Я выламываю к чертям запертую изнутри дверь ванной. Картина, предстающая моим глазам, снова вводит меня в то самое состояние, посетившее меня в спальне.

Крохотная ванная. Красивые аккуратные плиточки на стенах, и такие же – на полу. Большая резная ванна, пододвинутая к стене. Она наполнена водой. В ванне – полуголый юноша, подставивший тонкой струйке горячей воды, мерно стекающей из крана, изорванное валяющейся на полу измазанной в крови бритвой запястье. Вода уже мутно-бурая от крови, тонкие струйки тихо стекают по краям некогда дорогой и красивой, а теперь устаревшей и громоздкой ванны. Свет мелькает – видимо, я задел кабель, когда врывался. Огромные васильковые глаза в упор глядят на меня, но взгляд Рида будто бы проходит сквозь меня, не задерживаясь на чём-то одном. Он смотрит и не понимает, жив он или уже умер. Его некогда красивые и своевольные льняные кудри теперь лежат потемневшими клоками и сосульками на худых дрожащих плечах. Нет, Риду не холодно. Он просто умирает. Глаза, некогда живые и яркие, теперь покрыты пеленой предсмертного отчаяния. В ней, как на голубом экране телевизора, Рид видит всю свою недолгую жизнь. Видит Тома, потому что именно он стал поворотом в жизни юноши. А теперь тот, кого так оплакивал Рид, тот, кто, оказывается, был им любим, так же нежно и, как казалось, безответно, - теперь он, гнусный предатель, стоит перед обессилевшим и потерянным Ридом Хартсоном.

Мгновение остановилось.

Я смотрю на Рида в упор, он на меня. Он видит во мне горячо любимого Тома, я в нём – лишь только несчастного влюблённого. Я – никто для него. Потому что я – всего лишь записная книжка. Я – всего лишь летописец. Я должен воскресить эту душу, потому что я один смогу это сделать, лишь мне подвластно то, что обычно называют «неведомой мистической силой». Только я могу спасти Рида. Только я.

- Том?

Я – некромант.

***

Жизнь каждого человека просто безобразно коротка. Прожив многие и самые разные жизни, я снова и снова в этом убеждаюсь. Я живу много раз, сравниваю одну жизнь с другой, как лучше, как хуже. Я могу делать всё, что захочу – потому что мне уже нечего терять. У меня просто ничего нет. Но когда я вижу, как умирает простой человек, у которого после смерти ничего нет, небытие, конец всего сущего – мне становится тоскливо. Многие люди могли бы свершить великие дела, но умерли раньше, чем нужно. Многие люди невидимыми узами были связаны с другими людьми, но умерли раньше, чем нужно. Многие люди всё ещё нужны этому миру, но… но они умерли раньше, чем нужно. Спешка. Вот главная проблема людей. Они не разбираются, можно что-то сделать или уже нет, они просто решают всё сгоряча. Сразу. Тебе слишком хорошо? Умри. Тебе слишком плохо? Умри. У тебя нет денег? Умри. Любовь от тебя отвернулась? Умри. Одно решение абсолютно всех проблем. Как это обычно бывает: мы делаем глупости, а потом долго о них сожалеем, представляем себе, насколько было бы лучше, не делай мы этой ерунды. Мы творим что-то в состоянии аффекта, а потом старательно пытаемся забыть произошедшее. А что, если просто не делать глупостей? Что, если просто хоть раз в жизни включить мозги и подумать перед тем, как что-то творить? Люди спешат. Лучше делать, а потом сожалеть, чем не сделать и сожалеть о том, что не сделал. Как глупо всё это звучит. Но, если прислушаться ко гласу разума, - неужели я лгу?

Я старательно заматываю запястья всё ещё пребывающего в абстракции Рида найденными на кухне бинтами. Парнишка молчит, еле дышит, его глаза широко распахнуты и редко моргают. Он похож на мёртвого. Он уже настолько привык к той мысли, что он мёртв, что осознать продолжение жизни так сразу – пока что не в его силах. Скоро он придёт в себя, я уверен. Возможно, Рид думает, что уже умер, раз видит меня. После того, как он произнёс имя мёртвого возлюбленного, он впал в некий транс – уже минут пятнадцать никаких признаков мыслящего существа. У меня в руках – мокрое и отчаявшееся растение.

- Рид, - шепчу я, убирая с его лица налипшие волосы и подтягивая покрывало, в которое я его замотал. Он дрожит – хотя бы какое-то проявление жизни. Да, именно жизни. Ты должен жить, Рид. Должен. Единственное, что ты должен Тому – это именно жить. И всё же, с каких пор я стал послом доброй воли и начал спасать людей от смерти? Наверное, не хочу, чтобы моя горячо любимая костлявая возлюбленная досталась кому-то ещё.

- Том… - дрожащими посиневшими от холода губами прошептал Рид. Ему холодно не от того, что плитки пола похожи на лёд, не от того, что он промок. Ему холодно от того, что рядом я. А точнее, не я, а тело Тома Лидвела. Мёртвое тело Тома Лидвела.

- Рид, послушай меня, - я поворачиваю лицо юноши так, чтобы он смотрел только на меня, - я не Том. Том умер. Я – лишь призрак, галлюцинация. На самом деле меня нет.

- Ты спас меня, - бормочет Рид, его зубы выбивают дробь. Он всё ещё в абстракции, просто его артикулярный аппарат стал воспроизводить его обрывчатые мысли. Когда он поймёт, что я – не Том, он подумает, что сошёл с ума. Это вполне нормально. А пока он говорит что-то про спасение, пока он смотрит на меня благодарными глазами, в которых застыла вечная и наитяжелейшая тоска, мне ничего не грозит. Ему, кстати, тоже.

- Потому что ты не должен умирать, - тихо говорю я, всё ещё держа его правильное лицо в своих ладонях. Доверчивые глаза смотрят меня, не до конца понимая смысл сказанных слов.

- Какая-то болезнь… Мери говорила про СПИД, - шепчет мне Рид, как будто бы я – его личная изба-исповедальня. Как будто бы я – Том. Я – лишь призрак.

- Не было никакого СПИДа, - говорю я, как можно добрее улыбаясь.

- Но что тогда? – он ничего не понимает, он устал и отчаялся. Я вижу это в его глазах, которые рассматриваю с неподдельным интересом. Рид верит каждому моему слову. Он поверит, даже если я скажу, что я – Бог или сатана, если я скажу, что он бессмертен. Он верит всему.

- Он любил тебя, Рид, - шепчу я, убирая с лица уже подсохшие и снова завивающиеся пряди волос. Его глаза расширяются, наполняются слезами. – Любил так, как никого другого. Не было никакого СПИДа. Его задавили… Родители, друзья, Мери. Все они. Они его не понимали так, как понял бы ты. Он умер легко, Рид. Не страдая. Можно сказать, его душа просто отделилась от тела и теперь всегда будет рядом с тобой. Другого способа, как считал Том, не было. Прости его, Рид. Пожалуйста, прости. Я говорю не от лица Тома, потому что Том мёртв. Я – просто призрак. Я хочу, чтобы ты освободился. От чувства вины, от тоски и отчаяния. Просто верь, что Том рядом, Рид. Он любит тебя. Ради тебя он ушёл. Он бы не хотел, чтобы ты ушёл следом.

- Но что мне тогда делать? – шепчет Рид, хлюпая носом. По его щекам катятся мультяшно-крупные слёзы, из-за которых его глаза кажутся ещё более голубыми. Наверное, мне на глаза тоже наворачиваются слёзы. Слишком красиво, слишком неправильно. Слишком мёртво.

- Просто живи, - я обнимаю Рида, не выдержавшего и зарыдавшего в полный голос. Он кричит, захлёбываясь слезами. Я прижимаю хрупкое худенькое тело к себе.

Почему мне так тяжело?

- Ты уйдёшь, да? – спрашивает Рид в перерывах между рыданиями. Я ничего не отвечаю. Конечно же, я уйду. Я снова умру, иначе Оул заскучает. Тем более, нужно предать тело несчастного Тома Лидвела земле. Мы с Ридом так и сидим на холодных плитках ванной в обнимку, больше не в силах сказать ни слова. Рид не хочет знать ответы на свои вопросы. Я не хочу знать, что будет дальше. Будет то, что должно быть. Рид будет жить. Столько, сколько нужно. Я в него, по крайней мере, верю. Всё, что было ему нужно – выплакаться. Кому-то, кто сможет выслушать всё, перед кем не надо будет играть в хорошего мальчика, которого ничего не беспокоит. Вот он, настоящий Рид, обмяк в моих объятиях, заходясь звучными рыданиями. Вот он, настоящий Рид, не может пережить смерти по-настоящему любимого человека. Обессилевший и отчаявшийся. Но это пройдёт, я точно знаю. Я чувствую, как он дрожит, чувствую, как его худые пальцы с силой сжимают мою куртку на спине. Его мокрые волосы касаются моей щеки. Он такой беззащитный, такой хрустально-хрупкий. Я ничем не могу ему помочь. Всё, что я могу, - сидеть тут и молча обнимать его, подставить своё плечо. Мне нечего терять. А ему ещё жить на этом свете со шрамом на сердце. Я чувствую, как по моей щеке катится крохотная солёная капля. Неужели? Я? Не может быть… Нет, может. Я – монстр, я – ошибка природы. Но я умею чувствовать. Я крепче прижимаю к себе Рида.