— Шустёр ты, отца сначала выслушай. Тебе должно быть завтра же на Пушкарском дворе. Там тебя познакомят с пушками, многое покажут, как управлять этими штуковинами. Пойдёшь туда, возьми с собой Пономаря. Боярин Дмитрий сказал, что отдал его в твою волю.
— Спасибо боярину.
— Слушай же. На Пушкарском дворе будьте дотошны во всём. Чего не понимаете, спрашивайте. Там люди толковые, всему научат. О порохе узнайте всё. Там всё непросто. Каждому выстрелу своя мера, а полёту ядра — своя. Лететь ему на четверть версты — одно, на полверсты — другое.
— Батюшка, а стрелять на Пушкарском дворе не придётся?
— Упаси боже! Со стрельбой они за город ездят, чаще всего за Коломенское, на пойму.
— А ратников к пушкам откуда будут брать? — поинтересовался Даниил.
— Сие не наше с тобой дело, сынок, — неуверенно ответил Фёдор.
— Можно мне своё сказать? — спросил отца Даниил.
— Говори.
— Ведомо ли тебе, что на большом совете уже сейчас решили собирать войско? Так ли это?
— Так, сынок, угадал.
— И тебе, наверное, в Борисоглебском придётся набирать ратников?
— Каждый год такая оказия, а ноне большая вдвойне.
— Вот, батюшка, как я мыслю: иду на Пушкарский двор с Иваном, и мы всё познаем. Там же волею царя-батюшки испрошу две-три пушки и повезу их в Борисоглебское с ядрами и с порохом. Как привезу, твоей волей буду подбирать-искать дюжих парней и начну учить их пушкарской справе. Всё это будем делать искромётно, не теряя недели, дня.
Отец смотрел на сына внимательно, словно видел его впервые, удивлялся его сметливости. Он, будто опытный воевода, всё взвесив, оповещал о своих действиях. Нравилось это старшему Адашеву в его сыновьях. Что Алексей, что Даниил не уступали друг другу в уме, в быстроте и выборе правильных решений. И как тут было возразить Даниилу, ежели он опередил многих и правильно построил линию своего подхода к тому, что должно произойти под Казанью! Домыслил Фёдор за сына лишь то, что пушки из Борисоглебского можно будет потом поставить на плоты и с ними они прибудут под Казань. Мысль эта получила развитие, и Фёдор счёл, что все пушки могут быть отправлены до Свияжска и далее с водной ратью. «Даст Бог, прямо на левый берег выставим, против казанской крепости», — подумал Фёдор. Он сказал сыну:
— Ты верно мыслишь, Данилша. Так мы и поступим. Завтра же иду в Разрядный приказ и всё закреплю грамотой. Да и тебе на своих людей надёжнее положиться. Борисоглебские никогда нас не подводили.
— Ещё я хотел тебя спросить, батюшка, о тех башнях, кои срубил Авдей. В крепость они будут встраиваться или как?
— Мыслим мы две встроить, а две пустить гуляй-городом.
— Ты меня не суди строго, я их по своему разумению велел рубить. Он чуть потяжелее, и мощи в них больше.
— За что судить? Спасибо, что проявил смелость. Можно ведь и отцу поперечить, ежели разумно. Ты молод, у тебя ум острее. Ладно, поговорили, пора и к трапезе, — сказал Фёдор Григорьевич, поднявшись со скамьи.
Даниил и на этот раз пробыл дома всего лишь несколько вечеров и ночей. Вечера проводил с сыном, к которому прикипал всё сильнее. Сам делал ему игрушки из липовых чурбанов: то коня вырежет, то ваньку-встаньку. По ночам тянулся к Глаше всем своим молодым существом. Он всё больше находил в ней прелестей, всё шире открывалось его сердце навстречу её любящему сердечку. Она была всегда с ним ласкова, покладиста, слова поперёк не говорила. Мужественно переносила его частые отлучки, походы и была в этом похожа на большинство русских женщин, мужья которых служили отчизне. Да и за примером ей не надо было далеко ходить. Матушка Даниила, Ульяна, а теперь и её, названная, тому была примером. И Анастасия, жена Алексея, тоже. Их мужья редко ночевали дома.
В эту короткую неделю пребывания Даниила дома Глаша ласково и настойчиво говорила ему о том, чтобы зачать ещё одно дитя.
— Тархуше веселее расти будет, — повторяла она в минуты близости.
— Я с тобой в согласии, — отвечал Даниил, не жалея мужских сил.
И как-то незаметно для себя Даниил перестал вспоминать сероглазую Катю, образ её стал туманным, потому как рядом с ним появилась та, которая Божьей волей была отдана ему и заслуживала любви и внимания.
Но вот пролетела неделя пребывания дома и в Москве, и Даниилу пришло время вновь собираться в костромскую вотчину. За минувшую неделю он вместе с Иваном Пономарём провёл четыре дня от рассвета до сумерек на Пушечном дворе и многое перенял от мастеров пушечного дела, в том числе как обращаться с этими «игрушками» — так величал пушки Иван. Для него, окрепшего на тёщиных харчах, они и впрямь были игрушками. Стволы он поднимал, словно обрубки дерева.
Указом царя в распоряжение Даниила были выделены два пушкаря и выданы две пушки, ядра и заряды к ним для стрельб на учениях. Пушки были уложены на пароконные сани, ядра и заряды — в крытый возок под присмотр пушкарей. Иван с Даниилом вновь уезжали на крытых санях, с которыми уже свыклись, будто всю жизнь и не расставались с ними. В кармане кафтана на меху у Даниила хранилась грамота Разрядного приказа, где говорилось о том, чтобы окольничий боярин Фёдор Адашев выставил в царское войско сто пятьдесят ратников. Уже в пути Иван поделился своей радостью: его Дашуня понесла. Даниил напросился:
— Коль будет сынок, то крестным отцом хочу быть.
— Помилуй, батюшка Даниил, да ежели и доченька явится, всё равно земно поклонюсь и буду просить тебя в крестные.
Уже март был на исходе, когда обоз из пяти санных упряжек вышел к Волге в виду села Борисоглебского. Поселился на сей раз Даниил со всеми прибывшими с ним в просторном господском доме, построенном ещё дедом Даниила Григорием Ольговичем Адашевым. Дом очистили от пыли, мусора, натопили, и он ожил. Даниил на сей раз пригласил старосту Авдея к себе в палаты. Было застолье, на котором красовались дары богатой Костромской земли, принесённые сыновьями Авдея из его погребов и амбаров. Когда выпили да закусили, Даниил повёл с Авдеем деловой разговор:
— Надеюсь, дядя Авдей, башни тобою срублены, размечены и приготовлены к сплаву.
— Всё, слава богу, исполнено, как велено. Неделю назад топоры отзвенели. И плоты уже полой воды ждут.
— Славно. А теперь у нас с тобой пойдёт другой важный разговор. Был я с батюшкой полмесяца назад на большом совете у царя. Готовится Русь Казань воевать. Всем миром пойдём. Все земли принялись собирать ратников. И нас сия участь не миновала. Вот, показываю тебе грамоту Разрядного приказа, сколько мой батюшка должен ратников из вотчины дать. — Даниил достал грамоту, развернул её, положил перед Авдеем. — Сказано тут, мы должны выставить в царскую рать сто пятьдесят воинов. Много это или мало, не нам судить. В Разрядном приказе больше знают.
Авдей подержал грамоту, прочитал её, согласился:
— Нам сие посильно, батюшка Даниил.
— А вот сейчас и посмотрим, посильно ли. Будут наши люди не просто ратниками, кои ходят на врага с копьём, мечом да стрелами, а особым нарядом при пушках.
— Из пушек стрелять станут? — удивился Авдей. — Ну, право...
— Это уже царское войско будет. Да такой чести каждый борисоглебский захочет добиться.
— То так. Да много к этому сил надо приложить, чтобы пушкарём стать, — сделал вывод разумный Авдей.
— Верно говоришь. И теперь давай мы с тобой, дядя Авдей, список сделаем, кого призвать на царскую службу. Да помни: по трём статьям будем отбирать: ум, сила и ловкость.
— И плавать чтобы умели, — добавил Иван.
— У нас на Волге все с детства как рыба в воде...
Список на сто пятьдесят человек был составлен. Даниил сказал Авдею:
— Утром чуть свет ходоков по селу отправь. И в слободу, и по деревням. Накажи, чтобы шли в сей дом. Тут и принимать с тобой будем.
— Исполню всё, как должно, — отозвался староста.
Непривычное дело взял на себя Даниил — осматривать людей, как лошадей на торгу. Но что поделаешь, так нужно, чтобы не допустить к пушке ущербного, счёл Даниил.
