Ближайшим предком Кэмдена, как в плане географического положения, так и в плане атмосферы, можно считать знаменитый Каледониан-маркет. «Рынок на камнях»[464], как называли его торговцы, был прямым прототипом Кэмдена с его размахом и мировой славой. Незадолго до начала Первой мировой войны широкую территорию скотного рынка, расположенного к северу от Кингс-кросс, между Барнсбери и Агар-тауном, начали сдавать по пятницам торговцам подержанными товарами. К 1914 году рынок насчитывал уже более 700 прилавков и привлекал не только местную, но и модную публику. Он был настолько популярен, что пришлось выделить для торговли еще один день, вторник, а к началу 1930-х здесь уже было около трех с половиной тысяч торговых точек. В своем путеводителе по лондонским магазинам, оформленном прекрасными фотографиями Ласло Мохой-Надя (1936), Мэри Бенедетта описала «Калли» как «прекрасное место для охоты за дешевыми безделушками», где «торговки старой одеждой смешались с другими барахольщиками. Здесь лишь немного солидных продавцов, чьи товары разложены на импровизированном прилавке, большая часть торговцев располагается прямо на мостовой или на разложенной газете. Они ведут занимательные разговоры, если вы не гнушаетесь запахами старья»[465].
Историк Джерри Уайт описал уличную торговлю в Лондоне как одну из форм полулегального бизнеса, в которой местный пролетариат мог заработать при помощи своей сноровки. «Кокни» также промышляли извозом и торговлей подержанными машинами – утрированный образ водителя или автоторговца, заставлявший вспомнить разбойника-недотепу или жуликоватого лоточника из прозы Генри Мэйхью и Чарльза Диккенса, часто возникал в комических историях из лондонской жизни. Такой промысел «дарил независимость и позволял расти, требуя от предпринимателя красноречия, обаяния, проницательности, бойкости на язык и отваги – словом, тех качеств, которые рабочий лондонец впитывал с молоком матери и которые не могла из него выбить… школа»[466]. На Каледониан-маркет к этим незамысловатым умениям добавлялась некоторая вежливая осведомленность и способность поддержать непринужденный разговор о категориях вкуса – все вместе обеспечивало успех бедному и благородному торговцу. Девушку из семьи среднего класса Джейн Браун в период с 1920-х по 1930-е годы нужда заставила заняться торговлей «на камнях». Вспоминая о тех временах, она писала, что рынок был демократичен и в то же время таил опасности как для продавца, так и для покупателя:
Посмотреть на рынок приезжали из Америки, колоний, со всего света, с собой же увозили не только сувениры, но и рассказы о потасовках, братаниях, волшебстве и прежде всего – о невероятных сделках, которые удавалось заключить счастливцам: нитки жемчуга торговались по цене дешевых бус, пыльные холсты без рамы оказывались полотнами старых мастеров. Посещение Каледониан-маркет… напоминало лотерею[467].
Но наибольший интерес у Браун вызывали «тоттеры» – продавцы поношенной одежды; Кэмден, несомненно, унаследовал от Каледониана их колоритную торговую традицию:
Прилавки «тотов» состояли из четырех жердей, соединенных бельевыми веревками по периметру, еще одна веревка была натянута по диагонали. На них были рядами развешены невообразимые наряды со вторых рук и даже вечерние платья рук, наверное, с десятых – они болтались на ветру и выглядели грустно и устало; затем мужская парадная одежда – ее покупали главным образом официанты, мужские костюмы комплектом и пиджаки и брюки по отдельности, домашние халаты и так далее. И, в довершение этого причудливого образа, на каждой жерди громоздилось по шляпе… Наконец, ловишь себя на том, что приписываешь всем этим нарядам независимое существование… Хозяева этих точек, за малым исключением, женщины, непохожие друг на друга ни в чем, за исключением украшений, которые они носят. На всех массивные обручальные кольца из золота… кольца змейкой и цыганские кольца… броши и браслеты, золотые витые цепочки (если они могли себе это позволить). <…> Как правило, они довольно состоятельны, некоторые из них владеют солидной недвижимостью. Торгуют по большей части одеждой, но изредка одна из них может купить фарфор, стекло или бижутерию[468].
Если тоттеры были ранней формой рыночных торговцев, то их клиентов можно считать прототипом богемных посетителей, блуждающих вдоль полок близ Кэмденского шлюза. Согласно Браун, у тоттеров одевался преимущественно рабочий класс, искавший рабочую форму или дешевую альтернативу готовому платью, но публика с запросами тоже находила здесь товар по душе, что-то оригинальное, что выделяло бы их из толпы:
Дизайнер интерьеров в компании неофита, которого он посвящает в таинства торговли, – из таких покупателей, которые испытывают пределы вашего терпения. Это… как правило… лысеющий мужчина… с бледным лицом, фланелевой сумкой, в спортивной куртке и цветной рубашке-апаш, темной и дополненной красным галстуком, или в водолазке. Если это женщина, ее стандартная униформа – открытые ноги, непокрытая голова и откровенное платье или комплект из широких брюк и туники, американского платья-рубашки… «Лимонный желтый будет роскошно смотреться с сине-лиловым». <…> Трудно держать себя в руках рядом с такими позерами[469].
Каледониан-маркет разрушали дважды – во время Второй мировой войны и в 1949 году, и торговцы, которые теперь переименовались в антикваров, основали невдалеке от южной оконечности Тауэр-бридж в Бермондси Новый Каледонский рынок. Пройдет еще двадцать пять лет, прежде чем тоттеры обоснуются милей западней по Риджентс-каналу и выйдут на те же обороты, что некогда в Ислингтоне.
В Кэмден-тауне
На первый взгляд, в Кэмдене 1960–1970-х годов ничто не благоприятствовало возрождению барахолки, притом такой, которая будет привлекать туристов со всех концов мира. Его прямые переулки с опрятными таунхаусами и широкая, но ничем не примечательная главная улица были спроектированы в начале XIX века для обслуживания аристократических домов, построенных архитектором Нэшем возле Риджентс-парка. С открытием станции «Юстон-сквер» в 1838 году и началом бума железных дорог, разительно изменившим облик северного Лондона, мечты Кэмдена о жизни, хоть отчасти походящей на жизнь соседнего процветающего квартала, пошли прахом. Новые линии соединили Юстон с Кингс-кросс (1852) и Сент-Панкрас (1868). Железнодорожная зараза бушевала здесь столетие с небольшим и успела скосить множество жилых домов, а те здания, что пережили эту напасть, превратились во временное пристанище для орд строителей и чернорабочих. Помимо рельсов, существовала система каналов, обросшая грязными пристанями, пакгаузами, фабриками, складами и уничтожившая последние воспоминания об уюте, так что уже в 1880-е годы Кэмден-таун ассоциировался с бесприютной обветшалостью и никак не мог от этой ассоциации избавиться. Комптон Маккензи в первом томе своей «Мрачной улицы» (1913) эксплуатирует его печальную известность:
Стоило кэбу миновать перекресток Юстон-роуд и Тоттенхэм-Корт-роуд, накатывала романтика неизвестного Лондона, коварства и лабиринтов. Maples и Shoolbreds, эти аванпосты цивилизации, одним из богатств которой был поход по магазинам, оставались позади, и начиналась Хэмпстед-роуд с налетом обмана… Майкл читает огромную надпись «Кентиш-таун» над железнодорожным мостом поверх массивной, покрытой проказой руки, указывающей налево. Двуколка гремит во мраке, оставляя позади серые фигуры, сгрудившиеся на мостовой, тачку и грязный рисунок мелом на запотевшем кирпиче арки… Поезд на мосту загудел, подала голос шарманка, тележка с железными брусьями тяжело прогрохотала рядом… Он разглядел магазин дешевой одежды с грудой заплесневелого тряпья у входа, а чуть поодаль – три дома, покрытых причудливыми узорами проступавшей влаги, с фасадов которых большими кусками облупливалась штукатурка[470].
