Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— А ведь сколько я с ним возился, начиная с сорок третьего года! тотчас отозвался Энгельс.

— Я всегда считал, — с той же усмешкой сказал Маркс, — что у него двойной разум: один ему дал в начале сороковых годов Фридрих Энгельс, а другой — его собственный. Теперь, увы, он живет только своим собственным.

— Я не могу тебе сказать, — тяжело вздохнул Энгельс, — что оставило во мне более удручающее впечатление — неизлечимо больной, обреченный Шрамм или совершенно здоровый, бесполезно деятельный Гарни.

— Да, — теперь без всякой усмешки сказал Маркс, — наши ряды опустошает не только смерть. Одни, как Виллих, впали в узколобое сектантство, другие, подобно Дронке, стремятся обзавестись собственным делом, третьи, вроде Гарни, юродствуют и специализируются на бурях в стакане воды… И все это тоже наши утраты.

Они еще несколько шагов прошли молча, и Маркс спросил:

— А ты знаешь, что поделывает сейчас Фрейлиграт?

Энгельс не ответил, а лишь вопросительно взглянул.

— Человек, написавший стихи "Мертвые — живым", поэт, которого за стихи судили, которого после оправдания народ на руках отнес из суда домой, который был нашим товарищем и соратником в "Новой Рейнской газете", который писал — ты помнишь? — Маркс приостановился и, в такт стихам ударяя кулаком воздух, прочитал:

— В смиренье кротком руки сложить мы не должны.
За рукоятку — правой, а левой — за ножны!
Хватай за горло левой раба и подлеца,
А правой — меч и бейся, сражайся до конца!..

— Теперь этот человек служит управляющим филиала швейцарского банка в Лондоне. Конечно, его мучает коллизия между его славой поэта и вексельным курсом, но жалованье в триста фунтов, как видно, легко утешает его…

— Что делать! — вздохнул Энгельс. — Подобные вещи мы должны предвидеть. Наше движение проходит через различные ступени развития, и на каждой ступени застревает часть людей, которые не хотят или не могут идти дальше. А некоторые даже скатываются вниз.

— Но мы-то с тобой не имеем на это права. Мы обречены любой ценой идти вперед.

— Да, наша судьба в этом, — снова вздохнул Энгельс глубоко и спокойно.

Маркс погостил у Энгельса на Джерси лишь три дня. Они гуляли по острову, собирали позднюю переспелую лесную малину, выходили к каким-то очаровательным маленьким бухтам, любовались длинной туманной полосой французского берега, спорили о том, что видится вдали на севере — остров Гернси или остров Сарк… Но главное — они все время обогащали друг друга наблюдениями, мыслями, сомнениями о том, что происходит сейчас за пределами ста семнадцати квадратных километров рая, там, за линией горизонта, в огромном беспокойном мире.

Энгельс понимал, как полезно было бы Карлу с его больной печенью, с ревматическими коликами в пояснице, с так часто воспаляющимися от переутомления глазами пожить и побездельничать на этом благословенном острове, подышать его вольным воздухом, послушать тишину лугов и рокот моря, погреться на солнце. Ведь в Лондоне уже глубокая осень, дожди, туманы, слякоть… Все это прекрасно понимал, конечно, и сам Маркс. Но на уговоры друга остаться хотя бы еще на несколько дней он отвечал решительным отказом. В холодном, слякотном Лондоне его ждала начатая в августе рукопись, в которой он подведет итоги своим пятнадцатилетним экономическим наблюдениям и размышлениям. Вся работа будет состоять из шести книг. Он назовет ее "К критике политической экономии". Он изложит здесь наиболее существенные черты теории прибавочной стоимости, теории денег, вопроса обращения капитала. В сущности, это будет выработкой основных положений новой политической экономии. Это надо сделать именно сейчас, чтобы в преддверии потопа вскрыть перед публикой самую основу вещей.

Он знал, что будет работать чуть не каждый день до четырех часов утра, что будет безумно уставать, что обострятся все давние недуги, и все-таки он рвался в Лондон. Он знал, что там тотчас забудет и сияние солнца, и запах лугов, и вкус малины, а будет слышать лишь одно нарастающий грохот потопа.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Деньги, деньги, деньги… — удрученно повторяла Женни, глядя на несколько пенсов, лежавших на столе. "Хорошо, что деньги, — вздохнув, подумала она, — это такой предмет, изучать который можно, не имея его перед глазами, иначе Карл никогда бы не сделал своих открытий, не написал бы своих книг".

Это была правда: долгие годы ее муж изучает социальную суть, природу, роль денег — и долгие годы он и его семья жестоко страдают от безденежья. Закончив первый выпуск своей работы "К критике политической экономии", Маркс даже не мог отправить рукопись с нетерпением ждавшему ее издателю Дункеру — было не на что. Пришлось просить у Энгельса денег, необходимых для почтовой страховки и пересылки рукописи. Маркс при этом воскликнул: "Вряд ли приходилось кому-нибудь писать о деньгах при таком отсутствии денег! Большинство авторов по этому вопросу состояло в лучших отношениях с объектом своих исследований".

Казалось, Маркс и его семья повидали уже все гримасы, на какие только способны бедность и нищета. Женни помнила долгие дни и даже недели, когда семья кормилась лишь хлебом и картошкой; когда не было нескольких пенсов, чтобы купить газеты и бумагу, необходимые для работы Карла; случалось и так, что вся семья вместе со служанкой Еленой болела, но из-за отсутствия денег нельзя было ни позвать врача, ни приобрести лекарства. Были, наконец, те страшные пасхальные дни 1852 года, когда умерла Франциска, при рождении для нее не на что было купить колыбель, а через год, когда она умерла, в доме не оказалось денег даже на гроб… И сейчас, вспомнив о тех днях, Женни словно наяву вновь услышала тот особенный, непохожий на другие пасхальный благовест: он оказался погребальным звоном для маленькой Франциски.

Маркс не стыдился своей бедности, точнее сказать, он не скрывал ее перед своими друзьями, единомышленниками, перед людьми, близкими ему по духу. Перед ними у него нередко доставало сил даже пошутить на сей счет. Женни вспомнила, как Карл иронизировал в одном письме к Энгельсу: "Вот неделя, как я достиг того приятного пункта, когда из-за отсутствия унесенных в ломбард сюртуков я не выхожу больше из дома и из-за отсутствия кредита не могу больше есть мяса". Женни помнила и о том, как, отправляя несколько позже американским друзьям свои "Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов", Карл счел возможным в сопроводительном письме заметить: "Вы лучше оцените юмор брошюры, если учтете, что за отсутствием штанов и обуви автор ее находится как бы под домашним арестом, а семья его каждую минуту рисковала и рискует очутиться в полной нищете".

Но это, конечно, не значило, что Маркс смирился с бедностью и уже не противился ей, что она не угнетала его. Как глава большой семьи, как любящий муж и отец, он делал все, чтобы вырваться из цепких лап нужды. Женни видела это и знала, естественно, лучше других. В ту пору, когда семья два месяца пробавлялась исключительно ломбардом, Маркс признавался Энгельсу, прося его помощи: "Уверяю тебя, что я лучше дал бы себе отсечь большие пальцы, чем писать тебе это письмо. Это может прямо довести до отчаяния — мысль, что полжизни находишься в зависимости от других".

Однако Марксу было далеко не безразлично, каким способом обеспечить себе достаток.

Когда перед окончанием университета Бруно Бауэр, бывший тогда его другом, советовал ему ради места доцента философии и успеха академической карьеры подольститься к министру просвещения Эйххорну, — Маркс не пошел на это.

Когда вскоре после женитьбы ему предложили через советника Эссера, старого друга тогда уже покойного отца, работу в правительственной газете, что могло обеспечить блестящую карьеру — то была первая попытка правительства обезвредить опасного противника, — Маркс брезгливо отверг предложение. Женни с гордостью вспомнила, что она тогда поддержала его в этом.

95
{"b":"55130","o":1}