В роте было процентов тридцать солдат осеннего призыва, то есть прослуживших не более двух месяцев, я хотел, чтобы они посмотрели, как реально работают профессионалы.

Когда группа захвата выдвинулась к комендатуре. И уже вытащила водителя из кабины, засунув в рот ему газету “Комсомольская правда”, другого кляпа под рукой не было. В этот момент из здания комендатуры неожиданно вышли ещё два солдата. Группа захвата прихватила и их.

Надо было видеть эту картину. Идут три сержанта, и каждый за шиворот тащит пленного. Которые были да такой степени перепуганы, что их даже не понадобилось связывать. Ни какого сопротивления они не оказывали, и только причитали: «Ребята не бейте нас, мы ничего не знаем».

Как потом оказалось, это были патрульные из авиационной части. Они не поняли, кто их захватил. В тот год была снежная, холодная зима. И все наши солдаты, были одеты в зимнею меховую спецформу, стального цвета. Естественно без знаков различия.

Пленные несколько успокоились только тогда, когда увидели меня, на мне была шинель со знаками различия.

Допрашивать я их не стал, побоялся, что у кого-нибудь будет сердечный приступ. Когда мы их отпустили, извинившись, они, забежав в комендатуру, минут пять не могли ничего сказать, заикались и лепетали про каких то гражданских с автоматами.

На следующий день нас вычислили, это было сделать несложно. Кто такое может сделать? Только спецназ. А затем проверили в бригаде, у кого были ночные занятия. Манченко вызвали в штаб бригады, а мы все сидели и ждали своей участи.

Вернувшись, ротный сказал, что Мосолов Р.П. приказал сержантов, участвовавших в захвате, поощрить за хорошую профессиональную подготовку, а мне ждать взыскания от начальника гарнизона. Через неделю пришёл приказ, где мне был объявлен строгий выговор «За грубое нарушение требованию Устава гарнизонной и караульной служб ВС СССР, выразившейся в нападении на наряд комендатуры».

Но это нападение имело и позитивные последствия. Вокруг комендатуры срочно возвели бетонный забор, а у входа поставили часового с оружием, до этого он стоял внутри здания.

В последствии я получил от начальника гарнизона две благодарности. Как было сказано в приказе: «За энергичные действия по наведению порядка в гарнизоне, будучи дежурным, по караулам». А перед этим даже пару месяцев был, временно, помощником коменданта. На этой должности неплохо поставил удар, часто приходилась выезжать по ночам, утихомиривать всякую сволочь.

Весной в бригаде всегда проходило ответственное мероприятие, прыжки с парашютом. Длились они, как правило, недели две. Это было самое любимое время всего личного состава бригады. Были, конечно те, кто боялся прыгать, но их было единицы.

Прыжки ещё были летом, осенью и зимой. Но март для прыжков был самое благодатное время. Выпрыгиваешь, а внизу красотища, все поля и сопки в плотной густой траве, и море тюльпанов. Когда до земли остаётся метров триста, начинаешь ощущать не с чем не сравнимые запахи. Дурманящие, перемешанные запахи, цветов, травы, самой потревоженной земли. Да и земля, ещё не успевшая высохнуть под палящим азиатским солнцем, мягкая, нежная, ласковая принимает тебя без удара.

Кувыркнёшься по ней пару раз, после приземления, и вставать не хочется, такая благодать. Так как у меня всегда был большой вес, я никогда не делал попыток устоять на ногах. Можно ноги сломать. Поэтому я всегда делал кувырок вперёд.

Фото перед прыжкам, крайний слева Стодеревский И.Ю.

А летом посидишь на аэродроме часа два-три, навьюченный парашютом. Ожидая своей очереди для посадки в самолёт. Всё это при температуре за сорок градусов в тени, сидеть то приходится не в тени, а прямо у взлётно-посадочной полосы. Да и при приземлении тебя уже встречает не земля матушка, а какая та железобетонная стерва, которую и лопата не берёт. Шарахнешься об неё, такое ощущение, что ноги от удара через плечи готовы вылезти. Вот и покувыркайся на ней. Один кувырок и сразу на ноги, всё вокруг в верблюжьей колючке. Тоже самое осенью. Ну а зимой всё-таки холодно.

С прыжками связано очень много смешных и не очень смешных историй. Вот несколько из них.

Прыжки осуществлялись на заранее подготовленную площадку, она называлась площадкой приземления. Она оцеплялась с тем, чтоб не допустить на неё никого постороннего, ни людей, ни машин, ни животных. Но люди при прыжках попадали в восходящие потоки, и их уносило на многие километры в сторону. Так я помню, начальника автослужбы бригады унесло на 23 км в сторону от площадки. Пока он болтался в воздухе, за ним по земле всё время шла машина. В принципе этого можно было избежать. Так как в то время парашюты у нас были неуправляемые, надо было взять одну из лямок, к ней крепится семь строп, и вытянуть её в низ до колена, и временно на нём зафиксировать. Тем самым уменьшается площадь купола, и парашютист начинает быстрей терять высоту. Но это может делать более-менее подготовленный десантник. Ну, а так как в частях всегда довольно много молодых солдат, иногда, при определённом состоянии атмосферы, можно было наблюдать как самолёт, заходящий на выброску, летит ниже, чем парашютисты, выброшенные из предыдущего.

Как-то прапорщика старшину соседней роты, узбека по национальности, отнесло в сторону от площадки, и он стал приземляться на стадо мирно пасущихся коров. Когда он увидел, куда падает, то стал истошно кричать: «Кыши, кыши». Коровы спокойно делали своё дело, то есть жевали траву, и вдруг непонятные звуки. Они как по команде подняли головы, и в небо нацелилось несколько десятков рогов. Как потом рассказывал сам герой этой истории, он думал, что всё, пару дырок в заднем месте обеспечено, но всё обошлось благополучно. Долго у него потом была кличка «Кыши».

А один раз лётчики ошиблись и выбросили парашютистов прямо на небольшой казахский кишлак Багиш, по нему мы и весь полигон так называли. Все парашютисты были из приписного состава. Они приземлились на улицы кишлака, слава богу, удачно, всё обошлось без травм. Правда, один упал прямо на свинарник, в лужу дерьма, и его пришлось часа два отмывать. А парашют потом раза три стирали, такая устойчивая вонь была. Но одному из них несказанно повезло, он приземлился, чуть ли не на крыльцо сельмага. Парашют на одной стороне здания, а он на другой, прямо перед входом. Перед магазином сидели мужики и выпевали, и тут к ним на голову компаньон сваливается. Когда мы приехали забирать группу, этот товарищ уже был под хорошим градусом. Но в связи с тем, что он испытал стресс, на гауптвахту сажать не стали.

Солдаты срочной службы в большинстве своём с удовольствием совершали прыжки, отказчиков в год было два-три человека не больше. Их все призирали. Командиры и политработники проводили с ними воспитательную работу и они, как правило, прыгали. Главное было пересилить себя один раз, а дальше уже всё было нормально. Но мне повезло, в кавычках.

За мою службу взводным у меня было два человека, которых приходилось выбрасывать. Оба соглашались, что надо прыгать. Садились в самолёт, подходили к двери, и дальше ни шагу. Приходилось помогать. Дело в том, что если по какой то причине, не все из самолёта выпрыгнули, то офицер, выпускающий, не имеет право покинуть борт, а обязан приземляться с этим солдатом. Позорище и для солдата и для командира.

В самолёте АН-2 помогать было сложнее. Дверь маленькая, да и для каждого парашютиста делалась задержка две секунды, чтоб они друг другу на голову не сели. Скорость выброски всего 140 км/час. Да и психологически для этих ребят прыгать с АН-2 сложнее. Надо подойти к двери остановиться, и только по команде «Пошёл» шагнуть в бездну. Это на земле кажется, что две секунды это очень мало. А когда ты стоишь, каблуки в самолёте, а носки уже снаружи, две секунды это вечность. У меня на первом прыжке наверно даже желудок к горлу подтащило, так страшно было. И это нормально. У каждого психически здорового человека должен быть нормально развит инстинкт самосохранения. Дело в том, что надо уметь в нужный момент его побороть.