Завтра я разберусь с проблемой Тома. Завтра наступит новый день.

Я воскрешу ещё одну душу, заблудшую в лабиринте дерьма, лицемерия и высоких технологий.

Я – некромант.

***

Я поднимаюсь по мраморным ступеням университета экономики. Рот сводит судорогой от частой зевоты, глаза слипаются от недосыпа. Да, этой ночью поспать мне не удалось.

Оул растолкал меня в два часа ночи с диким криком «дело ждать тебя не будет». Вопреки всем моим протестам он напялил на меня что-то из своей коллекции украденной одежды и выдворил на улицу, сказав, что я должен разузнать о самом себе всё и наутро отправиться вершить дела. У Оула начинается суицидная ломка – ему уже до рези в желчном пузыре хочется увидеть моё фееричное представление. Поэтому он старается приблизить тот момент, когда мне будет нечего делать в этом теле. В итоге я всю ночь лазил по «своему» дому в поисках хоть чего-то, что рассказало бы мне о Томе. Вообще-то, я знал, что искать. Нужен был блокнот. Или записная книжка – что-то, что всегда было с собой, какой-нибудь потрёпанный ежедневник. Конечно же, дневник Том Лидвел (а фамилия нового меня была как раз-таки Лидвел) не вёл, это было бы глупо в двадцать-то лет. Мне нужны были пароли. Пароли, логины, адреса, имейлы, телефоны. Всё то, что связывало его со всемирной паутиной, то, что давало бы мне доступ к его самому сокровенному. Человек не в силах рассказать другому человеку о своих бедах открыто – гораздо проще написать в интернете анонимно, так, чтобы твои мысли прочитать смогли, а вот понять, кто ты – никак. Сайты, дневники, социальные сети, блоги. Вся эта мишура давно уже заменила бумагу. Мы бьём по клавиатуре со страшной скоростью, а ручкой и слова написать не можем. Мы кричим о свободе, либерализме, демократии на просторах интернета – в жизни не можем поставить на место грубияна. Мы смотрим на Гавайские острова и горные пики Гималаев, просиживая штаны на стуле-вертушке перед новенькой моделью нетбука. Мы увязли во всём этом.

Мы – мертвецы в гробах из оперативной памяти под неподъёмными слоями информации.

Я нашёл записную книжку Тома. В ней – тонны всякого хлама, телефоны, адреса, сайты. Благодаря ей и старенькому ноутбуку Оула с безлимитным интернетом (меня уже не настораживают его вкладки вроде «препарировать за три часа» или «хранение внутренних органов в домашних условиях»), я нашёл всё, что мне было нужно. Том оказался совсем не таким, каким я его себе представлял. Действительно, как и говорила его невеста Мери, он был богатым, обеспеченным и, как предполагалось, счастливым. Счастливым? Чего не было, того не было. Я увидел слабого и нерешительного юношу с кучей внутренних проблем. Деньги были ему не нужны. Невесту свою, приставленную родителями, он не любил. Она доставляла только проблемы – диагноз, поставленный мной ей, был абсолютно верен. Друзья – сыновья коллег его отца по работе. Красная машина, хотя любимым цветом Тома был фиолетовый. Когда парень, желая хоть как-то выразить протест против этого, покрасил волосы в сливовый цвет, родители не поняли этого и подарили на Рождество чёрную краску для волос. С открыткой «Не делай больше глупостей, сынок». Том был никем. Его никто не понимал и не принимал таким, какой он есть. Если бы он просто исчез, это бы заметила, наверное, только безумно влюблённая в него Мери. У Тома не было ничего. У него было всё, но в то же время не было ничего. Единственное, чего Том безумно хотел – быть рядом с Ридом Хартсоном, его однокурсником, в которого он был влюблён уже несколько лет. Жизнь затворника, который боится рассказать о своих чувствах. Видимо, доверяя Мери, Том рассказал ей о своей любви. Но сошедшая с ума от любви девушка не сдержала слова, и на следующий день родители провели с бедным парнем «серьёзный разговор». С тех пор юноша и начал подумывать о самоубийстве. Видеть каждый день человека, которого любишь, и при этом не осмеливаться сказать ему о своих чувствах. Каждый чёртов день улыбаться и говорить ему «привет», каждый день бросать украдкой взгляды на его вечно улыбающуюся мордашку. Я видел фотографии Рида Хартсона. Добрый милый мальчик в обносках отца или старшего брата. На вид – максимум, шестнадцать. Огромные глаза василькового цвета, в которых, как в зеркале, отражается какая-то светлая печаль вперемешку с незатейливой и простой добротой. От него будто бы исходит свет, несмотря на то что это просто фото. Неудивительно, что Том Лидвел влюбился именно в него. Самомнение – штука злая, но ещё хуже – предрассудки. Том – богатенький папенькин сынок. Вот оно, мнение тупой серой общественности. Стада овец, не желающих думать самостоятельно. Органической массы. Но именно это мнение вешает на человека ярлык. Рид не обращал внимания на Тома – куда уж там ему до богатого и красивого сына владельца крупной корпорации. Как всегда. Принц и нищий. Верхушка пищевой цепи и рабочий класс. В обычных условиях один никогда не думает о другом, потому что таковы правила этого мира. Но вот оно, отражение всех «прелестей» социального неравенства. Богатый несчастный парень, влюблённый в счастливого нищего. У них нет будущего. А точнее, у Тома нет будущего. Обречён. Клеймо, от которого никогда не отделаешься.

Я иду по мраморным ступеням университета экономики. Передо мной – огромное красивое здание, в лучших традициях престижных университетов. Что мне тут нужно? Стипендиат Рид Хартсон. Я – призрак, я приду к нему и поговорю с ним. Больше мне ничего не нужно. Витражные окна, которые будто бы ловят солнце своими неровными разноцветными линзами стекол. Высокие туи в кадках у входа. На более широких ступенях повыше сидят студенты, разговаривая, обедая или что-нибудь читая. Помню те жуткие жизни, в которых меня вдруг посещала идея закончить какой-нибудь университет. После окончания с отличием четырёх или пяти таких учреждений, мне это просто надоело. Знаний накопилось на все жизни вперёд, а надоедливые преподаватели всячески пытались прогнуть под себя мою индивидуальность. Такова их сущность. Заложить определённый фундамент, нерушимый и догматичный. На этом фундаменте каждый строит свою собственную жизнь. Если у кого-то фундамент непрочен или шаток, его жизнь рушится. Можно отстроить её заново, а можно жить на руинах. Строители-преподаватели никогда не предполагают, что некоторые из их подопечных изобрели новую формулу бетона для своего фундамента. И вместо того, чтобы поддержать и изучить, они рубят на корню, пресекают любые нововведения. Это их работа… И не их мы должны за это винить. Они лишь выполняют то, за что им платят деньги, проблема совсем не в них. Проблема в нас.

Я поднимаюсь на третий этаж, иду по освещённым осенним солнцем коридорам. Мне нужна двести тридцать седьмая аудитория. Там я смогу найти Рида и наконец покончить со всем этим раз и навсегда. Я подхожу к аудитории. Мне темно – Оул предусмотрительно нацепил мне на нос чёрные очки, а слишком яркие волосы убрал под шапку. Выгляжу я сейчас, наверное, просто отвратительно, зато меня не узнает никто из бывших знакомых Тома. От стен университета просто пахнет знаниями. Книгами, бумагами, тетрадями. Вопросами, ответами. Так пахнет, наверное, в каждом учебном заведении. Желторотые дети, готовые глотать всё, что пытается внести в их разум преподаватель. Некоторые не хотят, упираются, но натыкаются на встречный вопрос: «А зачем ты тогда сюда пришёл?». И всё, ступор. Ничего нельзя придумать в ответ на правду.Вокруг аудитории скопилось много народа – вся эта масса копошится, шумит, суетится. Я подхожу к первому встречному студенту – им оказался высокий нескладный юноша в больших очках и с целой россыпью веснушек на курносом носу.