— Ты, сынок, не печалуйся. Коль привёз бумагу, каким быть палатам, так мы завтра и рубить-ставить их с Божьей помощью начнём. А к концу второй недели и стропила взметнём.

   — Вот славно, — обрадовался Даниил. — А батюшка говорил, что ещё лес надо заготавливать.

   — Топора заждались брёвнышки. Да завтра и осмотрим всё. А сегодня отдыхать. Сейчас баньку для вас спроворим. — Авдей всё на Пономаря посматривал, наконец спросил: — А это кто такой, дитятко? Поди, из наших мест. Только у нас такие Алёши Поповичи водятся.

   — Почти из наших, владимирский он, а зовут его Иванушкой. Да вот упросили его помочь дом построить. А ему сие в охотку, — прояснил всё Даниил.

После бани с квасным духом, с берёзовыми вениками Даниил, Авдей и Иван сидели за столом, пили хмельную брагу и рассуждали по поводу сруба новых палат, рисунок коих, выполненный рукой Алексея Адашева, лежал перед ними. Авдей внёс своё пожелание, которое показалось Даниилу разумным, и он принял его на свой страх и риск.

   — Я вот так рассуждаю, Данила, сын мой. Москвитяне живут тесно. У одного случится пожар — вся улица выгорит. А чтобы защитить дом от огня, надо по нашему, костромскому навыку возводить его.

   — Вот уж чего не знаю и не слышал.

   — А это просто. Вот как дом поставите, так его через год дранкой в кулак квадратиками обейте. Дрань мы приготовим. Потом тестом из извести и песка под рейку обмажьте. Толсто, в два пальца. И крышу покройте черепицей. У нас тоже её изготовляют в слободе Бошаровой. Кровлю-то на четыре ската надо делать, чтобы нигде дерева не было видно. Огню-то и не за что зацепиться...

   — Всё так заковыристо, — заметил Иван, с удивлением взирая на Авдея.

   — Никаких заковырок, сынок, всё просто. Ещё вот завтра же поставлю в Бошаровой людей сруб рубить из дубовых брёвен, да плахами дубовыми перекроем. Тот сруб в землю под поварней закопаете. Землёй верх засыплете. Вот вам на полвека и схорон от всех напастей.

   — Сумеют ли поставить у нас?

   — Сам поеду в Москву, покажу, как его под палатами спрятать. А потом и добро будете туда убирать. Просто и надёжно.

Тут уж не только Пономарь, но и Даниил удивился. Да и резон в том увидел. Ведь в зиму и надеть нечего, всё имущество погорело, а кто может заверить москвитянина, что через год пожара не случится?

Отдохнув всласть после бани, Даниил и Иван всё равно утром встали позже всех. Но Авдей их терпеливо дожидался. Вместе перекусили и отправились на осмотр делового леса, заготовленного впрок. Село Борисоглебское уже гоношилось раз и навсегда заведённой жизнью. Но и любопытство проснулось в сельчанах с приездом сынка владельца села и деревень.

Ждали, чем порадует-попечалит молодой Адашев. А он лишь раскланивался с сельчанами и деловито шагал рядом с Авдеем за село. «И что их туда понесло», — гадали сельские кумушки. Да вскоре всё прояснилось. Три сына Авдея, уже обросшие семьями, ещё два отрока побежали во все концы села сзывать мужиков за околицу с топорами. А костромского мужика хлебом не корми, только дай поиграть топориком. Да он в переплясе своим инструментом и ложку вырежет.

Солнце ещё как следует не поднялось, а луговина близ бунтов леса была уже обтоптана, слеги протянулись рядами. На них начали выкатывать брёвна, где четыре, где пять сажен длиною. Что ни бревно, то загляденье в обхват толщиной, у коего даже синей оболони[13] нет, только основа, янтарным соком налитая. И всё это боровая сосна. Когда она стоит ещё на корню, то глянешь вверх — и вершины не увидишь. Теперь же, ошкуренная и обдутая ветрами, солнцем прожаренная, томилась она и ждала, когда подойдёт к ней плотник и ударит топором.

Бунт брёвен ожил. Мужики сноровисто раскатали их на свои места, натёрли шпагатины обугленными головешками и к брёвнам приложили, черту отбили, и вот уже враз ударили десятки топоров, зазвенел металл, зазвенело дерево, чтобы вскоре явить людскому глазу полированную янтарную поверхность бревна. И никакого иного инструмента не нужно после костромского мастера, чтобы улучшить сверкающий янтарь.

Даниил и Пономарь тоже было взялись за топоры, дабы пройтись по бревну. Но скоро они оба оконфузились. Да мужики, добродушно улыбаясь, сказали:

   — Вы, удальцы, лет десять погорбитесь с топориком, может, и оскоблите по брёвнышку.

   — Спасибо, батьки, за добрый совет. Да найдём какое-нибудь своё дело, — отбоярился от сельчан Даниил.

Поставив борисоглебских мужиков к делу, Авдей позвал Даниила и Ивана в слободу Бошаровой.

   — Там дубовые рощи есть, пошлю мужиков срубить подклет, да посмотрим, какую бошаровцы черепицу пекут. Понравится, вот и дам им наряд готовить на все палаты плоскую, угловую да коньковую черепицу. А то ведь в Москве такой и не сыщете.

Во всей слободе жили одни ремесленники и мало кто занимался земледелием, лишь огородами для себя. Были близ слободы залежи синей глины, и делали жители всевозможную посуду из неё, отправляя на торг в Кострому, в Ярославль и Нижний Новгород. И всюду эта посуда раскупалась с радостью.

Ещё в пятидесяти пяти деревеньках Адашевых крестьяне занимались охотой и животноводством. Охотники там были отменные, на любого зверя ходили. Деревеньки были маленькие, больше семи дворов не насчитывалось, леса вокруг полны дичи, луга просторные, с густыми травами. Вот и держали скот, кормились им, подати платили. А земля пахотная лишь на пропитание к столу хлебушек поставляла, а дохода от неё не было.

Вотчина Адашевых считалась в ту пору богатой и давала семье Фёдора хорошее кормление. Может быть, по этой причине, когда спустя двенадцать лет семья Адашевых подверглась царской опале, вотчину у них Иван Грозный отобрал и дал им на прожитие земли в Новгородской земле: «В Бежецкой пятине, в кормленой волости Топильской отделено в вотчину окольничим Алексею да Даниилу Адашевым против старых их вотчин погост, а на погосте церковь Рождества святыни Богородицы, да к погосту деревня Погостище, деревня Подкино да Деревенька».

Уже через неделю в слободе был изготовлен дубовый сруб на погреб. Его перевезли в Борисоглебское, и Авдей проверил, надёжно ли сплотили, нет ли лазеек для мерзких тварей. Хорошо поработали бошаровцы, комар носа не подточит. Староста велел собирать подводы, чтобы отправить сруб в Москву. Он и сам хотел поехать с обозом в стольный град, чтобы испросить у Фёдора Григорьевича воли готовить сруб по своему разумению. По этой причине, чтобы всё было наглядно, он не уехал, пока не завели первых венцов новых палат. Вместе с Даниилом, с мастерами он сделал все промеры сруба, записал в ту бумагу, где были вычерчены палаты. Попросил Даниила:

   — Ты, батюшка Фёдорович, приложи к бумаге свою руку.

   — Полно, отец Авдей, батюшка и так всему поверит, — возразил Даниил.

   — Да ладно уж, рука у тебя не отсохнет, голубчик, как приложишься...

Даниилу и самому было приятно подписать бумагу. И он вывел на ней: «Всё здесь праведно, батюшка. Даниил».

После отъезда Авдея Даниил распоряжался всем сам. Он почувствовал к этому вкус, радовался, что складно управляет сельчанами. Правда, иной раз они посмеивались: и чего это их, старых грачей, молодой учит, как гнезда вить. Хорошие это были дни в Борисоглебском, пока Даниил с Иваном близ плотников кружились. Они умудрялись-таки к обеденной трапезе устать и проголодаться, потому как оба нашли себе дело: то подкатывали мужикам брёвна на обработку, то вместе с ними поднимали их на сруб, то выбирали пазы. Тут им удалось освоить это мастерство. Главное, чтобы корытце получалось гладким и черта не перерубалась. И получалось у них ладненько. Когда верхнее бревно клали на нижнее, в пазу зажималась нитка.

И вовсе неожиданно для Даниила вернулся через полторы недели Авдей. Он приехал озабоченный, хмурый. Встретившись уже к вечеру с Даниилом дома, он без лишних слов произнёс:

   — Тебя, Фёдорыч, батюшка в Москву зовёт. По какому поводу — не сказал, но дело, говорит, неотложное. Побратиму твоему тоже ехать. Утром чуть свет и отправляйтесь.