— Приняли за неприятельский авангард? — бесцеремонно перебил Энгельс. — Ах, вояки, вояки! Хорошо еще, что из всех четырех пушек по мне не пальнули… А вы видите, — он резким жестом указал на толпу, — что у вас много пьяных. Кто же пьет в такую рань? Да еще в уверенности, что неприятель у тебя на хвосте? И тон дурной, и служба плохая.

— Ну, выпили… — беспомощно промямлил командир.

Не попрощавшись, Энгельс стегнул лошадь и стал обгонять отряд. Когда выехали из Майкаммера, уже совсем рассвело. До Нёйштадта оставалось каких-нибудь семь-восемь километров, и дорога дальше была все время прямая. Энгельс передал вожжи вознице и прилег на сено, пытаясь хоть немного уснуть. Но не спалось. Из головы не шли только что встреченный отряд и его командир. Было ясно, что это — первая ласточка всеобщей паники и отступления. Может быть, уже бесполезно ехать в Кайзерслаутерн? Может быть, и там уже готовятся к бегству, не дав боя?

Незаметно для себя под ровную дорожную тряску Энгельс все-таки уснул. Проспал до самого въезда в Нёйштадт. Раскрыв глаза, он изумился: тихий городок бурлил. На улицах было полно солдат, волонтеров, местных жителей; дорогу загораживали повозки, пушки, всадники; со всех сторон неслись крики, брань, ржание перепуганных лошадей… Энгельс тотчас понял, что случилось: да, в Кайзерслаутерн ехать теперь незачем — Кайзерслаутерн сам прибыл сюда.

И действительно, это было так. Столица восстания явилась в Нёйштадт едва ли не в полном своем составе: с временным правительством, генеральным штабом, со всеми ведомствами и канцеляриями. Кажется, только один ресторан "Доннерсберг" был оставлен на растерзание неприятелю. Неразбериха и безалаберщина, что царили в Кайзерслаутерне, теперь в условиях отступления возросли здесь многократно. Но как бы то ни было, а Энгельс поехал за боеприпасами, его ждали оставленные товарищи, и он сделает все, чтобы выполнить поручение.

Условившись с возницей, где тот его будет ждать, Энгельс направился разыскивать кого-нибудь из военных руководителей. Вопреки ожиданиям, довольно быстро удалось найти начальника генерального штаба Густава Техова, который был известен Энгельсу как участник прошлогодних революционных событий в Берлине: когда четырнадцатого июня прошлого года восставшие берлинцы ринулись на штурм цейхгауза, старший лейтенант Техов был вместе с некоторыми другими офицерами прусской армии, которые отказались стрелять в народ и открыли перед ним двери склада. Суд приговорил Техова и его товарищей к пятнадцати годам тюрьмы, но они бежали из Магдебургской крепости и явились в восставший Пфальц.

Энгельсу показалось, что тридцатипятилетний начальник генштаба сейчас единственный спокойный здесь человек. Пожалуй, даже слишком спокойный. Очень обстоятельно и толково он рассказал о сложившемся положении. Большие силы пруссаков ударили из района Саарбрюккена по Хомбургу и взяли его, отбросив наши слабые и малочисленные части. Отсюда одна колонна направилась прямо на Кайзерслаутерн, другая — уже прошла Цвейбрюккен и приближается к Пирмазенсу, ее нынешняя цель, очевидно, в том, чтобы выйти к Ландау и снять осаду с баварского гарнизона.

Сразу же за этим ударом с запада последовал удар с севера, в долине Рейна. Ввиду полного отсутствия всякого естественного прикрытия это направление крайне трудно защищать. Здесь, выйдя из Крейцнаха, пруссаки беспрепятственно дошли до Кирхгеймболандена и только у его стен встретили первое серьезное сопротивление. Сейчас в городе идут уличные бои. По последним донесениям, солдаты рейнско-гессенского отряда и майнцские стрелки с большим упорством защищают Дворцовый сад и прилегающий район, хотя и несут большие потери.

Энгельс живо вспомнил свое недавнее пребывание в Кирхгеймболандене, все, что с ним там случилось. Перед мысленным взором встал прекрасный Дворцовый сад, каким он видел его в то утро, когда вели на допрос. Трудно было представить себе на аккуратных дорожках трупы убитых, на изумрудных лужайках — кровь…

"Жив ли еще славный капитан Сакс и его ребята?" — подумал Энгельс, но спросил совсем о другом:

— Что же теперь решено делать?

— Видимо, ударами из Хомбурга на Ландау и из Вормса над Гермерсгейм противник задался целью отрезать нас от Рейна, от Бадена и окружить, спокойно, как при разборе учебных маневров, сказал Техов. — Наша задача пробиться к Рейну. Сегодня получен приказ Мерославского, предписывающий захватить переправу у Мангейма. Но по всем данным, к Мангейму мы не успеваем. Поэтому решено двигаться на Шпейер и там переправиться на правый берег, чтобы соединиться с баденскими войсками.

В свою очередь Энгельс рассказал о действиях отряда Виллиха, о его пуждах и попросил разрешения получить боеприпасы. Та легкость, с какой начальник генштаба распорядился выдать требуемое количество пороха, свинца и готовых патронов, заставила Энгельса подумать о том, что эти припасы уже и не нужны бегущей армии.

Так просто получив разрешение на боеприпасы, одновременно и радуясь этому и печалясь, Энгельс направился искать своего возницу. В условленном месте того не оказалось. "Сбежал, подлец!" — Энгельс плюнул и зло выругался.

Часа четыре потратил он на поиски другой подводы и нескольких человек охраны. Подводу пришлось реквизировать в близлежащей деревне. Это была хорошая подвода — большая, вместительная, надежная. Когда боеприпасы погрузили и все было готово, чтобы двинуться в обратный путь, Энгельс решил зайти к генералу Шнайде в расчете, что у того могут оказаться какие-то распоряжения или советы для Виллиха и его отряда.

Найти квартиру главнокомандующего было делом несложным: он поселился в доме бежавшего бургомистра-баварца. Когда Энгельс вошел во временный кабинет Шнайде, тот энергично действовал над каким-то мясным блюдом.

— Не обращайте на это внимания, — Шнайде указал глазами на еду. — В нынешней обстановке нет другой возможности подкрепиться иначе как за работой. Я старый солдат и привык к этому.

Энгельс представился. Перестав жевать, генерал внимательно всмотрелся в лицо пришедшего, ему казалось, что он где-то встречал его. "Где? Когда? Где? Когда?" — так и прыгали в его глазах вопросы. Энгельса подмывало крикнуть: "Да в ресторане "Доннерсберг"! Всего несколько дней назад".

— Садитесь.

Пока они разглядывали друг друга, в кабинет вошел дежурный офицер и подал главнокомандующему какую-то бумагу. Тот обратился к ней лишь после того, как очистил тарелку. Вскрыв бумагу и прочитав ее, Шнайде закачался в кресле, причитая:

— Ах, какие негодяи! Какие злодеи! И это немцы!

— Дурные вести, генерал? — сдержанно поинтересовался Энгельс.

— Донесение с северного участка…

Энгельс едва поверил своим ушам: в этом хаосе еще кто-то шлет главнокомандующему донесения!

— Из Кирхгеймболандена…

— Начальник штаба мне говорил, что там идет упорный бой.

— Да, шел бой. Теперь он кончен. Семнадцать человек наших волонтеров попали в плен. Их тут же привязали к деревьям Дворцового сада и расстреляли… Это ужасно! Я такого не ожидал.

— А чего же вы ожидали, генерал? — тихо сказал Энгельс, снова так отчетливо увидев и Дворцовый сад, и капитана Сакса. — Взбесившаяся контрреволюция, ваше превосходительство, способна на все.

— Это ужасно! — повторил Шнайде, отирая салфеткой жирные губы. — Они за это поплатятся! О, как они поплатятся!

— Генерал! — сказал Энгельс, которому надоело созерцать жующего и стенающего полководца. — Каковы будут ваши указания отряду Виллиха?

— Виллиха? — Шнайде скомкал салфетку и бросил ее на стол. Передайте, во-первых, что я верю в этот отряд и в его командира.

— Прекрасно. Что еще?

— Еще передайте, чтобы они были начеку.

— Великолепно. Еще?

— Еще? Это все! Ну и, конечно, надо действовать, как действовал Кошут.

Энгельс поднялся, посмотрел сверху вниз на сидящего Шнайде. Ему ужасно захотелось щелкнуть по лбу лысого генерала. Едва сдерживая себя, он небрежно кивнул, повернулся и вышел.

Шагая по ночной дороге за груженной боеприпасами телегой, Энгельс был мрачен. Боже мой, думал он, вспоминая Шнайде, есть ли предел человеческой глупости и безответственности! На землю Пфальца вторглось сейчас не менее тридцати тысяч пруссаков с многочисленной артиллерией и кавалерией. А повстанцев, беспорядочно сбившихся в районе Нёйштадта, не более пяти тысяч. И вот руководитель этих почти полностью деморализованных пяти тысяч еще грозит, что заставит противника поплатиться! Он хорохорится, хотя совершенно ясно, что сегодня между войсками принца Вильгельма и корпусом генерала Хиршфельда, наступающими с севера по Рейнской долине, и между Нёйштадтом, где среди мятущихся пяти тысяч повстанцев он, их командующий, ест свой бифштекс, нет уже ничего, кроме отдельных отрядов, дезорганизованных и неспособных к борьбе. Если пруссаки захотят, они через тридцать шесть часов будут в Нёйштадте.