Дункан не ответил. Детское лицо, его собственное лицо, метеором пронеслось в его мозгу. И, как всякая падающая звезда, оставило за собой мрак, но этот мрак был создан из ужаса и отчаяния.

— Что с тобой? — спросила Сник.

— Вспомнил, как все эти головы падали в корзину. Но это пустяки. Истории не обязательно повторяться.

— Зато человеческая натура всегда одна и та же. Впрочем, ты прав. Мы не можем отказываться от действий только из-за того, что случилось с другими. Мы — это не они.

Дункан открыл дверь. Ашвин нес караул в коридоре.

— Скажи Симмонсу, что мы готовы.

Миг спустя полковник вместе с Ашвином вошел в комнату. Он улыбался, ожидая, как видно, самого положительного отклика на свое предложение.

— Мы с вами, — сказал Дункан. — До конца.

— Хорошо! Прямо Юлий Цезарь, перешедший Рубикон. Жребий брошен, мосты сожжены. Победа или смерть.

— Цезарь победил, — сказала Сник. — Но потом все равно плохо кончил.

— «И ты, Брут», — по-прежнему улыбался Симмонс. — Несмотря на всю свою хитрость и цинизм, он все же доверялся людям, которым не следовало доверять. Я не повторю его ошибок.

«Нет, — подумал Дункан, — ты сделаешь свои».

— Сейчас я посвящу вас в детали, — продолжал Симмонс. — К полуночи, времени нашего отлета, вы уже будете знать и иметь все, что вам необходимо.

Час спустя Дункан пришел к себе в спальню и лег. Закрыв глаза, он попытался вызвать из глубин сознания все, что он знал о Джефферсоне Сервантесе Кэрде. Симмонс сказал, что Дункан полетит в Цюрих под видом его, Симмонса, личного слуги. Все, что требуется от Дункана в пути, — это вести себя тихо и соблюдать правила для прибывающих в интра-темпоральную зону. Так что можно было уже сейчас начать думать о себе как о Кэрде, а не как о Дункане.

Но у него было столько разных «я». Боб Тингл, Джим Дунский, Вайатт Репп, Чарли Ом, отец Том Зурван, Уилл Ишарашвили и Уильям Сент-Джордж Дункан. Все это не просто имена — он действительно был всеми этими людьми. Краткое воплощение в Дэвида Грима и Эндрю Бивульфа не оставило следа — это были просто чужие биографии, просто роли. Теперь, чтобы вновь стать Джефферсоном Сервантесом Кэрдом, требовалось проделать путь сквозь Дункана и всех остальных к первоначальному, настоящему Кэрду.

Нелегкая это была задача. Наверное, больше ни у кого на свете, — разве что у психопатов, страдающих расщеплением личности, не было такого множества «я». И Дункан единственный умел воплощаться в них по желанию, становиться ими. Но очиститься от них слой за слоем, как он вскоре убедился, было дело другое.

После недолгой борьбы он прекратил свои попытки избавиться от Дункана, самого последнего. Он тяжело дышал. Изобретенные им экзотические, а порой сюрреалистические методы аутотренинга не помогали. Дункан плотно застрял в чреве его сознания.

До предыдущих «я» он еще и не добрался. Но они уже заговорили сильными, хотя и тонкими голосами. Казалось бы, мертвые и погребенные, они требовали воскрешения и потихоньку отваливали камни от своих гробниц. Этакие супер-иисусы или, с другой точки зрения, супердракулы. Нет, не «супер» — ведь они пришли не сверху. Они таятся в глубине — значит, это субиисусы и субдракулы.

Пусть он будет опять зваться Кэрдом — в действительности он по-прежнему останется Дунканом. Восстановить полностью память и психику Кэрда не в его власти. И все же голоса предков, которых он сам создал, порой возникают в нем. И сбивают его чуть в сторону от избранной им дороги, как и посещающее его видение детского лица. Делают его самоискажающейся параболой, искривленной траекторией. Кривая его мозга — это синусоиды, пронизанные прямоугольными импульсами. Голоса вызывают в нем психический разряд, который, в свою очередь, приводит к приливу и отливу энергии. Дункан, так сказать, не всегда держит пальцы на своем умственном реостате. И пальцы других норовят ухватиться за рукоятку.

Он вздохнул, сам не зная, только ли ему принадлежит этот вздох. Он не знал, насколько пристально ведут другие свой мониторинг и насколько Дункан отвечает за его мысли и действия.

Однако он почувствовал себя хорошо, когда спустился в общую комнату и Сник назвала его Джеффом. Одно это имя показалось ему первым шагом к обретению первоначальной личности. Словно приоткрылась дверь в темной комнате, впустив лучик света. Еще больше улучшилось его настроение, когда он увидел на экране новые записи. Кое-что предназначалось для выпусков новостей, но кое-что было снято Органическим департаментом исключительно для высшего начальства.

Общедоступные кадры снимались в тридцати метрополиях, расположенных по всему миру, и относились ко всем дням недели. Снабженные комментарием в пользу правительства и несомненно прошедшие цензуру, они все же свидетельствовали о значительных волнениях и беспорядках, происходящих повсюду. Кэрд, однако, отметил, что некоторые манифестации проводились сторонниками правительства, и последние несколько раз нападали на протестующих. Это его не удивило. Многие граждане даже думать не хотят об отмене старого образа жизни. Эта идея им не только неприятна — она вызывает у них страх и гнев.

Секретные съемки были гораздо откровеннее. Некоторые из них представляли собой наглядные лекции высшего командного состава о разгоне демонстраций и обезвреживании их лидеров. Приводились также статистические данные о количестве демонстрантов и давались компьютерные прогнозы об успешности борьбы с этим явлением. Больше всего заинтересовал Кэрда вероятностный расчет количества граждан, изготавливающих и потребляющих нелегальный эликсир против старения. Расчет был сделан, исходя из количества биохимических лабораторий, подвергшихся ограблению и вооруженному нападению, а также из количества лиц, арестованных за продажу эликсира. Впрочем, «продажа» был не совсем точный термин. Торговцы меняли эликсир на вещи, купленные по кредитным карточкам покупателей. А в некоторых случаях не было даже обмена — обладатели эликсира отдавали его даром.

В 10.32 группа из пятнадцати человек вылетела с ранчо в большом аэромобиле. Мобиль взял курс на северо-запад, к летному полю Армада в ста двадцати милях от долины. Небо сплошным покровом затягивали облака, лишь в редких просветах сквозь дымку проглядывали звезды. Мобиль, управляемый автопилотом, несся над самыми верхушками деревьев, поднимаясь над холмами и опускаясь в долины. Он шел без огней — дорогу указывали приборы ночного видения и радар.

Пассажиры молчали. Кабина защищала их от ветра, но не от вихря мыслей, тревог и предчувствий. Внутренние голоса звучали во всю мочь.

В 10.53 отраженные небом огни стали ярче. Мобиль перевалил через высокий холм, и внизу на равнине предстало поле Армада, раскинувшееся во все стороны, как радужный спрут. Над его плоскостью торчали водокачки, контрольные вышки, ракеты и пусковые установки. Поле ничем не ограждалось. Зачем ограждение, если не от кого обороняться? Войн на Земле не было вот уже две тысячи облет, а любого нежелательного пришельца крупнее опоссума сразу обнаружат детекторы.

Симмонс не распространялся о том, на каком основании он пользуется взлетным полем, каким образом получил допуск на ракетодром и разрешение на доставку группы в Цюрих. Кэрд предполагал, что распоряжения «провели» через банк данных Органического департамента и они, скорее всего, вполне законны, хотя конечная цель Симмонса таковой отнюдь не является.

На приборной доске зажегся экран, и пилот тихо произнес что-то в микрофон своего шлема. Отключив автоматику, он повел мобиль на посадку. Машина снизила скорость и опустилась в назначенном месте. Шасси присосалось к покрытию своими круглыми губчатыми краями. Верх откинулся, боковые дверцы открылись, и пассажиры начали выходить. Каждый нес на плече большую тяжелую сумку.

Снаружи их встретили двое, одна из которых была высокая женщина в форме органика и длинном зеленом плаще. Она задержалась, чтобы переговорить с Симмонсом, а остальные прошли в здание. В зале сидели только трое регистраторов, и их голоса гулко звучали в огромном помещении.