стоял перед серой статуей Пантеи Сник. Что же ему с ней делать? Логика и обстоятельства требовали оставить все как есть. Раскаменить ее, а потом превратить в статую вновь только ради того, чтобы удовлетворить свое любопытство, было бы жестоко. Если она страдала неизлечимой болезнью, то, оживленная, она подумает, что может исцелиться. Однако на смертельно больную Пантея Сник не походила. Скорее всего она попала на склад за какое-то преступление. В этом случае ее можно завербовать. С другой стороны, лишний человек — лишние проблемы для Локса, а у того и так забот хватает. Дункан сильно сомневался, что получит разрешение раскаменить Сник.

— Я должен выяснить, что в этой женщине меня так терзает, — пробормотал Дункан.

«Должен» преодолело «не имею права». Дункан прошел в секцию роботов-носильщиков, включил и запрограммировал одну из машин. Он следовал за роботом, пока тот волок тяжелую статую в каменатор и устанавливал внутри аппарата. Дункан быстро захлопнул цилиндр, включил установку, потом распахнул дверь, и бледная испуганная женщина выскочила из каменатора.

— Не надо пугаться, Пантея Сник, — мягко произнес Дункан. — Ты среди друзей.

Это, конечно, была ложь во спасение. Нет никакой гарантии, что остальные изгои станут ее друзьями. Дункан и себя-то не мог назвать ее другом.

Изумление исчезло с ее лица, сменившись улыбкой.

— Джефф Кэрд!

Этим именем Арсенти называла основную его личность. Значит, ему не показалось, что он знаком с Пантеей Сник.

Дункан подвел женщину к столу, усадил и подал ей стакан воды.

— Я пострадал от амнезии, — произнес он. — Может, ты расскажешь мне, кто такой Джефф Кэрд, кто ты такая и откуда мы знакомы?

Сник опустошила стакан одним глотком и ответила:

— Для начала объясни, где мы и как ты ухитрился меня раскаменить?

Самоконтроль вернулся к ней полностью. Ошеломление прошло, краска вернулась на щеки; голос был тверд и властен.

Дункан рассказал, где находится склад, и заявил:

— Я настаиваю, чтобы ты ответила на мои вопросы.

Сник явно собиралась спорить, но, видимо, решила, что хозяин положения покуда все-таки Дункан. Она коротко улыбнулась и начала свой долгий рассказ. Дункан не прерывал ее, а когда она закончила, некоторое время молчал.

— Так, значит, ты органик, — произнес он наконец. — Бывший, я хочу сказать. А сюда попала, потому что кто-то из высоких чинов решил, будто ты слишком много знаешь. Тебя обвинили в преступлении, которого ты не совершала, подделали улики и тебя закаменили.

— Именно так я и сказала. — Сник с трудом сдерживала нетерпение.

Джефферсон Сервантес Кэрд был гражданином штата Манхэттен, офицером-органиком, законопослушным, преданным и верным правительству, известным борцом с преступностью. Но только с виду. Он являлся членом противозаконнейшей тайной организации, основанной Гилбертом Чинем Иммерманом, биологом, открывшим способ во много раз продлить человеческую жизнь. Вместо того чтобы поделиться секретом со всем человечеством, Иммерман оставил его для себя и членов своей семьи. Шли поколения, семья росла, образуя тайное общество иммеров. Позднее в него стали принимать и посторонних, хотя такое случалось редко. За двести сублет члены семьи заняли немало важных постов. К моменту рождения Кэрда члены общества жили во многих странах, а кое-кто из них попал в Мировой совет.

Достигнув совершеннолетия, Кэрд стал дневальным. Вместо того чтобы заходить в каменатор в конце вторника и выходить оттуда в начале вторника следующего, он становился гражданином среды, с новым именем, удостоверением личности и профессией. На каждый день недели у него имелись свое имя и своя работа. Он вживался в эти личности так глубоко, что становился ими, и в каждый из дней недели сохранял о других лишь смутные воспоминания. Но чтобы обман удался, Кэрд был вынужден сохранять связь между своими обличьями. Чтобы выполнять свои обязанности курьера иммеров, он должен был знать кое-что о всех семи собственных личностях и о том, что происходит с ними в каждый из дней.

Но Кэрд зашел слишком далеко. Осколки его души разошлись окончательно, и каждая из расщепленных личностей пыталась подчинить и растворить в себе остальные.

Борьба эта началась незадолго до того, как Кэрд был пойман при попытке спастись от органиков.

Началось все с того, что ученый-иммер по фамилии Кастор сошел с ума и был помещен в реабилитационный центр Манхэттена. Из опасения, что Кастор откроет тайну их организации, иммеры приняли меры предосторожности: когда Кастора поместили в центр, близко контактировали с ним только те работники, которые состояли в организации. Но Кастор сбежал, прикончив главного надзирателя, и убил жену Кэрда-вторничного. Собирался он убить и самого Кэрда — тот в свое время схватил Кастора.