«Радость толпы, — подумал Дункан, — должна навести правительство на кое-какие мысли». Ведь если официальных жалоб от граждан на излишний надзор было мало, теперешнее поведение людей показывало, что они, пусть и неосознанно, не любят, когда правительство за ними подглядывает. Но что будут делать жители Лос-Анджелеса, когда надзор ослабеет, Дункан не знал. Они что же, взаправду решат, будто им позволено делать все, что захочется?
Мария Болеброк была одна, и Дункан очень надеялся, что у нее не назначено здесь никаких встреч. Если же она все-таки с кем-то встретится, то сегодня общество Дункана ей не грозит. Увидев, что женщина заняла одиночную кабинку в углу, он вздохнул с облегчением и отправился к столику, который уже занял для него Кабтаб. За соседним столиком сидела Сник в компании пяти сотрудников. Она мельком взглянула на Дункана и больше в его сторону не смотрела.
— Не хотите ли компанию, граждане? — спросил официант.
— Нет, — ответил Дункан.
Официант нажал на кнопку, и свободные сиденья скользнули одно в другое, а стол сложился пополам. По знаку официанта служитель унес мебель и расставил ее в другом месте, образовавшемся за счет сокращения кабинки.
Дункан и Кабтаб сделали заказ. Брови Дункана полезли вверх, когда его мощный сосед заказал лишь порцию творога и крошечный салатик.
— Мой босс требует, чтобы я за шесть месяцев сбросил шестьдесят фунтов, — прорычал Кабтаб, — иначе я потеряю в кредитах и льготах.
— Ты шутишь?
— Мне не до шуток. Правда, я тут видел по телевизору, что скоро выпустят новый продукт. Здоровенная порция содержит очень мало калорий, и притом вкус приличный. И я смогу шпиговать себя этим сколько хочу. Единственный его недостаток в том, что у некоторых эта штука вызывает побочные эффекты. Как сообщили по телевизору — головокружение и понос. И я предчувствую, что окажусь, увы, среди тех, кто пострадает.
— Обратись к Богу с молитвой о придании тебе достаточной силы воли, чтобы выдержать диету.
— Да? Это к которому же?
— Ко всем скопом.
— Не знаю… — протянул уныло Кабтаб, — последнее время я много думал. Да-да, я иногда этим занимаюсь, когда затыкается мой фонтан красноречия (кстати, когда вешаешь лапшу на уши, да еще в таких количествах, многословие — очень хорошее качество). Так вот, когда он отдыхает, я думаю. Чем большему количеству богов поклоняешься, тем больше благ можешь от них получить. Но Яхве, и Аллах, и Будда (хоть он и не совсем бог, скорее посыльный Космического Равновесия), и Один, и Тор, и Зевс, и Церера, и Иштар, и Живая Мантра, и Вишну…
— Можешь не продолжать, я понял, о чем ты.
— Да? А я вот не понимаю. Конечно, теоретически обращение ко всем богам вместе увеличивает эффективность молитв, расширяет их ассортимент и, соответственно, умножает производительность. Ну а что, если обращение к одному богу аннулирует молитву к другому? Что, если все мои молитвы дают в итоге один большой ноль? И где я тогда? Может, я всю жизнь заблуждался и потратил ее зря, не говоря уже о жизнях моих учеников? Так ведь вполне может быть…
Он замолчал, потому что подошел официант и стал расставлять на столе заказанную еду и напитки.
— Желаете что-нибудь еще, граждане?
— Нет, спасибо, — сказал Дункан.
Когда официант наконец ушел, он наклонился к Кабтабу и тихо заговорил. Конечно, в стоящем в зале шуме их не могли подслушать, но ведь, например, те двое, за соседним столиком, могли использовать направленные микрофоны. Хотя они и выглядели вполне невинно, но Дункан чувствовал органиков нюхом и мгновенно отличал их по властному выражению, которым их лица буквально светились. Он, конечно, мог и ошибиться, но зачем искушать судьбу?
— Я и не знал, что у тебя есть любовница.
— Я бы не хотел называть ее так, — ответил Кабтаб. — Она привлекательна и к тому же интересуется моей теорией и практикой теологического объединения всего спорного и затрагивающего все основы. Но иногда мне кажется, что ее больше привлекает моя просторная квартира и допкредиты, не говоря уже о том, что в сексуальном плане я почти Самсон.
— Да что с тобой случилось? Не прими за оскорбление, но я считал, что твое огромное эго избегает столь унизительных самоупреков и сомнений в себе.
— Да не огромное у меня эго! — запротестовал Кабтаб. — Я всего лишь реалист и вижу все таким, как оно есть. Но аз есмь человек и слишком завишу от окружающей среды, чтобы чувствовать себя физически здоровым. Физически здоровый — духовно здоровый, как говорится в лозунгах. И пока я ем столько, сколько мне нужно, моя душа цветет и пахнет. Но когда это общество пигмеев вынуждает меня сесть на диету, я теряю свою внутреннюю защиту — доспехи, необходимые мне, как раковина для краба. И тогда я страдаю, томлюсь, сокращаюсь, ужимаюсь. Когда мое тело теряет часть субстанции, то же происходит и с моей душой. Пища — живительное солнце для меня. А без солнца разве я могу иметь тень? А если тень — это моя душа, то…
Кабтаб говорил уже во весь голос, не обращая внимания на предостерегающие жесты Дункана — парочка за соседним столом, без всякого сомнения, их внимательно слушала. И хотя Кабтаб еще не сказал ничего подозрительного, он вполне мог развить свои эксцентрические идеи выше дозволенного уровня и договориться до недовольства правительством, что само по себе уже было противозаконным — органики-то фиксировали все, что хотя бы отдаленно напоминало свободомыслие. Но Кабтаб был не в том положении, чтобы позволить себе стать объектом расследования. И, конечно же, этого не мог себе позволить Дункан.
Он схватил гиганта за запястья и прошипел:
— Ешь! У нас не так уж много времени.
Кабтаб заморгал, помотал головой и сказал:
— Мне нужно учиться быть поскромнее. Может, тогда боги будут ко мне более благосклонны.
«Иисусе! — подумал Дункан. — В таком-то возрасте быть примитивным политеистом!»
Набив рот творогом, Кабтаб продолжил:
— Если надо, я извинюсь. Если только действительно пойму, что это надо. Но прежде всего я проповедник. Ты даже не можешь себе представить, как тяжело воздерживаться от моей богоданной страсти нести людям Истину и склонять их ей следовать.
— Пора. — Дункан с сожалением оторвал взгляд от прелестей Пантеи Сник. Когда он смотрел на нее, в груди у него сладко ныло. Он взглянул на Болеброк. А потом снова на Сник.
— Она собирается в сортир.
Сник, оживленно болтавшая с соседями, тоже не выпускала Болеброк из поля зрения. Надсмотрщица встала из-за стола. Следом за ней поднялись со своих мест Дункан и Сник и неторопливо двинулись в сторону комнаты отдыха. Прежде чем они достигли выхода, приметная вавилонская башня из затейливо уложенных медно-рыжих волос уже исчезла из поля зрения. Дункан прошел по извилистому коридору в большую комнату. У писсуаров стояли двое мужчин. Створки дверей, в которые вошла Болеброк, еще подрагивали. Дункан бросил взгляд в ту сторону и убедился, что под дверьми виднеется только пара женских ног. Чтобы отвлечь внимание мужчин, он пристроился к писсуару и сделал пару замечаний по поводу предстоящего голосования. Вошедшая за ним Сник достала из сумочки аэрозоль и уверенно шагнула в кабинку Марии. Если Болеброк и возражала, то Дункан этого не слышал. Мужчины вышли, но тут же явился еще один. Дункан упорно стоял у писсуара, громогласно рассуждая о проблемах с простатой у мужчин — надо же было как-то оправдать свое промедление.
Но Сник не понадобилось много времени. Уже через минуту она вышла из кабинки. Согласно плану Дункан последовал за ней.
— Как прошло? — спросил он.
— Я брызнула ей в лицо, прежде чем она успела открыть рот. Вырубилась мгновенно. Я спросила у нее коды, и она ответила четко и ясно, как на экзамене.
— Ты не забыла дать ей постгипнотический приказ забыть обо всем?
— Конечно! Она ничего не вспомнит. Если даже заметит, сколько времени прошло, то решит, что внезапно задремала. Но я приказала ей не обращать внимания на время!
— Я задал чисто риторический вопрос. Не будь такой раздражительной.
