В своем влиятельном эссе 1967 года о кэмпе Сьюзен Сонтаг писала о том, что подобная игра содержит в себе субверсию и даже деструктивность, силу которых не следует недооценивать[408]. Некоторым современникам казалось, что на Лондон было наложено заклятие кэмпа. В июне 1966 года Энтони Льюис из New York Times писал, что царящая в столице атмосфера «безудержной фривольности вызывает опасения. Редко можно увидеть такой разительный контраст между положением страны и настроениями народа»[409]. Кристофер Букер замечал, что, хотя «на Кингс-роуд больше бутиков, чем когда бы то ни было… идея свингующего Лондона превратилась в гальванизованный труп… уступив под натиском крикливых, алчных до денег крупных сетей и других внешних интересов. Летом 1969 года на месте легендарного Bazaar открылась аптека – можно было абсолютно и безоговорочно утверждать, что слава Челси прошла»[410].
Свингующие клише
Кристофер Букер перемежал свои причитания по поводу массовой британской культуры 1960-х годов живописными, но саркастическими описаниями погоды. У него выходило, что национальная привычка следить за небом помешала британцам как следует разглядеть обман перед самым носом. Мы узнаем, что летом 1965 года «не переставая лил дождь», а в следующем году «температура подскочила до тридцати», погрузив город в лучи «загадочного оранжевого заката», а горожан – в «блаженную отрешенность». Лондонцы, описанные Букером, ощутив резкие погодные колебания, постигали свой город и следили за его экономическим и социальным развитием через призму рекламных стратегий и газетных материалов, вместо того чтобы просто верить своим глазам. Горожане у него скорее будут вчитываться в записи о силе и скорости ветра, чем выглянут в окно. Однако автор отнюдь не пытается показать, что материальная культура Лондона все эти годы оставалась неизменной. Букер живо описывает, какие изменения в облике города увидит человек, которого из 1955-го перенесли в Лондон 1965 года:
Он мчится из лондонского аэропорта по извивающейся автостраде М4, прислушиваясь к незнакомому реву реактивных авиалайнеров, на горизонте вздымаются новые здания из стекла и бетона, из которых самое высокое, телебашня Главного почтового управления, только что открылось. <…> Затем, вероятно, он поразится тому, как выглядит молодежь. <…> В первую очередь удивит его та болезненная ожесточенность, с которой они пытались привлечь к себе внимание: контрасты, какофония цветов, холодный глянец винила, открытые бедра… удивительная безликость и ничего не выражающий взгляд, как правило, идущий в комплекте с нарядом, или ничего не значащее обобщение вроде «птичка» или «куколка», которым себя обозначали его носительницы. <…> Всюду взгляд нашего гостя наталкивался бы на такую же ожесточенность: вездесущие неоновые огни, фасады магазинов, реклама, безвкусно оформленные рестораны. <…> Открой он модный журнал, он поразился бы бессодержательным отталкивающим снимкам и неуклюжим, уродливым позам моделей. А осмелься он посетить одну из дискотек, он изумился бы необычайной холодности приема[411].
Властолюбивая пресса мгновенно произвела оценку этих изменений и скормила столичной публике – времени для того, чтобы судить глубоко и беспристрастно и, прибегая к методам таких выдающихся умов современности, как Ги Дебор или Маршал Маклюэн, показать, что поздний капитализм привел к победе стиля над содержанием, не было[412].
В качестве примера подобного мифотворчества чаще всего приводят знаменитый номер Time Magazine от 15 апреля 1966 года. Выпуск подвел итог серии статей, выделявшейся на общем фоне американской прессы, как правило, озабоченной только событиями внутри страны, – годом ранее ее открыл материал Джона Кросби «Лондон – самый захватывающий город», подготовленный для цветного приложения британской газеты Daily Telegraph. Кросби напирал на эротизм: он описал «калейдоскоп молодых английских девушек, умевших выразить свою благодарность, острых на язык и восхитительно живых: они держались как охотницы, как Дианы, и относились к сексу как к десерту»[413]. О сексе писали и авторы тематического выпуска Time. Андреа Адам, тогда работавшая в журнале, вспоминала, что «Лондон был особенным, в нем была какая-то мистика. Но проклятую тему номера определил не интерес к социокультурному феномену, а неравнодушие старших редакторов к мини-юбкам. <…> Они использовали любую возможность, чтобы показать в журнале ножки, груди и ягодицы»[414]. Исходя из поставленной задачи, авторы апрельского номера лишь в общих чертах обозначили те изменения и новшества, которые произошли в городе, а основное внимание уделили подробному описанию своего непосредственного опыта посещения британской столицы. По большому счету такой обобщающий подход и предопределил то, что Лондон стал центром мировой моды скорее в символическом, нежели экономическом плане.
Письмо редактора, открывавшее номер Time Magazine о свингующем Лондоне, предвосхищало критику Кристофера Букера: оно было исполнено иронии по отношению к материальным и культурным переменам, произошедшим в столице в 1950-е годы. В письме рассказывалось, как один из редакторов, приехав в Лондон, «осмотрела разбомбленные кварталы», посетила Тауэр и запомнила, как в одном из лондонских пабов «подавали скучное блюдо из водянистого пюре и брюссельской капусты». Все это не отвратило редактора от того, чтобы вернуться сюда в 1965 году – теперь она «увидела, что Англия стала лучше. В Сохо она посетила ресторан L’Etoile, клуб Ad Lib и траттории, а в магазинчике на Кингс-роуд (sic) она купила расклешенные слаксы от Foale & Tuffin, моду на которые и привезла с собой в Нью-Йорк». Редакция, вдохновленная ее рассказом, отправила семерых штатных корреспондентов из лондонского офиса и пятерых фотографов из США и Великобритании в течение четырех дней «свинговать… так оголтело, как никто и никогда»[415]. Знаменитый коллаж Джеффри Дикинсона на обложке журнала отчасти отражал это буйство. Художник перемешал символы высокого и низкого, традиций и современности: Биг-Бен, красный автобус Routermaster, роллс-ройс, мини-купер, «долли-бёрдз» и петушащиеся парни, Юнион Джек, вход в зал дискотеки, новый дизайн дорожного знака, вывеска зала для бинго, стол с рулеткой и карикатурные портреты Мэри Квант, Гарольда Уилсона, «The Beatles» и «The Who».
Сама статья была написана в форме сценария к воображаемому фильму, разбитого на пять «эпизодов» лондонской жизни[416]. Действие первого эпизода разворачивалось в вечернем Мейфэре, в компании сына пэра. Вечер начинался в Clermont Club Джека Эспинолла, казино для избранного круга, занимавшем особняк XVIII века на площади Беркли, и заканчивался в расположенном неподалеку ночном клубе Annabel’s. Во втором эпизоде описывался субботний поход за покупками в Челси и на Портобелло-роуд, который завершился посиделками в кофе-баре Guy’s and Doll’s на Кингс-роуд в обществе Мика Джаггера, Кэти Макгоуэн и безымянной девушки-подростка в черной с желтым виниловой юбке. Третий эпизод изображал беседу за обеденным столом в ресторане Le Reve, вращавшуюся вокруг ужасов апартеида и новой формы футбольной команды Челси, между Теренсом Стэмпом, Джин Шримптон, Майклом Кейном, Видалом Сассуном, Дэвидом Бейли и Дугом Хейвудом. В четвертом описывалась коктейльная вечеринка в мейфэрской галерее Роберта Фрейзера, среди гостей которой были Джейн Ормсби Гор в красном эдвардианском пиджаке, гофрированной кружевной блузке, черных клешах в обтяжку, лакированных туфлях с серебряными пряжками, с лицом, выбеленным как у привидения, и «сотней ресниц», дизайнер Полин Фордхэм в серебряном пальто; старлетка Сью Кингсфорд в розовом брючном костюме-двойке, позволявшем видеть ее обнаженную грудь. Как помним, Ормсби Гор позже присоединится к Майклу Рейни на дискотеке в Dolly’s. В финальном эпизоде описывался ужин с Марлоном Брандо, Родди Макдауэллом, Терри Саузерном, Франсуазой Саган, Барбарой Стрейзанд, Марго Фонтейн и Уорреном Битти в особняке голливудской актрисы Лесли Кэрон в Кенсингтоне. Отведав «великолепного цыпленка, бордо и шабли», звезды мировой сцены «танцевали до рассвета».
