— Сколько до неё ещё шагать?

   — Версты две будет. Да пока опасицы тут нет.

   — Как знать, может, ищут нукеров по всей округе.

   — Тоже верно. Давай к берегу поближе. Тростник бы под руками был, так и в воде бы спрятались.

Шли берегом, по откосу. Идти было трудно: кустарники, густые травы путались под ногами.

   — Уже с версту осталось, — предупредил Ипат.

Остановились. Ипат выбрался на берег и через минуту вернулся.

   — Чую становище, — сказал он, — конский дух идёт. А тут холм рядом. Можно витени[33] на него поставить, зажечь. Из крепости увидят.

   — Считаешь, что пора? — спросил Степан.

   — Пора, воевода, пора. Пошли со мной Фадея. Смолянки у него, и мы вмиг это спроворим. И помни: как зажжём смолянки, так бегом, бегом вперёд. Нас не ждите, мы догоним.

   — Фадей, — позвал Степан, — иди с Ипатом. Витени у тебя?

   — Все в руках. — Фадей скрылся следом за Ипатом.

Лазутчики продолжали движение. Вскоре смолянки заполыхали. Степан приказал:

   — Бегом, браты, бегом!

В крепости на северной башне в тот же миг заметили, как загорелись смолянки. Ворота распахнулись. Три сотни всадников шагом покинули крепость и сажен двести ехали медленно. Но вот впереди показалось становище ногайцев, и Иван Пономарь подал команду:

   — Браты, за мной!

Лавина покатилась. Какое-то время в становище было тихо, но, когда нахлынули конники, в нём начался переполох. Никто не знал, сколько напало русских, и ногайцы, забыв об оружии, бежали подальше от скачущих воинов.

Вот и конец становищу. Берег Снежети свободен. Иван первым увидел бегущих навстречу лазутчиков. Им уже подготовили коней. Все поднялись в сёдла. Васюк и Семён вскинули на крупы пленников, сами — в седло, и все поскакали к крепости. Иван Пономарь развернул свои сотни назад, и они помчались, вновь расчищая путь, теперь уже прорубая его среди опомнившихся ногайцев. Но сопротивление было слабым. Может быть, какая-то сотня ордынцев встала на пути русских, и они пробились сквозь неё, не потеряв ни одного своего воина. Вот и крепость. Распахнуты ворота, и конники вкатились в них. Следом зашли пешие воины, которые так и остались без дела. Всё завершилось благополучно.

О выступлении русских дошла весть и до князя Губенчи. Ему рассказали, что через северные ворота кто-то возвращался в крепость, на холме горели два факела, потом была вылазка русских. Понял Губенчи, с какой целью была она, зачем горели факелы. Гяуры вернулись в крепость с добычей, с его сыном. Потому-то они и не соглашались показать его в течение минувшего дня. Теперь сын в крепости. Но не только это удручало князя Губенчи. В его груди жил страх. Ещё не увидев в лицо ни одного русского воина, он потерял больше ста своих воинов. А что будет, когда он пойдёт на приступ? Отказаться бы от погибельной сечи: сына потерял и орду потеряет, — но над Губенчи тяготела клятва, данная крымскому хану Девлет-Гирею, биться вместе с Крымской ордой во всех сражениях против русских — и с рассветом он поведёт свои тысячи на приступ. Он сам поднимется на стену и найдёт дерзкого воеводу, укравшего у него сына.

Наступил ранний рассвет. В стане ногайцев всё пришло в движение. Воины подтаскивали к крепости штурмовые лестницы.

Готовились к отражению приступа и ратники Даниила Адашева. И вставал извечный вопрос: кто кого одолеет?

В ночь возвращения в крепость лазутчиков Степана Лыкова мало кто в ней спал, и рано наступивший рассвет застал всех воинов на ногах. Кашевары уже приготовили кулеш, зная, что ежели предстоит сеча, то всем будет не до еды. Даже горожане покинули дома чуть свет. И у всех была забота, одна боль: как выстоять против десятитысячной орды?

Даниил Адашев в эту ночь тоже не сомкнул глаз. У него было больше забот, чем у других. Когда привели в крепость двух пленников, он попытался с ними поговорить. Но княжич и воин были настолько испуганы всем пережитым за минувшие сутки, что слова не могли вымолвить. Только и узнал от них Даниил, что нукер Арад — сын ногайского мурзы. Оба они были молоды, и у Даниила не возникало в душе никакого желания причинить им страдания. Но они были пленниками и могли стать разменной монетой в противостоянии двух ратей. Получить за них пять возов оружия и отступное: не штурмовать крепость — это уже немалая победа. Однако Даниил чувствовал, что князь Губенчи не из тех людей, кто пойдёт на такую сделку, даже ради собственного сына, и угрозы, которые передавал от его имени мурза Могата, не звучали вхолостую.

Но и у Даниила были причины не идти на какое-либо соглашение с Губенчи. Ему мешали чувство долга и совести: не дать врагу волю чинить зло на родимой земле, не позволить ему вольничать на просторах Руси, и придётся обломать ордынцам ноги и руки здесь, под Мценском. И потому ни о каком обмене на оружие или золото и речи больше не должно быть. Княжич и нукер сыграют другую роль.

Так решил Даниил уже на рассвете погожего летнего дня. Он знал, что вот-вот близ восточных ворот появится мурза Могата и будет кричать ему, что он, дескать, играет с огнём, ежели не хочет идти ни на какой обмен. Да, он начнёт игру с огнём. И пусть в этой игре Всевышний рассудит их праведно. Даниил уже подумывал, как отправить княжича и нукера в Москву или хотя бы в Калугу, но пока не видел такой возможности, да и думать о том было недосуг. Едва поднялось солнце, как у восточных ворот появился мурза Могата. Правда, сегодня он был в сопровождении одного всадника, у которого не было лука и стрел. Могата подъехал ближе, чем обычно, и крикнул:

   — Воины урусы, позовите своего главного воеводу!

Даниил в это время был в восточной башне и в бойницу видел Могату. Тот был так близко, что ему хотелось пустить в наглеца стрелу: всё одним врагом будет меньше. В башню заглянул стременной Захар.

   — Батюшка-воевода, там опять желтолицый тебя зовёт.

   — Скажи ему, чтобы проваливал подальше. Не будет у нас мирной беседы.

Захар ушёл, но вскоре вернулся.

   — Там вроде ихний князь явился. Свита при нём.

   — Упрямы, — с досадой произнёс Даниил и покинул башню. Близ неё он увидел Ивана Пономаря и позвал его: — Идём, послушаем, что скажет князь Губенчи. Похоже, радеет за сына.

   — Вот как! Сам пожаловал?

   — То-то и оно. Серьёзный разговор будет.

   — Слушай, воевода. Не отдавай ты ни за какие калачи княжича. Выстоим ноне день, а ночью прорубим в становище ногаев дверь и отправим его в Москву. Как ты на это смотришь?

   — Морока мне с тобой, Иван. Ты мои желания даже во сне угадываешь.

Они поднялись на стену и увидели большую группу всадников. Среди них возвышался на рослом коне сам князь Губенчи. Подумал Даниил, что хорошо бы пустить в эту кучу пару ядер — то-то наломали бы дров! Но над всадниками на лёгком ветру колыхалось белое полотно. Не стрелять же в тех, кто ищет мира! И Даниил показался в бойнице между кольями. Сегодня воевода был в кольчуге и в шишаке: помня о коварстве врага, принял меры защиты. Он молчал, вызывая на первое слово князя Губенчи, и тот не замедлил сказать зло и несправедливо:

   — Зачем ты украл моего сына? Лишь воры так поступают по ночам.

Даниил в ответ не произнёс ни слова. Сам тон Губенчи оскорблял его, но он не хотел платить врагу той же монетой.

   — Говори свои условия, шайтан. Мне теперь известно, что мой сын у тебя. Если ты отпустишь его, я дам тебе кибитку сабель с золотыми рукоятками. Ты доволен?

Даниил вновь ничего не ответил. Он пришёл к мысли, что такой «разговор» быстрее откроет истинное лицо врага, его тайные побуждения. Он уже знал по беседе с Могатой, что князь Губенчи может только пообещать короба добра. На поверку они окажутся пустыми.

   — Ты мне покажи сына! — продолжал кричать князь. — И за это получишь сто сабель. Я свою саблю отдам, а ей цены нет. — Когда и на этот раз Даниил промолчал, князь Губенчи взорвался: — Ты можешь молчать до полудня, а потом будешь молить о пощаде, но не услышишь милости!