На другой день, едва утро вступило в свои права, к усадьбе Адашевых потянулись борисоглебцы. В списке их было почти шестьдесят человек. Из многих семей шло по двое, по трое рослых, крепких мужиков и парней. Осматривали их трое: Даниил, Иван и Авдей. Сельчане по одному входили в трапезную, называли имя. Даниил отмечал в списке. Иван подходил к парню или мужику, спрашивал, на что жалуется. Услышав, что жалоб нет, ощупывал через армяк плечи, спину, руки, потом предлагал поднять двухпудовую гирю правой и левой рукой. Кто выдерживал это испытание, тот и годился в пушкари. Не обошлось и без куража. Зашёл невысокий сухощавый мужик лет тридцати. Даниил и Иван удивились. Авдей хитро улыбался.

   — Что, и ты в пушкарях служить хочешь?

   — Хочу.

   — Силёнка-то есть? Уж больно щуплый.

Иван взял мужика за плечи, но и ахнуть не успел, как оказался на плече у мужика и тот закружился с ним.

   — Эй, Тихон, перестань шутковать! — крикнул Авдей.

Тихон поставил Ивана на пол, улыбнулся, голубые глаза сверкали озорством.

   — Ах ты, зимогор! — воскликнул Иван. — Да я тебя...

Он схватил Тихона за кафтан, поднял над собой, перекинул с руки на руку. Тихон не стушевался и, когда Иван опустил его на пол, весело сказал:

   — Эко диво. Есть у меня меньшой брат, вот он тебе покажет. — Подбежав к двери, он крикнул: — Прошка, заходь скорей!

Прохор вошёл. Он был повыше брата, плечистее, но не такой видный, как Иван.

   — Чего, Тиша, обидели тебя?

   — Да шутковать вздумали!

   — Нехорошо. — Прохор подошёл вразвалку к Ивану, вмиг схватил его за поясной ремень одной рукой и вскинул вверх. — Ну, будешь шутковать над братцем?

   — Не буду, Проша, не буду! — взмолился Иван.

И пошли в трапезную один за другим борисоглебцы. Да все с причудами: то друг друга поднимали, на хребет забрасывали, то гирю с руки на руку бросали, а то и на грудь закидывали. Авдей только успевал называть Даниилу их имена. Лишь три сына Авдеевых зашли скромно, без причуд. Да видно было, что причуды им ни к чему: ровные статью, в льняных рубахах, а под ними мускулы на руках и на груди, словно голыши речные.

   — Эти-то подойдут в царские пушкари? — спросил Авдей.

   — Побольше бы таких! — засмеялся Даниил, довольный осмотром.

Вскоре пришёл черёд принимать слободских из Бошаровой. Тоже не хлипкий народ оказался. Все они ремеслом по дереву и по глине занимались, лодки делали, колоды вырубали, горшки, корчаги на кругах ладили, многий другой приклад к деревенской жизни изготавливали. Все бошаровцы пришлись по душе Даниилу. Не подвели статью и деревенские из вотчины Адашевых. Почти все они охотой промышляли, пушнину добывали, на кабанов ходили, на медведя, в лесах зимовали. Народ бывалый, одним словом. Так и набралось сто пятьдесят три будущих пушкаря. Трое не записанных Авдеем только что из отрочества вышли, но не захотели расставаться со своими братьями. Знали к тому же, что ратной службы не миновать, так уж лучше в одном строю с братьями идти на врага.

После полудня, когда осмотр был завершён, Даниил собрал всех будущих пушкарей на усадебном дворе. Там московские мастеровые уже поставили на колеса две пушки, ядра к ним приложили. Адашев сказал новобранцам:

   — Видите пушки? Настанет время, когда будете из них стрелять по врагу. Потому говорю: пока не придёт полая вода, будем учить пушки нашему послушанию, как учите молодых коней. Мы вывезем их в поле, и вы станете стрелять по целям, как из лука по волкам. Все, кто одолеет науку, будут пушкарями. Теперь слово старосте.

Авдей приосанился, разгладил бороду. Говорил весомо, каждому селянину понятно.

   — Все вы, кроме борисоглебских, идите по домам. Собирайте приклад, как на зимнюю охоту в пуще, у кого есть оружие, берите. Справу крепкую на ноги и кафтаны — тоже. К полудню завтра чтобы были здесь, и возврату домой вам не будет до конца службы.

В Борисоглебском десятки лет старожилы наблюдали, как на Волге начинается ледоход. Он из года в год приходился на первые числа апреля, а чаще всего на день преподобного Геронтия Печерского. Так и в этом году: ещё и служба не закончилась в храме Святых Бориса и Глеба, как лёд начал ломаться, гудеть, тороситься и медленно, со скрежетом двинулся в дальний путь. Смотреть на это чудо природы вышли все борисоглебцы. Дети подбегали к самой кромке льдов. У новобранцев тоже был интерес к ледоходу, и они толпой отправились к заводи: не дай бог, полая вода поднимет плоты раньше времени.

Три дня Волга жила особой, весёлой жизнью — ледоходом, потом очистилась. Проплывали лишь отдельные криги[24], но они были уже не страшны речникам. Даниилу оставалось лишь дождаться плотогонов с верховьев Волги, из-под Углича и тогда отправиться всей оравой в дальний путь под Казань. Знал Даниил, что в половодье речными путями пойдёт под Казань большая судовая рать — десять тысяч воинов. А потом двинутся конная и пешая рати. Всё для того, чтобы обложить вражескую ордынскую берлогу — Казань.

Чтобы не прозевать ненароком прохождение плотов мимо села, Даниил установил конные дозоры в десяти вёрстах от Борисоглебского в селе Столпило: как раз будет время вывести плоты из заводи на волжский простор, поставить на плоты лодки с уложенными в них пушками, ядрами и зарядами, кои остались после учений. Ожидание не затянулось. В Лазареву субботу, когда над селом гулял колокольный звон и борисоглебцев звали на богослужение, дабы отпраздновать воскресение праведника Лазаря, в село прискакали дозорные и с криками: «Идут! Идут!» — появились близ господской усадьбы, где в это время были на постое все ратники, кроме борисоглебских.

Всё вмиг задвигалось. Разбежались по селу мальчишки — оповещать старших братьев, высыпали к Волге молодухи, невесты, матери — все, кому нужно было проводить своих близких в дальний поход. Мужики бросили дела, похватали багры, поспешили к воде — выводить плоты на речной простор. Даниил с Авдеем прикинули, но больше ста человек на четырёх плотах не уместится, потому решили остальных ратников разместить на большой связке плотов. Но вначале к Борисоглебскому подошли струги. Они появились вдали, словно стая белокрылых лебедей — каждый под белым парусом. На стругах находилось по тридцать ратников, а стругов было около полусотни — полная судовая рать. Струги пристали к берегу, и с первого из них сошёл Фёдор Адашев. Староста Авдей оказался тут как тут.

   — Батюшка Фёдор Григорьевич, а мы вас ждём третий день. Все глаза проглядели.

   — Путь дальний, летели словно на крыльях. Ну здорово, Авдей. — Адашев протянул руку. — Исправен, исправен. Это хорошо. А где мой Данила?

   — Из заводи плоты выводит. И ратники все там.

   — Ну и пусть их. А ты, староста, мне о делах борисоглебских поведай.

   — Так ведь у нас всё по чину, батюшка. Вон господский дом наконец жилым духом полон. — И Авдей повёл Фёдора в село.

Наутро чуть свет Борисоглебское пришло в движение. Подходили плоты, и Фёдор Адашев распорядился всех борисоглебских ратников разместить на них, благо это было возможно и на плотах всюду стояло множество шалашей. Всё было сделано стремительно. На пять стругов поместили ратников из вотчины Адашева, отвезли их на плоты, высадили на ходу. Караван так и не остановился у сада, проследовал мимо. В хвост ему притянули четыре плота, сработанные в Борисоглебском, и он продолжал путь. Фёдор оставил Ивана на плотах, сына позвал на свой струг, и судовая рать улетела вниз по Волге. Близ Нижнего Новгорода малую судовую рать Фёдора Адашева опередила большая московская судовая рать. Ладьи и струги выплывали из устья Оки чуть ли не полдня.

Во второй половине апреля судовая рать русских вошла в пределы Казанского царства. Дозорные струги дошли до устья Свияги и затаились. Наблюдая за берегами левой стороны Волги, воины не увидели никакого скопления вражеской орды. В ночь несколько стругов подошли к самой Казани — всё было тихо: ордынцы не ждали нашествия русской рати.