За переход до Монастырского острова на правом берегу Днепра Даниил увидел берёзовую рощу и велел пристать к берегу, чтобы нарезать бересты. Люди Степана уже знали, что им надо делать. Охотников сладить боевые рога нашлось не меньше тысячи. Они разбежались по роще, и прошло совсем немного времени, как надрали бересты и выполнили урок. И пошла на стругах и ладьях лихая работа! К вечеру того же дня боевые рога были готовы, и лучшие умельцы затрубили в них. Глас был мощным и пугающим.

И вот настал день, когда орда появилась вблизи Днепра. Кирьян и Ипат с сотоварищами были вынуждены прижаться к берегу, идти в зарослях. Суда уже подходили к Монастырскому острову, вернее, к гряде островов, между которыми были протоки. За островами Днепр сужался, и вражеские стрелы могли достать плывущих на судах, если они шли под левым берегом. Очевидно, хан Девлет-Гирей и рассчитывал на то, чтобы дать бой в узком месте Днепра. Но пока ладьи и струги Даниила скрылись за островами да там и затаились.

Орда числом в десять—двенадцать тысяч воинов расположилась на ночлег меньше чем в версте от берега Днепра, близ какого-то малого озерца. Близилась ночь. В русском стане всё пришло в движение. Русичам хотелось показать свою силу, чтобы ордынцы надолго запомнили Днепр близ Монастырского острова. Тысяча стрельцов и столько же лучников с боевыми рогами в руках уселись в сто стругов и медленно выплыли через протоки на днепровский простор. Уже одолели стремнину, струги вытягиваются вдоль берега, пристают к нему, стрельцы и лучники покидают суда, поднимаются по откосу.

Ночь темна, не видно ни зги. Но лазутчики Степана уже тут, и они ведут воинов к вражескому стану. А двадцать лучших охотников Степана уже ушли снимать дозоры ордынцев. Как ужи, подползли они к беспечно дремлющим воинам, и в ход пошли ножи. Пройдено с версту вправо и влево, и не оставлено ни одного дозорного. Степан уже знает, что путь к становищу врага открыт, и ведёт стрельцов и лучников всё ближе и ближе. Уже виден шатёр хана. До него не более ста сажен, но это пространство забито спящими воинами. Русичи сближаются уже по-пластунски. Дальше идти рискованно. Стрельцы приготовили пищали. Тысяча стволов нацелены на вражеский стан. Короткий сигнал боевого рога — и над становищем врага разверзлись небеса. Затрубили тысячи боевых рогов. Последовал второй залп стрельцов. В стане ордынцев паника, суматоха. Воины бегут куда попало, но всё больше к коням, которые пасутся на юге и востоке от становища. Звучат третий и четвёртый залпы вслед убегающим ордынцам. За ними летят тысячи стрел. Шатёр хана оседает, словно его располосовали пули. Оставшиеся в живых ордынцы снимают его, чтобы он не достался урусам. Рога продолжают гудеть, нагоняя страх на спасающихся бегством.

Русичи той порой отходят к Днепру, продолжая стрелять из пищалей. Они сделали своё дело. Враг не оправится от панического страха и убежит. В исторических хрониках записано: «Крымский хан Девлет-Гирей долго преследовал подымавшееся по Днепру русское войско, но «пошёл прочь наспех», когда Адашев остановился у Монастырского острова и стал готовиться к битве. На крымских людей «приде от Божия промысла и от царя православного государя страх и ужас». Хан не решился сразиться со смелым полководцем».

Утром после бегства Девлет-Гирея на левый берег Днепра поднялись ратники Степана. Они отловили с полсотни ордынских коней, собрали брошенное оружие, запрягли лошадей в кибитки и двинулись следом за водной ратью.

И наступил день и час, когда русская рать вернулась на становище, где строили суда, где оставили часть ратников, коней, имущество, где Даниил покинул свою отраду, казачку Олесю. Заметив струги и ладьи, Олеся села в струг, подаренный ей воинами, и поплыла навстречу судам. На передовой ладье заметили её судёнышко и увидели саму Олесю. Вскоре она была на ладье и прижималась к Даниилу. Она гладила шрамы на его щеке и шептала:

   — Я молилась за тебя, любый, я верила, что ты вернёшься. — Не стесняясь воинов, Олеся целовала Даниила.

Русская рать простояла на старом становище всего три дня. Всё, что было нужно, погрузили на повозки, приобретённые за время отсутствия рати и благодаря заботам Карпа. Путь на стругах выше по Днепру закрывали днепровские пороги. Там пришлось бы тянуть суда берегом во скалистой местности не менее шестидесяти вёрст. Приходилось оставлять струги в заводи, опять-таки под присмотром деда Карпа.

За минувшие три дня и три ночи, которые Даниил провёл в доме Олеси, у них не раз возникал разговор и всё об одном и том же. Даниил упрашивал Олесю уехать с ним в Москву. Он даже готов был взять её родителей. Но Олеся твердо повторяла одно:

   — Не проси, родимый. Я не могу оставить стареньких матушку и батюшку. А оторви их от этой земли, они там засохнут. Да помни и то, что ты со мной останешься навсегда. Вот он — ты. — И Олеся касалась рукой полнеющего живота. — Как ты и сказал, назову сынка Данилушкой, а ежели доченька явится — Глашей.

Даниил понимал, что Олеся права: нельзя ей покидать престарелых родителей, да и в Москве они корни не пустят. Сам же он не мог обещать ей радости жизни: не успеет оглянуться, как опять ушлют куда-нибудь воевать земли и города, — и, наградив друг друга коротким трёхдневным счастьем, они согласились расстаться.

Перед разлукой на косу пришли Степан и Иван. Они принесли тяжёлую суму. В ней было ценное оружие, золотые вещи, золотые и серебряные деньги. Всё это расторопный Степан и его ратники добыли в Крыму и поделились от щедрости своей. Была тут и большая доля Захара. Словно чувствовало его сердце, что Даниил расстанется с Олесей, и он собирал ей добро на безбедное прожитие. Придя на косу, Степан и Иван внесли суму в дом, и Степан сказал:

   — Мы помимо твоей воли, батюшка-воевода, позаботились о прожитии Олеси с родителями наших побратимов и того, кого явит миру Олеся. Ты уж не суди нас, воевода.

Даниил не мог их судить. Он был рад тому, что они сделали. Сам казнил себя, что вовсе не подумал о том, что Олесе надо на что-то жить.

   — Спасибо, дорогие. Век буду вам благодарен, — сказал Даниил.

Степан же велел Карпу припрятать добро.

   — Да не держи втуне, тратьте на жизнь сколько нужно. Всё во благо семьи, во благо вашего внука.

Олеся проводила Даниила к становищу и не покидала его, пока он не сел в кибитку. Она не плакала, лишь грустила, говорила ему, что он остался с нею, гладила живот и улыбалась.

И всё-таки жизнь на косе для хуторян не стала прежней, одинокой. Десять пар полонян и полонянок остались на прожитие близ косы. Это место показалось им благодатным и безопасным. Они поселились в устье реки Псёл.

Возвращения рати Даниила Адашева из Крыма ждали не только в Москве, но и по всей державе. Тысячи матерей и отцов молились за возвращение своих сыновей. Тысячи русичей, потерявших надежду увидеть когда-либо пленённых сыновей и дочерей, воспрянув духом, надеялись на чудо. Что ж, Даниил Адашев оправдал надежды многих тысяч скорбящих по своим ближним. Более трёх тысяч бывших русских пленников привёл Даниил в Москву. Правда, были и потери. За время схваток и сеч в Крыму рать Адашева лишилась около двух тысяч воинов, но они погибли во имя торжества русского оружия. «Радость в Москве была чрезвычайна, поход Адашева был первым вторжением русских в Крым. «Преж бо сего, — говорит летописец, — от начала, как и юрт Крымский стал и как в тот Корсуньский остров нечестиви басурмане водворишись, русская сабля в нечестивых тех жилищах очервлена не бывала».

В стольном граде рать Адашева встречали колокольным звоном всех кремлёвских соборов и церквей. Никто, кроме великих князей, не удостаивался такой чести. Адашева встретили на Никитской улице глава Разрядного приказа князь Михаил Воротынский с вельможами. Князь, обняв Даниила, показал на коней из царской конюшни, и проговорил:

— Ты, удалой воевода Даниил Фёдорович, садись на свежих коней и скачи к лавре Сергиевой. Там на пути тебя ждёт государь.