Касьян промолчал, Кирьян отозвался:

   — Ежели возьмёшь меня, так я с охоткой. За Прошу мне ещё надо посчитаться с басурманами. А Касьяна уж ты не мани, батюшка-воевода.

   — Запомню, Кирьян, спасибо.

Стало смеркаться. Пора было тянуть мерёжи. Снова первым вытянул мерёжу Даниил, и в ней были две стерляди, каждая за двадцать фунтов, серебристые, стремительные рыбины. Даниилу их даже жалко стало, хоть отпускай в Волгу. Приличным оказался улов и у Ивана: стерлядь фунтов шестнадцати, судаков тройка, окуни, словно лапти, большие. Но всем на удивление была добыча у Степана: в каждой мерёже по стерляди в полтора аршина, весом за тридцать фунтов. Подошли к мерёжам братья.

   — Такого чуда мы и не лавливали, — сказал Касьян.

   — Эх, братцы, так это же ему в честь свадьбы привалило, — засмеялся Иван. — Вот такую и подать на стол...

   — Верно, Ваня, верно. Как запекут их такими, так и на стол подам.

А свадьба была уже близко. Рождество Христово отпраздновали, и Святки подкатились на весёлых санях, с гомоном и плясками, с гаданиями. И как-то за утренней трапезой Даниил сказал:

   — Ноне, голубушка Саломея и братец Степан, быть вам к полудню готовыми к венцу идти.

Саломея и Степан дружно нагнули головы: смутились. За минувший месяц они так тесно сжились друг с другом, что их и водой не разольёшь. И всё у них получалось слаженно: одна дело начала, другой подхватил, один что-то затеял, другая тут же завершила затею. Иван смеялся:

   — Вот уж иголка с ниткой...

Даниил к этому дню со священником отцом Панасием поговорил, и всё было готово к обряду. Ещё попросил Авдея оповестить всех однополчан, чтобы в храм пришли и на свадебном пиру погуляли. Авдей чуть свет санные упряжки в слободу и по деревням отправил. Венчание состоялось при полном многолюдье. В храме яблоку было негде упасть. Всем хотелось посмотреть на московскую пару. Да и было на что глядеть. Они хоть и в возрасте пошли под венец, но такой пары в Борисоглебском не видывали. Невеста была царственно величава: в сафьяновых сапожках, в атласном платье с беличьей накидкой — подарок Даниила, — с кикой на золотистых волосах и улыбчивым лицом — знать, от счастья улыбалась. А жених был в новом кафтане, в алой рубашке, в сапогах-вытяжках, с чубом русых волос — ну просто Добрыня Никитич. Венец над молодожёнами подержали, отец Панасий миропомазание исполнил, спросив при этом о согласии жениха и невесты быть супругами. Было и величальное пение.

А после обряда Даниил вышел на паперть и пригласил всех, кто был в храме, на свадебное торжество в свой дом:

— Милости прошу, и стар и млад, почествуем молодых.

И дворецкий Онисим вместе с Авдеем потрудились, оповестили всех из дальних деревень, что у тех, кто останется на свадебном пиру, будет и кров и тёплая постель на ночь.

Такой свадьбы Борисоглебское отроду не видело. В господском доме собралось не менее полутораста человек. Пили и гуляли до полуночи, били бубны, играли свирели, были пляски и потехи. В полночь новобрачных проводили в опочивальню, им отведённую. А Иван увёл Даниила во двор под звёздное небо. Он хотел сказать ему много тёплых, благодарственных слов за себя и свою семью, за Степана и Саломею, но побоялся смутить похвалой человека, который творил добро повседневно, как дышут воздухом. «Доблестный ты побратим, Данилушка», — подумал Иван и лишь обнял Даниила, прижал его к плечу, откуда когда-то торчала стрела, посланная в воеводу.

Дни в Борисоглебском у Даниила и его друзей бежали быстро, как салазки с крутого берега на волжский лёд. Никто из них не сидел в покоях праздно, каждый день они находили какие-то заботы. Иван любил дрова колоть, Даниил со Степаном их пилили. Не гнушались господа и снег расчищать, молодых верховых коней выгуливать. На охоту несколько раз ходили, зайцев стреляли, кабанов выслеживали. Даниил два дня с Глащей и Тархом по деревням вотчины ездил. Отмечал Даниил, что крестьяне в отцовой вотчине жили сносно. Может, большого достатка и не было, но не голодали и хозяйство исправно держали. В каждом дворе корова, лошадь, овцы. В этих поездках по деревням Даниил понял, что отец заботился о благе крестьян, не обременял их непосильным оброком. Знал, что он разорит хлебопашца, и, конечно же, знал, что от нищего крестьянина нет проку — он работник плохой, а воин — того хуже. Разорение крестьянина падёт на самого владельца вотчины. «Вся же тогда Борисоглебская сторона к доброй жизни прилагашеся», — сказано было о вотчине Адашевых в Костромской земле.

Но, питая благие намерения в улучшении жизни своих вотчинных крестьян, Даниил не ведал тогда, что вместе с отцом он владеет благодатной землёй последние годы. Злая сила отнимет у него и у его брата Алексея родовое имение, и той злой силой явится воля царствующего деспота. Но это будет потом.

А пока Даниил и его друзья набирались сил для многотрудного жития, которое ожидал их в близком будущем. И вот уже прошла последняя рыбалка. На волжский лёд вышло не меньше двадцати умельцев подлёдного лова. Это Авдей послал их наловить стерляди и других ценных рыб для отправки в Москву ко двору Фёдора Адашева. Так поступали в Борисоглебском каждую зиму, и на этот раз всё повторилось. Знали, что в Москве у Адашевых есть большой погреб, и если положить туда льду, а на него рыбу в плетёнках со льдом, то она сохранится до следующей зимы. Эта рыбная охота была весёлой и памятной для всех обитателей дома Адашевых. На лёд высыпали мужчины, женщины, дети. Когда рыболовы доставали мерёжи с уловом, дети больше всех восторгались видом крупных красивых рыбин и краснопёрых окуней. Тарх упросил отца, чтобы ему поставили мерёжу отдельно, и сам загонял в неё рыбу. Сколько у него было радости, когда он с отцом вытащил мерёжу на лёд!.. В ней оказалось много самой разной рыбы. Попалась даже щука, были окуни, налим и две стерляди фунтов по двенадцать. Ухватив ручонками стерлядь, Тарх закричал:

   — Батюшка, я повезу её в Москву, она у меня будет жить!

Даниил знал, что в бочке с водой можно довести рыбу до Москвы живой, но это было хлопотно, и пришлось отговаривать сына:

   — Уснёт она, Тархуша, по морозу. Уж лучше пусть со всеми вместе на возу лежит, авось, в Москве проснётся.

Тарх был недоволен, но смирился и был согласен везти в кринке живого вьюна.

Иван с Дашей и Степан с Саломеей тоже сделали рыбные запасы: не ехать же в Москву с пустыми руками. Все остались довольны отдыхом на волжском приволье, лишь у Даниила, кроме отдыха, были важные дела.

Ещё в середине февраля Даниил позвал к себе старосту Авдея и наказал ему крикнуть доброхотов идти на летнюю сторожевую службу. Даниилу было известно, что на этот год от отцовской вотчины нужно будет выставить пятьдесят конных и вооружённых ратников. Выходило даже меньше, чем по одному ратнику с селения. И хотелось Даниилу увести с собой тех, кто был с ним под Казанью, особенно же пушкарей и умеющих стрелять из пищалей. Он так и сказал старосте:

   — Ты постарайся, батюшка Авдей, прежних ратников, что ходили со мной, убедить к службе. Пусть через три дня соберутся в Борисоглебском, и я скажу им слово.

За несколько дней до отъезда Даниила во дворе близ его дома собрались доброхоты. Пришёл Авдей и доложил:

   — Привёл на поклон, батюшка-воевода. Всего сорок семь ратников.

   — Выходит, троих недобрал?

   — Так они в пуще белку стреляют. Да сказано ими было, что успеют подойти к твоему отбытию.

   — Пусть так. Ну, идём, скажу им напутствие. — И Даниил вышел во двор.

Воевода и староста подошли к бывшим ратникам. Послышались голоса:

   — Здравия тебе, батюшка-воевода.

   — Здравствуйте, борисоглебцы, да слушайте со вниманием, что скажу. Как придёте в Москву на Ходынское поле, там будут вас учить огненному бою. И вам службу предложат: быть стрельцами, — а кто и пушкарями, как прежде, останется. Есть и новость. Пойдём на береговую службу под град Мценск, и там, на черноземной ниве, кто пожелает из вас, может осесть и быть домохозяином. Вам же от государя-батюшки денежное жалованье будет. Ежели служба придётся по душе, станете в достатке жить, семеюшек отсюда позовёте. Вот и всё.