— Фридрих, в последнем номере вашей газеты очень много самых оптимистических предсказаний. Маркс предсказывает скорую победу красной республики в Париже, ты — праздник братства революционных армий у стен Берлина, Вольф — извержение вулкана общеевропейской революции, Веерт падение буржуазной Англии, Фрейлиграт — воскрешение "Новой Рейнской газеты"… Неужели вы действительно думаете, что все это сбудется?
— Да, я действительно так думаю, — ответил Энгельс, — и Маркс и другие редакторы написали то, во что твердо верят. Но если мы ошибаемся, если даже грубо ошибаемся, то и тогда, Роланд, согласись, что такого рода ошибки выше и благороднее трезвой рассудительности филистеров, которые предрекают только поражения и беды. Я думаю, что совершенствованию твоего будущего сына могут способствовать такие ошибки, а не трезвые расчеты обывателей.
Обняв Даниельса, поцеловав руку Амалии, Энгельс вышел на улицу и направился на вокзал.
Когда он вошел в купе, Маркс был уже там.
— Ты видел сегодня "Новую Кёльнскую газету"? — сразу спросил Маркс.
— Нет. А что в ней?
Маркс достал из кармана сложенную газету и протянул другу. Тот развернул ее и ахнул: всю первую страницу окаймляла широкая черная рамка. Только в 1840 году, когда умер Фридрих Вильгельм Третий, Энгельс видел газеты с такой траурной рамкой.
— Это кто же умер, кого хоронят? — еще не поняв, в чем дело, спросил Энгельс.
— Как августейшую особу или национального героя, хоронят нашу газету. Ты почитай…
Энгельс поднес газетный лист к глазам и прочитал:
— "Новая Рейнская газета" прекратила свой выход. Мы выходим поэтому в траурной рамке.
Интереснейшие сообщения с юга и востока отступают на второй план перед неожиданной траурной вестью о том, что "Новая Рейнская газета" сегодня вышла в последний раз.
И как она вышла!!
К р а с н ы й, к р а с н ы й, к р а с н ы й! — таким всегда был ее боевой клич, но сегодня даже ее одеяние было к р а с н ы м. Красная печать газеты немало поразила ее читателей, — дух, которым еще раз повеяло от этих пламенных букв, заставил нас глубоко сожалеть о том, что теперь с ней покончено.
Никакой орган не сможет в будущем возместить нам эту потерю… Мы должны признать: со славной гибелью "Новой Рейнской газеты" рейнская демократия потерпела поражение".
Дальше шли заключительные строфы фрейлигратовского "Прощального слова".
— Молодец Аннеке! — сказал Энгельс, возвращая газету. — Я от него этого не ожидал. Молодец!
— Да, дело сделано, — отозвался Маркс. — Надеюсь, и во Франкфурте нам кое-что удастся.
Поезд сделал рывок и стал набирать скорость, торопясь во Франкфурт-на-Майне.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Восемнадцатого мая 1848 года во Франкфурте-на-Майне, вольном имперском городе, открылось первое в истории всегерманское Национальное собрание. Оно было детищем революции. Многие хотели видеть в новорожденном сказочного силача, политического Зигфрида, способного осуществить самую заветную мечту народа, выполнить главную задачу революции — добиться объединения бесчисленных королевств, герцогств и княжеств в единое политически цельное немецкое государство. Но революции, как и люди, иногда имеют дурную наследственность, слабое здоровье и анемичных детей. Такой и была германская революция 1848 — 1849 годов, таким ее детищем оказалось и франкфуртское Национальное собрание.
Единственной акцией Франкфуртского собрания, получившей живой отклик во всей Германии, явилась имперская конституция, принятая 28 марта 1849 года. Хотя исполнительную власть она почти полностью отдавала в руки императора, но все же устанавливала некоторые демократические свободы и являлась шагом к объединению страны. Как ии призрачна была эта конституция, провозглашенная призрачным органом призрачной власти, по за нее, как за последнюю надежду, как за хотя бы какой-то плод революции, ухватились все, кто жаждал для родины и для себя лучшего завтрашнего дня. Против правителей, не желавших признавать конституцию, в первых числах мая начались народные восстания: за Дрезденом на востоке, за Дюссельдорфом и Эльберфельдом на западе последовали Пфальц и Баден на юге, в непосредственной близости от города, где находилось Национальное собрание.
Большинство депутатов Собрания составляли представители мелкой буржуазии и интеллигенции. Им и в голову не приходила мысль о возможности какой-то иной формы правления для будущей Германии, кроме монархической. Они послали в Берлин к прусскому королю Фридриху Вильгельму Четвертому верноподданную депутацию с предложением, вернее, с нижайшей просьбой, если не мольбой, принять всегерманскую имперскую корону. Фридрих Вильгельм отверг корону вместе с имперской конституцией. Казалось бы, вот веский повод, предоставленный самой монархией, чтобы подумать наконец о возможности для отечества немонархического пути. Но где там! Мысли депутатов работали только в одном направлении. Король не хочет быть императором? Что ж, обзаведемся покуда хотя бы имперским регентом! И избрали им австрийского эрцгерцога Иоганна.
Регент назначил министров центрального правительства, разослал послов в разные страны, но все это выглядело комично, ибо ни регент, ни правительство, ни само Национальное собрание не имели никакой реальной власти и никакого авторитета.
Направляясь из Кёльна после закрытия "Новой Рейнской газеты" во Франкфурт, Маркс и Энгельс хотели встретиться там с некоторыми из депутатов. Они, конечно, не питали чрезмерных иллюзий относительно готовности мелкобуржуазных политиков пойти на решительные дела. Но в последнее время в Национальном собрании все же произошел существенный сдвиг влево: многие явно консервативные депутаты покинули Собрание, и левые получили теперь большинство. В условиях начавшегося по соседству восстания это все-таки давало какой-то шанс на успех в попытке активизировать их.
Прямо с поезда Маркс и Энгельс направились к своему другу члену Союза коммунистов Иосифу Вейдемейеру, бывшему прусскому офицеру, который ныне вместе с Отто Люнингом, братом своей жены Луизы, издавал "Новую немецкую газету", по праву считавшуюся младшей сестрой "Новой Рейнской", только что сраженной контрреволюцией.
Вейдемейер был человеком весьма осведомленным в делах Национального собрания, со многими депутатами которого он находился в довольно близких отношениях: "Новая немецкая газета" давала постоянные отчеты о всех событиях в стенах собора святого Павла, где заседало Собрание. Поэтому Вейдемейеру не составило большого труда через несколько часов после приезда Маркса и Энгельса организовать их встречу с группой левых депутатов. Это произошло у него на квартире в довольно просторной гостиной.
Явилось человек пятнадцать наиболее влиятельных левых депутатов. Все они были очень заинтригованы неожиданным приглашением, и большинство не могло скрыть того жадного любопытства, которое вызывали у них Маркс и Энгельс. Как же! Своей бесстрашной газетой, своими глубокими и дерзкими статьями в ней, двумя судебными процессами, из которых они вышли блистательными победителями над тугоумпой прокуратурой, эти два молодых человека стали известны всей Германии и даже за ее пределами, они сделались знаменитостями, их имена встречались во многих газетах, то и дело слышались и там и здесь.
В свою очередь Марксу и Энгельсу кое-кто из пришедших в той или иной мере тоже был известен: адвокат Франц Циц, историк Карл Хаген, адвокат Людвиг Симон, Вильгельм Трюцшлер, еще два-три человека. Энгельс спросил Вейдемейера, приглашал ли он Арнольда Руге.
— О, Руге теперь далеко! — махнул рукой тот. — Если вы все-таки отправитесь отсюда в Пфальц, то, возможно, встретите его там.
Энгельс удивился: чего бы делать трусоватому Руге в восставшем Пфальце? Но времени для расспросов уже не оставалось. После взаимных представлений все расселись по местам: депутаты на двух больших диванах и в креслах, Маркс, Энгельс и Вейдемейер — на стульях за легким ломберным столиком. Когда движение и говор утихли, Вейдемейер, расправив по давней офицерской привычке свою широченную грудь, четко и внятно сказал:
