Моё имя – Джесс.

Я – чудовище, которое никак не может умереть.

Я буду ходить по кругу, пока в нём не возникнет брешь.

Нет, у меня ничего никогда не будет.

Почему?

Потому что я – записная книжка.

Я – летописец этого мира.

Я умру вместе с ним.

Но перед этим воскрешу души тех, кого смогу.

Я чувствую, как приближается смерть. Я чувствую то же, что чувствовал уже сотни раз. Да, то самое чувство, когда душа выходит из тела и застывает в эфире, ещё не до конца понимая, куда ей податься. Наверное, это и называется смерть.

Я вновь умер.

И вновь проснулся.

Глава 2. История Гано Рейона.

Глаза мои резко открываются и их пронзает жгучая боль от слишком яркого света. Я чувствую запах больницы, слышу звуки капельницы и аппарата, следящего за состоянием моего сердца. Белый потолок. Белые стены. Тишина, давящая на мозги. На мне – дыхательная маска, на моих руках – подсоединённые через множество катетеров капельницы.

Я вновь живу.

Я ненавижу больницы. Не потому, что тут неприятно пахнет или всё слишком белое для моей испорченной души, совсем нет, не потому, что тут прямо под потолком висит едкий запах близкой смерти, - мне это, пожалуй, нравится. Потому, что люди становятся растениями в этих белых тюрьмах. Нас замуровывают в эти узкие комнатушки с вечно скрипящими койками. Нас заставляют жрать вязкую жижу, сделанную непонятно из чего. Медсёстры улыбаются нам, даже не вспомнив наших имён. Для них мы – скот, просто существа, ждущие своей смерти. Или выздоровления, но я говорю не о тех случаях, когда к человеку каждый день приходят родные, а через две недели он живой и здоровый возвращается домой. Я говорю о случаях безвозвратных и конечных. О случаях людей, которые смирились с ближайшим будущем. Ещё живы, но уже мертвы. Да, так же, как и я.

Я поднимаюсь на локтях, обрываю узенькие трубки капельниц. Срываю с себя дыхательную маску и от неожиданного притока воздуха хватаю его ртом, как рыба, выброшенная на берег. Кто я? Вот вопрос, который мучает меня с тех пор, как я проснулся. Я прикасаюсь к своему лицу, трогаю нос, губы, прикрытые веки. Волосы. Надо будет перекрасить их в сливовый, мне слишком сильно понравился цвет волос Тома Лидвела. Сейчас же они длинные, завязанные в аккуратный хвост. Как это мило. Интересно, кто я. Интересно, чем я занимался раньше, до того, как попал в этот приют для брошенных и оскорблённых. Я спускаю босые ноги на ледяной пол, ощущения электрическими разрядами щекочут всё моё тело. Я встаю с постели, смотрю по сторонам. Кто я? Кем я проснулся на этот раз? Я высокий, я вижу это отсюда, с этой высоты. Я худой до дистрофии, бледный, как смерть. Мне уже нравится моё новое тело. Я медленно переставляю ноги, иду в сторону двери. Мне нужно выбраться отсюда. Мне нужно найти Оула.

Дверь оказалась открытой. Странно, обычно до умирающих больных никого не допускают. Неужели я успел вселиться в человека, ещё не успевшего умереть? Мне становится не по себе. Убить себя – вполне нормально. Занять чьё-то место – подло. Кем я был? Кем я стал? Вопросы, вопросы. Кому они нужны?

Я упиваюсь своей свободой. Я купаюсь в этом калейдоскопе вечных смертей. Мне нравится танцевать этот вальс, вечно кружиться по кругу, держа в объятиях саму Смерть. Мы с ней – одно целое. Она и я. Мы не можем быть вместе, но не можем ни на шаг отойти друг от друга. Мы связаны. Наверное, я сошёл с ума. Наверное, этот мир сошёл с ума вместе со мной. Лететь в пространстве, видеть всю Вселенную через узкие очки одной крохотной жизни, - или же открыть наконец глаза, прозреть, увидеть то, что простому смертному не под силу? Я бы с радостью выбрал первое, теперь, когда увидел этот мир. Хватит, хватит, мне уже достаточно, больше не надо. Не надо. Когда человек перед смертью просит ещё минуточку у Бога, я прошу лишь одного - чтобы всё это быстрее кончилось. Но очередная жизнь так затягивает… Это похуже «башнесносной травы» Оула. Это хуже семи пачек сигарет в день. Это хуже. Я понимаю, что это бессмертие вызывает у меня привыкание. Я привык жить. Как бы это глупо не звучало, хотя в то же время я привык постоянно умирать. Я не могу без этого. Хотя, что я вообще могу? Мне не выбирать. Я – лишь записная книжка. Я – лишь летописец. Ведь ничто не вечно, никто не вечен. В моих мозгах, кажется, завелась гниль. Или это обыкновенный психоз? О да, меня стоит запереть, повесить тяжеленный замок а ключ выбросить в воды Атлантического океана. А ещё лучше – подбросить мне в камеру побольше колюще-режущих предметов, которые помогут мне с пользой провести время. Именно с пользой, а не развлечься. Только Оул видит в суициде развлечение и игру. Для меня это – родная наркотическая доза, то, что мне просто жизненно необходимо. Я просто не могу жить без этого. Так уж устроено в моём мире.

Я выхожу из своей палаты. Коридор еле-еле освещается тускло посверкивающими низковольтными лампочками в ажурных светильниках, прикреплённых к стенам. Современная, видимо, платная клиника. А я был богат, раз смог позволить себе смерть в таких апартаментах. Я иду по коридору, держась одной рукой за стену, а другой заслоняя глаза. Почему-то мне режет глаза, наверное, я ещё просто не привык к этому телу. Пока что я – безымянное нечто, эфирная душа, шаблон. Сделать из него что-то стоящее? Да, это мы умеем. Я иду по коридору, моя голова разрывается на части.

- Да, конечно. Извините, я только недавно получила эту работу, пока не знаю, кто тут и где. Вам нужен господин Рейон из седьмой палаты, верно? - я слышу женский голос из комнатки, дверь которой приоткрыта. Свет льётся неровным прямоугольником, я чуть было не вошёл в него. Я прижимаюсь спиной к стене. Прежде чем что-то делать, надо уметь слушать.

- Я очень хочу его увидеть, вы не могли бы организовать встречу? – женщине отвечает высокий, но явно мальчишеский голос.

- Вы – его родственник? – спрашивает она в ответ. Тишина. Парнишка явно задумался. Интересно, интересно… Не обо мне ли речь? И всё-таки я редкостный дурак, раз не удосужился посмотреть номер своей палаты. Но я нутром чую, что речь обо мне. Наверное, профессиональная интуиция.

- Не совсем, - говорит мальчик. Меня начинает настораживать тон его голоса… Я слышу шаги в комнатке. Что же делать? Я… я в смятении? Такого давно не было. Но… мне интересно узнать о себе побольше, поэтому я должен вернуться в палату. Так или иначе, только так я смогу узнать, кто я.

Я бегу в палату, закрываю за собой дверь, с разбега прыгаю на койку и одеваю дыхательную маску. Пытаюсь подсоединить обратно скользкие, как слизняки, трубки капельниц. Делаю мертвецкое лицо и закрываю глаза.

И в тот же миг в мою палату заходят.

Наверное, у меня просто предчувствие. Может, интуиция. А может, сознание мистера Рейона в этом теле угасло не до конца и всё ещё сидит где-то в закоулках теперь уже моей головы. Да, в мою палату зашли те, кого я слышал в каморке.

- Что тут произошло! – женщина, видимо, врач или медсестра, подбегает ко мне, смотрит на чёрный экран прибора, следящий за работой сердца. И вот тут мне в голову приходит блестящая идиотская идея. Я резко открываю глаза и начинаю глубоко дышать. Как будто только что вышел из комы. Мне удаётся рассмотреть лица вошедших: женщина, лет тридцати, с аккуратной короткой стрижкой и в овальных очках на носу с горбинкой. Видимо, моя медсестра. И парнишка лет семнадцати, с огромными зелёными глазами, напомнившими мне Оула, и болезненно-белой кожей. Кто он мне? Не-совсем-родственник? Как это понимать?