— Когда отец привез ее, она говорила? — спросил Кумо.

— Точно, говорила.

— Что она говорила?

Я понимала все, но процесс ответа тормозился где-то на подсознании. Пошевелить языком было невозможно, отсутствовал какой-то связующий момент. Наверняка, братья что-то потеряли, собирая меня по частям. Чем яростнее они старались, тем больше я укреплялась в догадке, что кому-то сильно влетит, когда папочка вернется. Я даже знала, кому. Но однажды у них все получилось. Кумо, выходя на террасу, сунул мне вместо костей баночку со стекляшками. Без игрушки он меня не оставлял, но эта была самая приятная. Я давно присмотрела ее, но не решилась взять. И тут игрушка сама пришла ко мне в руки. Стекляшки меняли цвет, светились в сумерках, магнитились друг к дружке.

— Мерси боку, — сказала я, и «переводчик» на ухе Кумо-Птицелова радостно транслировал эту фразу, прикладывая ее к матрицам известных языков.

Флио я больше не видела. Последние недели пришлось коротать на станции. Последние, самые длинные, как листочки отрывного календаря до каникул. Я рассчитывала успеть на Землю к новогодним праздниками и скучала по снегу. А мои конечности понемногу отходили от отеков, становились пятнистыми, словно вынутыми из могилы. Ясо обещал, что в течение года все восстановится, но я не собиралась ждать год, и растирала их кусочками льда.

— Через месяц, — успокоил меня Його, делая последний медосмотр. — Если не задержит Магистраль.

Его лицо казалось усталым. Похоже, он не был уверен, что мой визит на Флио удался, но мне захотелось запомнить его таким. Запомнить сейчас, словно в новой жизни для него уже не было места.

— Ты сделаешь для меня флион?

— Сделаю, — пообещал Птицелов. — И ты сделаешь подарок для меня.

— Что ты хочешь?

Його подошел и стал говорить совсем тихо:

— Я вырастил четырех сыновей, — сказал он.

— Знаю, что ты многодетный папа. И что же?

— Чувствую силы вырастить пятого.

— Рада за тебя.

— Хочу, чтобы он был твоим сыном.

— Ты серьезно? Нет, Його, я…

— Надо твое согласие. Я сам выращу… Он не побеспокоит.

— Його, ты не понял. Я морально к этому не готова.

— Тебе не нужно готовиться.

— Я говорю «нет»! Ты понимаешь? — взгляд Птицелова померк. — Если б ты дал мне время обдумать. Я не готова иметь детей. Не имеет значения, сколько это потребует участия и беспокойства. И кто будет воспитывать также неважно. Я просто морально к этому не готова. Ты понял?

Його понял и не скрыл разочарования.

— Ты огорчила меня, — сказал он, прощаясь.

— Прости, я не хотела тебя огорчить.

И самое главное об информалах-алгониках: это такие существа, которым нигде на свете нет уюта. Они чувствуют себя комфортно только в обществе себе подобных, в среде, насыщенной алгонием или в состоянии летаргического сна. Что они понимают, теоретики?! Разве хартианские «сны» в обществе себе подобных могут сравниться с удовольствием вернуться домой? Как я боялась, что окажусь в пустом городе, в котором не ходит транспорт, и люди не высовываются из квартир, потому что компьютерная сеть избавила их от такой нужды. Как я утешала себя, что этого не может быть. Что за год Земля не могла измениться. Но когда Лунная База приняла меня в отсек, я почувствовала запах дома, словно никуда не уезжала.

Меня и встретили соответственно, словно я отлучилась из офиса на полчаса. Индер опять вскрыл капсулу, не проверив, кто в ней сидит, и опять удивился, что это я, а не Вега. В офисе было пустынно.

— Какое сегодня число? — спросила я.

Индер поднял глаза на календарь.

— Вот это, — его палец уткнулся в двадцатое октября.

— Где все?

— Где-то здесь, — он огляделся, словно придремал на минуту, а за это время секториане разбежались. — Хартия нас не предупредила. Я опять не подготовился к твоему карантину.

Контора и впрямь подозрительно обезлюдела. Со времени моего отъезда не изменилось почти ничего, только мебель переехала из одного угла в другой, только жалюзи появились на всех окнах и стенах, а в коридоре был постелен новый палас. Однако ощущение в этих стенах было таким, словно я пропустила что-то важное и теперь уже не в команде, а в лучшем случае, в статусе почетного наблюдателя.

— Индер, я, собственно, вернулась! — напомнила я.

— Хорошо, — ответил Индер и сел раскладывать пасьянс. — Две недели не пить, не курить, соблюдать диету и каждый день проходить медосмотр.

— Так начинай меня медосматривать!

— Давай завтра, — предложил он. — А сейчас отдохни.

Свой модуль я не узнала совсем. Каскад был отключен, вода спущена, на дне бассейна стояла чистящая машина, от нее тянулся шнур и пропадал в дебрях разросшегося кустарника. Все двери были открыты, все коврики скатаны, пледы и подушки убраны, посуда спрятана. Только вентиляция под потолком сухо и заунывно гудела в полумраке. Словно мое обиталище подверглось генеральной уборке накануне капитального ремонта. Что-то ужасающее было в этом запустении, и я решила подняться наверх.

Вот уж где меня ожидал полный паралич восприятия. Словно лифт по ошибке выбросил меня в чужой дом. Ничего общего с тем убогим пристанищем для Мишиных гетер. Крышка подвала теперь открывалась педалью с пружиной и состояла из цельной дубовой доски. Пол был перестелен весь, стены оштукатурены, потолок уже не провисал, а сиял белизной под светом новой люстры. На стенах появились шкуры и рога, скрещенные шашки и охотничьи кинжалы. Вместо моей простенькой мебели стоял вполне приличный гарнитур, музыкальный центр с колонками высотой в шкаф. Вместо печи — камин с кованой решеткой, а в кухне я обнаружила новую плиту, холодильник, последнюю модель электрочайника, два яблока и полный евродизайн. Двери и окна были открыты нараспашку. Тянуло дымом, словно камин топился по-черному. Я вышла в палисад и не узнала свой дом снаружи. Вместо дырявой жести на нем был шифер, а вместо бревенчатых стен — кладка из рыжего кирпича. Дымом тянуло и на улице. В сумерках, прохладным октябрьским днем, когда улицы завалены опавшей листвой, мой двор был вылизан граблями. Небо было чистым и высоким. Если бы час назад я взглянула на Землю в телескоп Лунной Базы, ни за что бы не узнала крышу собственного дома.

В глубине двора, за побеленными стволами деревьев дымил костер. У костра возилась фигура в кепке и телогрейке, сгребая остатки листьев. Фигура кидала их в тлеющий огонь с подветренной стороны, но дым перекатывался с боку на бок.

— Миша!!!

Фигура вынырнула из дыма, застыла, увидев меня на пороге.

— Ты?! — крикнул он. — Вернулась? Неужели вернулась?

Странная мысль посетила меня. Глупая мысль о том, что это и есть мой жизненный апогей. Что ничего лучшего со мной уже не произойдет. Что все, о чем мечталось, достигнуто в эту минуту. Ко мне шел именно тот человек, которого мне действительно хотелось обнять. Я почти решила: дождусь очередного предложения и выйду замуж. Пусть пеняет на себя. Сделаю это, раз ему так хочется. Но в объятиях Мишиной копченой телогрейки я отрезвела. «Пока сойдут серые пятна, — решила я, — сто раз успею передумать. Глупости надо делать либо с ходу, либо не делать совсем».

Миша выпустил меня, взяв честное слово, что я не «фазан», не проекция и не привидение. На всякий случай, он закрыл окна, чтобы меня не сдуло сквозняком, и положил в камин дров. Я не испарилась.

— Сейчас сварю какао, — сказал он.

— Я же в карантине.

— А я сварю такое какао, что ты забудешь про карантин! Меня научили: берутся две ложки сухого молока, две сахара, одну какао… главное, как следует размешать…

— Перед Индером неудобно.

— Знаешь, куда пошли своего Индера… — шепнул он мне на ухо и отправился ставить чайник. — Нет! Этого не может быть! — кричал Миша из кухни. — Я ждал тебя не раньше декабря. Хорошо, что успел закончить ремонт.

— Я не узнала своей хижины!

— Серьезно? Я сам не узнал, когда вывез мусор. Полный самосвал с горкой! — кричал он еще громче. — Как чувствовал, что ты едешь. Нам сказали, что капсула сошла на Магистраль. Мы решили, что это консультанты. Я сразу сказал: «Ирка гремит костями!» Я же чувствовал! Сказал, а сам не поверил. А это ты! Вот, дела!