Каллихэн внимательно слушал седовласого антрополога, усевшись по-турецки в темном углу под лестничным пролетом.

— Но почему? — тихо спросил он.

— Чтобы понять, тебе придемся напрячь воображение, — сказал Вил. — Дело в том, что быть достойным среди молдогов — это значит жить в соответствии с акциями лидеров, обеспечивающих выживание всего народа. Окажись индивид почему-либо связан с каким-нибудь бедствием — эпидемией, неудачной войной — он потеряет часть своего достоинства. Если подобные события достаточно масштабны и угрожают существованию народа или чересчур часты, тогда виновные теряют достоинство до такой степени, что лишаются статуса лидеров. В понимании молдогов это означает, если попытаться перевести их понятия на наш язык, Перемену в Аспекте Достоинства. Иначе говоря, достоинство покинуло вождей народа и перешло на каких-нибудь других молдогов, которых теперь нужно отыскать, чтобы передать власть в их руки.

Калли присвистнул.

— Теперь ты понимаешь, сказал Джемисон, — что молдог, совершив какой-либо поступок, предприняв некую акцию, не может сразу же определить, сохраняет он достоинство или теряет его. Выяснить это можно лишь после того, как данное событие станет частью истории народа. Молдогу остается лишь полагаться на верность собственного суждения и лелеять надежду, что в исходе событий он достоинства не потеряет.

— Следовательно, концепция Достоинства важнее и выше отдельной личности? — задумчиво спросил Каллихэн.

— Совершенно верно. И следует опасаться не только собственных промахов. Если молдог оказался даже самым косвенным образом связан с какими-либо неудачными акциями, он все равно теряет достоинство. А управлению такие связи, как ты понимаешь, не поддаются. Все дело в стратегии выживания, которую применяет культура молдогов. Они стремятся поставить у кормила власти лучших своих представителей — из всех, имеющихся в данный момент. И косвенная вина — это не тот вопрос, который молдоги станут обсуждать. В их понимании, это всегда является доказанным фактом.

— Но почему ты полагаешь, что косвенная причастность к неудачным акциям не является виной отдельной личности? — спросил Калли.

— Потому, что общество молдогов имеет иерархическую структуру, — пояснил Вил. — Как таковой, молдог принадлежит к фундаментальной ячейке, триаде. Триады входят в семью. Несколько семей образуют септ. Несколько септов — клан. Кланы образуют народ, которым управляет главный — в данный момент — клан. Внутри правящего клана существуют правящие септ, семья и, наконец, индивид, то есть триада, являющаяся вождем в нашем понимании. Если народ постигают какие-то бедствия, начинается потеря достоинства, направленная сверху вниз. Правящий клан низвергается, остальные ведут жестокую борьбу, пытаясь определить, какой из них — Самый Достойный в настоящий момент или, попросту говоря, кто сильнее остальных. И когда Самый Достойный клан одерживает победу, общество меняет ориентацию относительно нового правящего клана, а тот, в свою очередь, выдвигает необходимый ряд правящих ячеек, вплоть до отдельного правителя — точнее, триады правителей.

— А низверженный клан становится недостойным? Так? — уточнил Каллихэн.

— Не совсем. Не весь клан — только королевская, так сказать, семья. — Вил задумался. — Недостойный — это крайняя степень. Если ты стал недостойным — считай, тебя практически нет. В нашем языке этому термину могло бы соответствовать понятие «нечеловеческий» — в самом прямом и буквальном смысле, выводящем личность за пределы человеческого рода. То же самое вытекает у молдогов из термина «недостойный». Какое бы страшное преступление ты ни совершил, молдог никогда не назовет тебя недостойным. Если он действительно полагает тебя таковым, то с его точки зрения вообще нет смысла к тебе обращаться. В крайнем случае, он может обвинить тебя в «малопочтенности».

— А что с остальными членами клана? Отделываются легким испугом?

— Нет, Достоинство покидает весь клан, — сказал Джемисон. — Но степень этого процесса внутри общественной структуры находится в прямой зависимости от того, какое положение данные ячейки занимали, какой властью пользовались и, следовательно, насколько они ответственны. В первую очередь, это триада-«правитель». Для нее существует один выход — самоубийство. Их примеру могут последовать многочисленные родственники, входящие в семью. Остальные семьи «королевского» септа не обязаны, как правило, совершать самоубийства — ни как семьи, ни как отдельные личности. Септы клана, родственные правящему, теряют достоинство в еще меньшей степени и так далее…

— И по легенде, — задумчиво произнес Калли, — виноват во всем Демон Тьмы?

— Нет, — покачал головой Вил, — Демон не является причиной перемещения достоинства с одного клана на другой. Он лишь символизирует Перемену. Там, где он — всегда и всюду начинаются несчастья и бедствия. Если они длятся слишком долго, молдоги делают вывод — достоинство покинуло правящий клан и его внутреннюю иерархию. Как только идея оформилась, каждый из остальных кланов начинает считать преемником достоинства именно себя. Они стремятся взять власть над остальными кланами в свои руки — начинается борьба, в ходе которой определяются новые вожди.

— Значит, — подытожил Калли, — появляется Демон — и все летит вверх тормашками?

— Да. Теперь ты понимаешь, почему фигура Демона — главная среди темных персонажей мифологии молдогов. Теперь, в наши дни, они переросли непосредственное откровенное суеверие, стали технологической цивилизацией, и в этом похожи на нас. Но несмотря ни на что, мифы и легенды остаются неотъемлемыми элементами их культуры.

— Понимаю, — протянул Каллихэн. — Очень даже понимаю. Но расскажи подробнее об этом Демоне. Что конкретно говорит о нем легенда?

Джемисон с удовольствием выполнил просьбу.

…Уголком глаза Калли вдруг уловил некое движение, прервавшее течение его мыслей. Он чуть повернул голову.

Наконец-то! Это был Доук. Постепенно приближаясь, малыш трудолюбиво подметал палубу. У него была такая же швабра, как у Вила, собственно, это и была Вилова швабра — а среди обрывков бумаги Калли заметил знакомый гвоздь. Должно быть, Вил поменялся работой с Доуком, чтобы предоставить тому свободу передвижения. Калли поймал взгляд Доука, едва заметно кивнул в сторону зоны свалки и принялся обрабатывать нижний релинг леерного ограждения, постепенно передвигаясь в том же направлении.

Он продолжал соскабливать старую краску, пока не оказался в виду площадки размерами пятнадцать на шесть футов, открытой в сторону океана. Здесь спускались вниз громадные контейнеры, наполненные мусором и пищевыми отходами. Заключенные, спускавшие их на цепях, цепями же пристегивались для безопасности к стене надстройки — подкармливать акул и прочих морских поедателей падали, собиравшихся в шестидесяти футах внизу, следовало осторожно.

Не разгибаясь, Каллихэн нырнул за угол и оказался в зоне свалки, где обнаружил, что остальные члены Правления в нетерпении ожидают его.

В Правление входили люди крепкого сложения, хотя и далеко не всегда выдающегося роста. Исключение составляли Марк Листром, ростом не уступавший Калли, и доктор Джеймс Той совсем седой, тощий, как жердь, и бывший лишь чуть-чуть ниже О’Рурка. Той стоял возле стены в месте, где к ней крепилась цепь с поясом. Пояс пустовал — дежурного мусорщика явно куда-то отослали, чтобы не мешал собранию: еще далеко не все контейнеры были опорожнены, а часть палубы, наклонно уходившей здесь вниз, к воде, блестела от жира и была усеяна объедками. Рядом с мощной цепью и толстым поясом доктор Той казался на редкость хрупким — удивительно, как удавалось ему выживать в тюрьме, где гибли люди намного моложе его — от болезней или кончая жизнь самоубийством.

Рядом с доктором Листром казался громадным, как скала. Именно к нему и обратился Калли, приблизившись к собравшимся.

— Что стряслось?

— Североамериканский челнок прибывает вне расписания, — ответил тот. — Посыльный начальника станции только что сообщил. Даже не челнок, а личная яхта одного из членов Трехпланетного Совета; на борту — три посла-молдога, желают на нас посмотреть. Зачем — неизвестно. Прибудут через три часа — уже даже меньше, чем три! В последних словах слышалось ворчливое неодобрение — упрек, адресованный Каллихэну.