Братья обнялись, расцеловались.

   — Ну, как ты тут воюешь? Вести доходят до дворца, что славно. Вот награду тебе привезли.

   — Что там награда! А воюем по-всякому, Алёша. Вот только что казус случился: отпустил ни за что ни про что почти тысячу немцев.

   — В этой войне и такое может быть. Не переживай.

   — Да я и не переживаю. Разве что голову снимут, а худшей беды и не будет. Алёшенька, два слова: как там наши-то?

   — Слава богу, живы и здоровы. По тебе тоскуют и матушка и Глаша, а больше всех, по-моему, Тарх.

   — Как я хочу их увидеть, обнять! Соколом бы улетел.

   — Скоро увидишь, война, поди, к концу идёт, — подбодрил Алексей. — Да идём к главному, тебе ведь отчитываться надо.

Братья вошли в шатёр князя Шуйского. Алексей уже был у него.

   — Вот мой брательник явился, — сказал он Шуйскому.

Пётр Иванович посмотрел на Даниила косо, с ухмылкой.

   — Поведали мне, что из крепости отряд немцев удрал. Ты их не видел?

   — Видел, батюшка-воевода.

   — А где же они, почему в стан не пригнал?

   — Счёл я, что обуза они нам. Отобрал оружие и отпустил домой. Ежели виноват, помчусь догонять.

   — Ох, Данила, Данила, — вздохнул Шуйский, — чистая твоя душа. Лишь ты на такое способен. Ладно, прощаю тебе вольность, потому как и впрямь они нам в обузу. Да и от сечи с ними мы избавились.

Спало в шатре напряжение. Справедлив оказался воевода Шуйский, не осудил напрасно своевольника.

   — Спасибо, батюшка-воевода, за милость. А ведь я ждал гнева твоего.

   — Ты вот что, ставь полк, где должно быть передовому полку, да иди с любезным братом посиди в шатре. Вам есть о чём поговорить.

Шатёр Даниилу поставили в роще, через которую ушёл из Дерпта командор Генрих фон Гольцшур. Немецкие ядра сюда не могли долететь. Как свечерело, Алексей и Даниил остались вдвоём. Младший брат знал, что, хотя Алексей и находился вдали от Ливонской войны, он, пожалуй, был знаком с ней больше Даниила. Потому, когда выпили вина, привезённого из царского подвала, Даниил попросил брата просветить его по поводу Ливонской войны с той стороны, которую ему не дано было видеть.

   — Мы ведь тут в шорах воюем. Только перед собой замечаем нужное. А что по всей Ливонии, что в державе и за её рубежами говорят — для нас это тёмный лес...

   — Я тоже не всё знаю, Данилушка. Но одно скажу в утешение всему русскому воинству здесь. Нам в руки попал список письма гермейстера дерптскому епископу. Вот послушай, что он написал. — И Алексей, обладая удивительной памятью, повторил содержание письма гермейстера епископу: — «Очень сожалею о печальном состоянии города Дерпта, а равно и о том, что дворяне и ландзассы покинули своего господина — епископа. Это не делает им чести. Постоянство епископа и почтенного гражданства очень похвально. Желательно, чтобы все остальные исполнились бы такого же геройского долга и защищали бы город мужественно». Теперь главное, — предупредил Алексей Даниила. — «Я бы очень хотел оказать городу помощь, но из всех сведений мне известно, что у неприятеля большая сила в поле, и потому я не в состоянии вступить с ними вскоре в битву. Остаётся мне усердно молиться за вас Богу и помышлять денно и нощно об умножении своего войска». Как видишь, Данилушка, от такого ответа впали в отчаяние не только горожане Дерпта, но и воины, которых ты сам ноне видел.

   — А что же за рубежами нашей державы думают о нашей войне?

   — Германский император обращался к царю-батюшке, когда Ливония написала ему жалобу на то, что русские пошли войной, и император известил Ливонию об отказе ей в военной и всякой другой помощи. Дескать, ему очень прискорбно слышать о нападении москвитян на Ливонский край, но империя, занятая войной с турками, не в силах защищать христианство во всех странах. Император посоветовал искать помощи у государей, владения которых по соседству с Русью: мол, зовите на помощь поляков, шведов. «Они тоже должны бояться усиления Москвы», — заметил император. — Алексей помолчал и с какой-то особой задумчивостью добавил: — Он бы не отказал в помощи Ливонии, если бы не услышал наше слово.

   — И вы нашли нужные убеждения? — спросил Даниил.

   — По-моему, нам это удалось. Правительство отвечало императору от имени государя: «Издавна было дозволено в ливонских городах строить русские церкви, где бы русские купцы могли слушать своё богослужение, и при этих церквях дозволено было содержать места и дома, где бы можно было хранить и продавать привозимые товары. Сверх того, гермейстер, архиепископ рижский, епископ дерптский и совет города Дерпта дали обещание не только письменным актом, но и с клятвою выплатить в три года должную царю дань. Ливонцы забыли свои обещания. Русские церкви превратили в казармы, шинки и непристойные места, сожгли и осквернили иконы Спасителя, апостолов и святых мучеников, отняли у русских купцов их амбары и свободную торговлю, нарушили их старые права и преимущества. Мы несколько раз увещевали их письмами и посылками — все наши увещевания они презрели. И потому-то мы были вынуждены послать нашу военную силу, искать свою правду, чтобы заставить их опомниться; и если теперь они страдают от меча и огня, то вина в том лежит на них самих».

   — Сильно и убедительно сказано. И хорошо, что император внял сему откровению. Нам бы с империей здесь не совладать, — отозвался Даниил.

В самом Дерпте, уже находившемся в осаде, шли жестокие религиозные распри, которые мешали горожанам дружно встать на защиту города. Католики бранили лютеран.

   — Мало на вас бед, ещё больших хотите, — говорили католики. — Да не с тех ли пор постигло нас московское разорение, как вы переменили веру и перешли в учение Лютерово?

В конце концов религиозные споры прекратились, и горожане решили вместе с войском биться не за веру, а за отечество. Но тут опять возникли споры, потому что земля ливов не была отечеством для немцев.

Но было уже поздно и спорить, и собираться с силами. Русичи устали от стояния в осаде и начали готовиться к штурму города. Они сосредоточили свои силы у ворот святого Андрея, и эта честь выпала передовому полку Даниила Адашева. За несколько дней и ночей перед воротами и вдоль стен вправо и влево был насыпан большой земляной вал. На него вкатили пушки и принялись обстреливать город. Немцы отвечали редко, испытывая недостаток пороха и ядер, хотя в Дерпте стояло в башнях, на стенах и на площадях более пятисот пушек. В русском войске было меньше пушек, но к ним припасли достаточно ядер и зарядов, чтобы разрушить крепостные стены и сам город. Два дня над ним гулял грохот орудийных выстрелов, ядра разрушили башни, стены, многие дома. Над городом стоял такой дым, что с крепостных стен не было видно русских позиций. А там шли последние приготовления к штурму и уже к самым стенам были придвинуты туры и притащены осадные лестницы.

Немцы отважились сбить русских с позиций у ворот святого Андрея и подготовились к вылазке. Однако охотники Степана Лыкова, затаившиеся у самых ворот, услышали близко к ночи топот сотен ног, отрывистую речь и предупредили тысяцкого, что противник намерен выйти ночью из крепости. Когда об этом доложили Даниилу, он велел Степану поставить против ворот шесть пушек и приготовить на каждую по пять ядер. Ещё велел послать ко рву близ ворот две сотни воинов и поставить за пушками сотню.

Ждать пришлось до глухой полуночи. Но вот опустился мост, легонько проскрипели ворота, открылись, и из них плотной массой пошли пешие воины. Но лишь только первые воины спустились с моста, как в их ряды врезались пушечные ядра. За первым залпом прозвучал второй, третий, сбоку от рва полетели в немцев стрелы, пули из пищалей. На мосту всё смешалось, воины падали в ров, пытались бежать вперёд — тут их поджидала смерть, — рвались обратно в крепость — оттуда напирали новые ряды воинов. В крепости наконец одумались и раздались команды: «Назад! Назад! Быстрее!» Провожаемые ядрами, выстрелами из пищалей и луков, немцы скрылись в крепости. Вылазка врага, не вылившись в действие, была жестоко прервана.