— Как можно забыть, что Алексей славно прослужил отечеству больше пятнадцати лет!

Бельский ответил на это холодно:

   — Вот ты о том и скажи царю, что не ему служил Алексей Адашев, а отечеству. А что же есть отечество, ежели не царь? Скажите, Адашевы, спасибо прежде всего государю, что прослужили столько лет в почестях. Да пора, видно, и честь знать.

Даниил понял, что беседе пришёл конец и пора было уходить. Он встал.

   — Спасибо за добрые советы, Григорий Лукьянович. А больше мне и сказать нечего. — И откланялся.

Григорий, однако, остановил его.

   — Поезжай, Даниил Фёдорович, в Сергиеву лавру, а оттуда, ежели что, спеши в Александрову слободу. Там, может, и застанешь царя-батюшку. Да будь покорен, не ищи себе худа, герой.

   — Другого и не дано, — ответил Даниил и покинул вместе с Тархом покой будущего главы царского сыска.

Уходя из Кремля, Даниил был сосредоточен и задумчив. Его продолжало томить предчувствие беды, и об этом можно было догадаться из того, что он услышал от Бельского. «Да будь покорен, не ищи себе худа» прозвучало предупреждающе. Выходило, что царская опала давно задумана не только для Алексея, но для всего рода Адашевых. Даниил понял, что надо что-то делать, чтобы уберечь ближних от погибели. Памятно было ему время, когда Иван-отрок вместе с матушкой великой княгиней Еленой Глинской расправились с неугодными князьями, боярами и всеми, кто был им близок. Многое в нынешнее время говорило Даниилу, что царь Иван Грозный уже поднял руку на неугодных ему.

Не заезжая домой, Даниил с Тархом отправились на Никитскую улицу к Ивану Пономарю. После Крымского похода Иван перестроил дом, он стал солиднее и просторнее. Иван и Даниил встретились как родные братья, обнялись, трижды поцеловались. Иван тут же спросил:

   — Что у тебя за маете такая? Вовсе ты лицом сник.

   — Хуже некуда, Ванюша. Сейчас всё поймёшь. Алёша мой в опалу царскую попал, в Юрьеве в каземате сидит. Я службу в Вильяне бросил, прискакал порадеть за брата, да чувствую, что тщетны мои потуги.

   — Да есть ли в нём божеское что, в государе?! Агнеца невинного в каземат бросил! — возмутился Пономарь.

   — То-то и оно, что нету! Дашенька где?

   — С матушкой на торг ушли.

   — Вот и славно. Тебе выложу, чем маюсь. Сердце вещает, что и на меня, на моих близких опала ляжет. Потому прошу тебя: возьми Оленьку под опеку, побереги её сколь можешь.

   — О чем разговор, Данилушка! За дочь родную она будет при нас.

   — Нельзя так, Ванюша. У тебя её вмиг найдут. Я оставлю у тебя всё золото, что от царя за Крым получил. Ты купишь ей домик где-нибудь в Земляном городе, прислугу из дальних на торге наймёшь, и Оля там поселится с Антоном — брат и сестра.

   — Этак годится. Да обручил бы ты их: ведь они пара, я заметил.

   — Верно заметил. И я о том думал. Через шесть лет ей и замуж будет пора.

   — Пролетят, и не заметишь, как.

   — Так ты запряги лошадку в крытый возок и поезжай ко мне. Жди там. И Тарха возьми. А я к Степушке заеду: с ним поговорить надо. — Даниил спросил Тарха: — Тебе всё понятно, сынок?

   — Да, батюшка.

   — Тогда коня своего оставь здесь, сам — в возок. А я помчал...

С Никитской до Арбатской — рукой подать, и вот уже новые палаты Степана, он, как и Иван, перестроил их после Крымского похода. Степан с сынком на дворе оказался: мережку ладили для зимнего лова рыбы. Увидев Даниила, который ввёл коня через калитку и шёл к нему, Степан сжал губы, понял, что у воеводы беда, поспешил навстречу.

   — Не видывал тебя таким, Данилушка.

   — Подожди, Степушка, всё поведаю, что у меня есть. А сейчас идём к твоей ненаглядной.

   — Идём, идём, брат. Она пироги печёт в поварне.

Раздобревшая, но в меру, Саломея, увидев Даниила, заахала, заохала.

   — Родимый, не болен ли? — спросила она.

   — Да нет, матушка-сваха, пока держусь. С поклоном к тебе, голубушка.

   — И без поклонов всё сделаю для тебя, родимый.

   — Ты ведь знаешь, какая у Алёши доченька красавица.

   — Эко, сказал. Другой на всём Арбате не сыщешь. И что же?

   — Жениха бы ты ей нашла.

   — А батюшка её почему не просит?

   — Он в Юрьеве и меня о том попросил.

Саломея задумалась, глянула на Степана, тронула Даниила за руку.

   — Найду, родимый. Да и искать нет нужды, только сказать — и прибежит. Я ещё весной приметила, на Пасху. В храме мы были с матушкой Ульяной, Анастасией и Аннушкой — так на неё как глянул молодой Иван Головин, из городских дворян, так всю службу и простоял лицом к ней, молился на неё. И тоже пригож.

   — А сможешь ты ноне слетать к нему?

   — Вот ежели Стёпа отпустит.

   — Беги, моя ладушка, беги! Значит, так нужно. И приведи жениха к нам. Тут и сговор устроим. Или не то я говорю, Данилушка?

   — Всё верно, Стёпа, всё верно.

   — Пойду обихожу себя и побегу, — сказала Саломея. — А вы тут за пирогами смотрите, чтобы не подгорели.

Вскоре Саломея ушла. Даниил как-то маетно осмотрелся кругом.

   — Есть у тебя хмельное? — спросил он Степана.

   — Держу в достатке, и сам сейчас жажду с тобой выпить. Может, нам полегче станет, Данилушка.

Не отлучаясь в трапезную, Степан тут же, в поварне, собрал на стол кое-что, принёс из погреба баклагу водки, глиняные кружки поставил. Присели к столу, выпили, что-то пожевали, вздохнули с облегчением, и Даниил рассказал обо всём, что случилось с его братом.

   — Да чую нутром, что меч-то и надо мной занесён.

   — Не приведи Господь, — отозвался Степан.

   — Теперь я побегу домой, Стёпа. Там меня Ванюша ждёт. Олю отправлю к нему на прожитие, пока домишко не купит, и тут же к вам с Аннушкой и Анастасией приду.

В этот суматошный день Даниил исполнил всё, на что решился в горестных размышлениях. Оля и Антон были отправлены к Пономарю. Головин пришёл к Лыковым вместе с Саломеей, когда Даниил, Анастасия и Анна уже были там. Мать благословила дочь на супружество с молодым дворянином Иваном Петровичем Головиным. Он жил в Москве без родителей и сказал так:

   — Мы ведь ярославские. Деревенька там у нас, и храм есть. Ноне и уедем туда. Как покажемся с Анной Алексеевной матушке с батюшкой, так и обвенчаемся. Так ли я говорю, Анна Алексеевна?

   — Истинно так, Иван Петрович, — покраснев, ответила Анна.

Уехали они, однако, лишь на другой день утром. До полуночи всей семьёй Адашевы собирали Аню в путь, всё приданое уложили на воз. Анастасия все сбережения отдала дочери. Во втором, теплом возке уезжала сама невеста. Анна и Иван встретились уже за заставой. Анастасия и Даниил благословили их, и они укатили в неведомое. Позже будет сказано: «Сохранилось показание, что будто бы уцелела от погрома дочь Алексея Фёдоровича Адашева Анна, бывшая замужем за Иваном Петровичем Головиным... но и это требует документального подтверждения». Одно можно сказать определённо: Даниил исполнил всё возможное, чтобы обезопасить близких от карающей руки царя.

Матушку Ульяну Даниил отправил в суздальский Покровский монастырь, где доживала свои дни великая княгиня Соломония. Анастасия тоже уехала из Москвы в вотчину родителей. Даниил и Тарха упрашивал затаиться где-либо. «Уедешь с Онисимом в Новгород к воеводе Якуну, там и переживёшь смутное время», — говорил он сыну. Но Тарх упрямо твердил своё: «Я с тобой, батюшка, поборюсь за дядю Алексея».

Перед самым отъездом на поиски царя Даниил вместе с Тархом вечером побывали вначале у Ивана Пономаря, потом у Степана Лыкова. Говорил им одно:

   — Чует моё сердце, брат, что в Москву я больше не вернусь.

Они утверждали обратное:

   — Мы с тобой ещё на крымцев сходим.

В последнюю ночь в опустевшем доме на Сивцевом Вражке Даниил собрал в дальнюю дорогу на Днепр своего верного сотоварища Ипата. Он снарядил ему пару лошадей с возком, погрузил в него всё Глашино добро, дал в попутчики дворового парня Глеба и наказал: