Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Материал сопровождало фото-эссе Дерека Байеса, Бена Мартина и Джона Ридера, в цвете изображавшее группу веселых «долли-бёрдз» в ярких виниловых дождевиках на Кингс-роуд, игровой стол в игорном клубе Crockford’s в Сент-Джеймсе, магазин Foale & Tuffin’s близ Карнаби-стрит и однополую пару неподалеку от группки школьниц. Мэвис Тэпли в ее бутике Hem and Fringe в Пимлико, экзотического танцора, забавляющегося в стриптиз-баре в Сохо, и джентльмена из Сити в котелке на Тауэрском мосту. Портреты свингующих лондонцев на коктейльной вечеринке у Роберта Фрейзера и на дискотеке Scotch’s в Сент-Джеймсе. Эта своеобразная мешанина из фотографий должна была проиллюстрировать заявление редакции о том, что «единого Лондона не существует, есть множество разных мест. Каждое из них – ослепительная драгоценность, смесь пестрых солнечных очков и очаровательно своеобразных телефонных будок, сплав американского шика, континентальной утонченности и староанглийской основательности – различных влияний, которые перемешиваются и сливаются друг с другом. <…> В результате получилась блестящая беззаботная комедия»[417].

Читатели Time Magazine не сразу распознали иронию, и на полосе с письмами в редакцию в нескольких следующих номерах развернулась серьезная дискуссия о том, правдива ли статья и достойна ли она журнала. Авторы писем сравнивали cвингующий Лондон с безнравственным городом из «Ярмарки тщеславия» Уильяма Теккерея[418]. Один из читателей заявил, что «привлекательность города для слабоумных, выскочек и карьеристов – чертовски тяжелое испытание для его величия». Пытаясь вернуть столице аристократическое достоинство, он предлагал альтернативный образ «окутанной дымкой реки, криков уличных торговцев и запаха старых книг». Другой прочил стилевому ренессансу столь же короткий век, как и возрождению британской производственной промышленности, и писал: «вам удалось не разглядеть упадка у себя под носом. <…> Эти современные молодые мужчины и женщины перегорят так же быстро, как лампочки британского производства»[419]. На будущий месяц поток критики не иссяк – были опубликованы письма двух лондонских жителей, придерживавшихся противоположных взглядов. Девушка выражала свою горячую признательность «от лица доллиз, о которых вы написали, за отличную статью о свингующем, гипермодном Лондоне, и свое „фи“ всем американским индюкам, которые зовут его пустышкой». Ее земляк сетовал на то, что «гости столицы все еще могут наткнуться на закопченные улицы и грязные рестораны. <…> Девушки, если это не уборщицы улиц, не носят пластик. Карнаби-стрит никого не удивишь: здесь уже не первый год собираются типы вроде артистов массовки»[420].

Неудовольствие читателей апрельского выпуска Time Magazine вызвала не только поверхностность журналистского анализа, но и бессодержательность и невоздержанность новой модной элиты[421]. В 1970 году в известном интервью журналу Rolling Stone Джон Леннон сказал, что «классовая система и вонючее буржуазное общество остались нетронутыми, только стало больше детишек из среднего класса, которые разгуливают по Лондону в модных нарядах… ничего не изменилось, разве что мы стали лучше одеваться»[422]. Бернард Левин[423] тогда же сетовал на то, что мир стал похож на «цветное приложение к журналу», в нем «стало больше притворства, готовых комплектов», а «безобидное слово „тренд“ вдруг обросло новыми смыслами, когда последователи этого извращенного культа стали все более исступленно охотиться за самыми свежими безделушками… в цветовой гамме, которая поразила бы самых искушенных наблюдателей»[424]. С ним соглашается Джеффри Ричардс в своем исследовании британского кинематографа 1960-х – он осуждает аполитичность и гедонистические настроения внутри «пузыря» свингующего Лондона. Ричардс сожалеет о том, что кино 1960-х «в основном снималось о Лондоне, о мужчинах, о стиле, было катастрофически самодовольным». Прославление потребительской натуры, стоящей вне классовой системы, затмевало рассуждения о неравенстве, вопросах расы и пола, проблемах регионов. Любопытно, что в подтверждение своих слов Ричардс цитирует социолога Бернис Мартин, утверждавшую, что свингующий Лондон строился на принципах романтизма:

Романтизм разрушает границы, отвергает традиции, подрывает сложившиеся связи и универсализирует падение в бездну и восхождение к бесконечности. В основе романтической системы лежит удовлетворение потребности в самовыражении, допустимое на том основании, что человек обеспечен материально и не испытывает насущной необходимости бороться за выживание: поиск себя, самореализация, опытное и чувственное постижение[425].

Конечно, рассуждения Мартин, в сравнении с негативными оценками, которые дают феномену Леннон, Левин, Ричардс и прочие, выглядят куда более взвешенными. Действительно, замена авангардизма удовлетворением, при помощи средств, которые предлагает культура потребления, потребности в самовыражении позволяет судить о положительной стороне, должно быть, самого устойчивого клише, ассоциирующегося со свингующим Лондоном, – «долли-бёрд». В бутиках и дискотеках нового Вест-Энда девушки могли свободно «разрушать границы, отвергать традиции, подрывать сложившиеся связи». Хотя старые консерваторы, которые видели в образе долли нечто порочное, возбуждающее, заслуживающее лишь пренебрежения, могли воспринимать происходящее как угрозу общественному порядку, для мужчин из рабочего класса, женщин, чернокожих и гомосексуалистов лондонская мода была отдушиной, пространством возможностей.

Как вспоминала Шейла Роуботэм, в те годы молодая преподавательница колледжа в Хэкни, «свингующий Лондон… не имел к нам непосредственного отношения и воспринимался как что-то из области фантазии. Однако какие-то изменения в обществе это понятие отражало. <…> Из творческого хаоса возник альтернативный способ существования, который уже не был попросту маргинальным»[426].

Торжество долли

По утверждению Джонатана Грина, «долли-бёрд» «не были какой-то уникальной чертой 1960-х годов: в XVIII–XIX веках так называли распутных кокеток, а с начала XX века – привлекательных молодых девушек»[427]. Колин Макиннес считал самоуверенную лондонскую куколку прямой наследницей смышленой девочки-подростка из рабочего класса конца 1950-х годов, которую описывал следующим образом:

Ее голова не покрыта, у нее стрижка «пикси» или начес, волосы, возможно, подкрашены. Ее лицо бледно – дневной макияж с капелькой лилово– или кремово-розового и подводкой вокруг глаз, такой, как если бы вместо дневного света было искусственное освещение. Хлопковая блузка с декольте (и короткий пиджак-блейзер, если на улице прохладно или нужно что-то с карманами). Короткая широкая юбка с восхитительными нижними юбками из плотного нейлона, или, в случае похолодания, плотно обтягивающая бедра. Бесшовные чулки и светлые туфли с острыми мысами на шпильках-стилетах, в которых даже откровенно посредственные ножки смотрятся отлично. Светлая сумочка. Держится, начиная с тринадцати лет, с завидным самообладанием[428].

Макиннес уже перечисляет множество характерных для «долли-бёрд» 1960-х годов черт: от бледного макияжа, густо накрашенных глаз до подчеркнутой холодности. Однако очарование этой предшественницы «долли-бёрд» было принципиально иного рода. Прежде всего она, в отличие от своей свингующей подруги, стремящейся выглядеть как маленькая девочка, желала выглядеть по-взрослому умудренной. Начесы, юбки сложного кроя и шпильки-«стилеты» были позаимствованы у нарядных кумиров женщин Альмы Коган, Конни Фрэнсис, Бренды Ли и юной Ширли Бэсси, продвигавших идеал лощеной сексуальности, – стиль, предложенный этими ролевыми моделями, тяготел к интернациональному промышленному гламуру, который изначально был американским. Впрочем, привлекательность этого заимствованного стиля слабеет к началу следующего десятилетия. Альтернативный иконостас кумиров молодой британки состоял из стремительно завоевывавших популярность местных знаменитостей наподобие Хелен Шапиро (гордившейся тем, что она из Хэкни, – по ее стопам пошли Сэнди Шоу из Дагенхэма и Дасти Спрингфилд из Килберна) и прочих героинь, появлявшихся на страницах нового выводка британских подростковых журналов вроде Rave, Teen Scene и Petticoat.

вернуться

417

Time. 1966. April 15. P. 41.

вернуться

418

Time. 1966. April 22.

вернуться

419

Time. 1966. April 29.

вернуться

420

Time. 1966. May 6. P. 9.

вернуться

421

Пример того, как левые осмысляли противоречивый миф свингующего Лондона, можно найти в статьях марксистского активиста Дэвида Уиджери для контркультурного журнала Oz. Уиджери одновременно испытывал к легендарному Челси и интерес, и отвращение. Также см.: Green J. Days in the Life: Voices from the English Underground 1961–1971. London: Pimlico, 1998. P. 147; и воспоминания феминистки Шейлы Роуботэм о том, как ей нравилась новая мода: Rowbotham S. Promise of a Dream: Remembering the Sixties. London: Allen Lane, 2000. Pp. 118–134.

вернуться

422

Moore-Gilbert B., Seed J. (eds). Cultural Revolution? The Challenge of the Arts in the 1960s. London: Routledge, 1992. P. 3.

вернуться

423

Знаменитый британский журналист, писал для ряда изданий, в том числе Time и Sunday Times. (Прим. ред.)

вернуться

424

Levin B. The Pendulum Years: Britain and the Sixties. London: Jonathan Cape, 1970. Pp. 186–187.

вернуться

425

Цит. по: Richards J. New Waves and Old Myths: British Cinema in the 1960s // Moore-Gilbert B., Seed J. (eds). Cultural Revolution? The Challenge of the Arts in the 1960s. London: Routledge, 1992. P. 233.

вернуться

426

Rowbotham S. Promise of a Dream: Remembering the Sixties. London: Allen Lane, 2000. P. 118.

вернуться

427

Green J. All Dressed Up: the Sixties and the Counter Culture. London: Pimlico, 1999.

вернуться

428

MacInnes C. England, Half English: A Polyphoto of the Fifties. Harmondsworth: Penguin, 1966. P. 153.

52
{"b":"549459","o":1}