Пожалуй, современники даже преувеличивают результаты сражения. Интервенты были крепко побиты, но не разбиты. Гетман Сапега отступил и несколько дней стоял в Рябовом монастыре. О каких-либо попытках русских воевод продолжить наступление источники не сообщают. Конница начала преследовать интервентов лишь тогда, когда гетман сам покинул Рябов монастырь и пошёл к Переяславлю-Залесскому.

Победа под Калязином показала, что русские полки могут успешно отражать интервентов и без помощи шведских наёмников. В оборонительных сражениях русские ратники проявляли большую стойкость, если они опирались на заранее подготовленные укрепления. Но Михаил Скопин-Шуйский, главной задачей которого было освобождение Москвы от тушинской блокады и полное изгнание интервентов за пределы России, не мог уже ограничиться обороной. Необходимо было решительное наступление на интервентов, а для этого требовалась армия, способная на равных сражаться с польско-литовской конницей, тяжёлой немецкой пехотой и казаками в полевых сражениях.

И здесь приоткрывается новая грань полководческого искусства Михаила Васильевича Скопина-Шуйского — его деятельность по организации армии, подобной которой не знала русская история. Советские военные историки (Г. Н; Бибиков, Е. А. Разин), прямо говорят, о военной реформе 1609—1610 годов, связанной с именем Скопина-Шуйского. Проведённая в кратчайшие сроки, эта военная реформа обеспечила победу в борьбе с интервентами.

В чём не было недостатка у Михаила Скопина-Шуйского — так это в людских резервах. «Мужицкая война», развернувшаяся на Севере и в Поволжье, подняла на борьбу с завоевателями массы «чёрных людей», крестьян и горожан, и когда появился единый организационный центр народных ополчений в лагере Скопина-Шуйского в Калязине, туда стали стекаться отряды восставших из многих городов и уездов. Но они не были армией, всю эту людскую массу, часто совсем не обученную ратному делу, ещё нужно было объединить в полки и обучить. На это обращал внимание шведский историк Видекинд, писавший, что к Михаилу Скопину-Шуйскому приходило «множество необученных людей из Ярославля, Костромы и Поморья».

Обстоятельно рассказывает о трудностях превращения народных ополчений в боеспособную армию дьяк Иван Тимофеев в своём «Временнике»: «Крестьяне не понимают, на какое место полагается каждый вид ратного оружия, когда воины перед сражением надевают его на себя, а просто только смотрят на одевание, не вникая как следует умом, как и куда на вооружённых всадников надевается каждая часть этого вооружения; они считают, когда случится, что всё это делается просто, а не с рассудком. Но — неразумные — они ошибаются, так как не знают того, что каждая вещь имеет своё назначение там, где полагается быть. Когда же этим невежам самим где-нибудь придёт время облачиться в такую же броню, они шлем налагают на колено, щит безобразно вешают на бедро вместе с другим вооружением, потому что это дело им не свойственно...»

Дьяк, конечно, преувеличивает невежество ополченцев, но для того чтобы воевать «стройной ратью», им, действительно, следовало много учиться военному делу.

Во время совместного похода с Яковом Делагарди на Торжок и Тверь Михаил Скопин-Шуйский видел, как умело, с расчётливым профессионализмом действовали шведские, французские, шотландские и немецкие наёмники, как устойчивы были их боевые порядки. О «немецких людей кованию рать» разбивались атаки польских гусар. Под Тверью, когда конница побежала под натиском интервентов, «немецкая пехота, вооружённая копьями, осталась нетронутой на поле боя». Знаком был Скопин-Шуйский и с принципами построения новых боевых порядков. Во всяком случае, он знал об этом больше, чем летописец, точно изобразивший боевой строй немецкой пехоты: «Немцы ж пешие поидоша наперёд, отыковся копьём, а иные (мушкетёры) сташа позади их». Действительно, таким был пехотный строй «мануфактурного периода» войны: пикинёры стояли впереди и прикрывали мушкетёров от атак кавалерии, и те вели беглый огонь из мушкетов, то выходя вперёд сквозь ряды пикинёров, то скрываясь за ними, чтобы в безопасности перезарядить мушкеты.

За основу организации своей армии Михаил Скопин-Шуйский взял правила передовой по тому времени нидерландской военной школы. В этом сыграл роль и тот факт, что именно такой тактики придерживались шведы, а сам Яков Делагарди воевал в Нидерландах под командованием Морица Оранского и многое перенял у знаменитого полководца. Но дело не только в этом. «Нидерландская война» как нельзя лучше соответствовала тем реальным условиям, которые сложились в России. И там и здесь против интервентов война началась с народных восстаний, армию приходилось создавать на ходу. И там и здесь для того, чтобы противостоять регулярной армии противника, превосходившей по военному обучению, приходилось опираться на полевые укрепления. Мориц Оранский широко применял строительство блокгаузов, огонь отрядов пехотинцев из-за валов, завалов и других прикрытий. Всё это как нельзя лучше соответствовало русским условиям.

Шведский историк Олаф Далин пытается представить инициатором реформы русской армии Якова Делагарди, утверждая, что именно «он им представил, что надобно войско их обучить прежде, нежели что-либо с оным предпринять может, и в самом деле употребил к этому Христера Соме» (Христиера Зомме). Но это не так. Зомме служил Михаилу Скопину-Шуйскому по особому договору, пришёл в Калязин с «немногими людьмя» (двести пятьдесят всадников и семьсот двадцать пехотинцев), когда Яков Делагарди оставался в Новгородской земле. Верно только то, что именно ему поручил Скопин-Шуйский обучение своих ополченцев. Надо сказать, что выбор оказался удачным: Зомме занимался обучением ратников старательно и успешно.

О содержании военного обучения можно судить по свидетельству Видекинда, который специально останавливался на этой службе Христиера Зомме: «Ни одного почти дня не проходило у него, чтобы он не обучал московского солдата, хоть и снабжённого надлежащим оружием, но неотёсанного и до сих пор неопытного в сражении, полевым упражнениям по бельгийскому (нидерландскому) обычаю, в марше, в строю, то на равном узаконенном расстоянии соблюдать ряд, то правильно копьями наводить, мечами размахивать, дротики метать, то придвигать машины и взбираться на вал».

Программа военного обучения была, таким образом, достаточно обширной и включала не только умение владеть оружием, но и те полевые упражнения в строю, которые были главными в нидерландской тактике. В переписке принцев Оранских подчёркивалось: «Особенно важно, чтобы люди научились разбирать, что такое шеренги и ряды, соблюдать интервалы, а также строиться и маршировать тесно сомкнутым строем. Для этого они должны научиться вздваивать как шеренги, так и ряды, поворачиваться направо и налево и заходить правым и левым плечом».

Русские ополченцы научились этому.

Легче оказалось освоить другой характерный для нидерландской тактики приём — строительство полевых укреплений из дерева и земли. Известный военный историк и теоретик Дельбрюк писал, что в армии Морица Оранского вслед за войском возили палисады, что позволяло быстро строить блокгаузы в любом удобном месте. Мы могли бы вспомнить, что сборный деревянный гуляй-город русские ратники широко использовали ещё в XVI веке. К тому же ополченцы из «чёрных людей», привычных иметь дело с лопатой и топором, умели строить укрепления лучше, чем солдаты-наёмники, считавшие земляные работы постыдным делом.

Заслуга Скопина-Шуйского состоит в том, что он широко использовал эту «нидерландскую хитрость» в военных действиях и перешёл от передвижного гуляй-города к системе постоянных острожков, обеспечивших ему перевес в сражениях. Это также ликвидировало зависимость от условий местности, дало возможность везде создавать «крепкое место», в котором «пешие люди» успешно отбивали атаки польско-литовской кавалерии — главной ударной силы интервентов.