— Борисыч, миленький! — закричала она. — Ты же обещал, что никогда меня не оставишь!

Тогда Миша принялся за Джона:

— Если не будет связи, ты останешься последним нашим спасением. Кроме тебя, никто не почувствует беды…

— Если я буду с вами, — возразил Джон, — беды не случится.

Миша опять напал на меня. Скандал шел по кругу, только Имо из него выпал в самом начале и стоял у стены, безучастно наблюдая баталии, пока не привлек к себе внимание Ксюши:

— Люди! — воскликнула она. — А кто такой Имо? — все посмотрели на Имо. — Что же получается? Борисыч — бортинженер, Ирина Александровна — контактер, а Имо?…

— Результат контакта, — ответил за него Миша.

В самом деле, никакой специальностью в разведке Имо не обладал. Хуже того, обладать не стремился. Однако он не сменил надменной позы и столь же безучастно взирал на склоку под ногами.

— Борисыч! — возмущалась Ксюша. — Скажи ему…

— Все! — сказал Борисыч.

— Нет, не все! Почему мы должны остаться, а он поедет? Это несправедливо!

— Действительно, — согласилась я. — Имо, назови хотя бы одну причину, чтобы тебе не остаться дома?

— Пусть отдаст пульт и валит в Шарум, — настаивала Ксю.

— Слышал? Отдавай пульт и вали, — передразнил ее Миша. — Почему это ты нужный человек в экспедиции?

— Потому что я так решил, — ответил Имо, и пульт не отдал.

С тех пор, как теория информационных цивилизаций окончательно перешла от фантастов к ученым, ее постигла та же участь, что и теорию цивилизаций алгоников. С одной стороны, все логично, с другой, чего-то не хватает. Как в одном, так и в другом случае, не хватает самого объекта. Но, если цивилизация алгоников, в силу своей антиматериальной природы, может быть невидима и неуловима, то информационная цивилизация манипулирует вполне доступной материей. Ученые не нашли в Галактике природной среды обитания редуктива. Они согласились, что развитая (уплотненная) матрица ведет себя как генетический архив, а алгоническая компонента добавляет в него программу развития, но подтвердить на практике не смогли. Не нашли планету с плотной матричной средой, чтобы добавить в ее недра немного алгония; зато дали определение информационной цивилизации, то есть выявили ее основную особенность, и систематизировали разумную Вселенную по четырем «ключам». Цивилизации первого и второго «ключа» (гармоналы и субгармоналы) развиваются в определенной физической среде из клетки, наделенной генетическим кодом, в биологический организм, который в апогее своего развития дает насыщенную информацией матрицу. Информационная цивилизация проходит этот путь в обратном порядке: насыщенная матрица формирует программу, которая находит воплощение в физических объектах, которые, в свою очередь, создают среду обитания.

То есть, материя, данная нам в ощущениях, первична лишь на первом и втором уровнях. На третьем и четвертом она вторична, поэтому информационные цивилизации в ученой среде получили название редуктивно-матричных. Сами же ученые, отчаявшись найти доказательства теории, нашли ей применение в сельском хозяйстве. К примеру, чтобы вырастить овощ гигантского размера и целебного свойства, необязательно тратить годы на селекцию. Эффект противоестественного отбора можно получить через матричную программу. Пришлось попотеть, чтобы научиться программировать тонкую материю, но дальше грядки дела не пошли. До сих пор самым большим достижением в области редуктивного интеллекта является тиагон. Только цивилизация, создавшая тиагона, не считала свое достижение удачным.

Фантасты не отошли от темы. Они дали собственное определение редуктивно-матричным явлениям. Они пришли к выводу, что материя и антиматерия — лишь тупиковые фазы бытия, и сформулировали основной вопрос философии по-своему: «Что первично, видимые, но неосязаемые объекты, — спросили они ученых, — или осязаемые, но невидимые?» Пока ученые искали подвох, фантасты ответили сами: «Невидимые и неосязаемые, — ответили фантасты, — потому что зрение и осязание сами по себе вторичная природа вещей».

— Где корабельные? — спросила Ксюша и стала трогать воздух руками. — Джон, хочу корабельных.

«Колхоз» рассредоточился по матрасам и замер. На борту был большой бардак, который устроил Имо. Никому не пришло в голову наводить порядок. Только Ксюша скинула с лежака пустые баллончики из-под краски. Они зловеще загрохотали по полу. Имо не успел закончить роспись стен, потому тара из-под краски валялась всюду. Миша закрылся с компьютером в соседнем сегменте.

— Борисыч, корабельные у тебя?

— Я сказал, меня не отвлекать! — раздался из-за занавески сердитый баритон.

Миша сказал всем. Предупредил по-хорошему, чтобы не совались и не задавали вопросов. Мы поклялись, но Миша не успокоился. Он заперся, сосредоточился. Из кабинета не доносилось ни звука. «Колхозники» вели себя как в музее, тихо сидели, тихо ходили и завороженно глазели по сторонам. Я боялась, что интерьер корабля будет напоминать мне печальную историю Сириуса, но Имо изменил внутренний дизайн до неузнаваемости, и продолжал работу. На этот раз он писал портрет Айры, а может быть мой, по воспоминаниям от детских фотографий. Наверное, все-таки Айры, потому что на ее плече сидела птица.

— Ты навестил ее? — спросила я. Имо утвердительно кивнул. — Как она? — Кивок повторился. — Если все закончится, я попрошу Його отпустить ее с нами. — Имо помотал головой отрицательно. — Это почему же?

— Она принадлежит Його.

— А ты принадлежишь мне! Вернемся на Блазу, посажу на цепь и никакого мороженого.

Имо прикоснулся к стене и замер. Мне показалось, что нарисованное лицо шевельнулось. Имо ждал. Он смотрел на картину так, словно она оживала. Словно это была не картина, а анимация. По лицу Айры двигались тени, оно бледнело, краска сползала с него мазками. Пространство светлело, нарисованные на стенах джунгли расступались, оголяя чистое полотно. Рисунки таяли.

— Идите сюда! — крикнул Миша. — Скорее!

Экипаж сбежался в его сегмент.

— Что я говорил? — с гордостью произнес Миша и положил пульт. — Угадайте, какой год на корабельном хронометре?

Мы посмотрели на свои часы. Они стояли. Не работал компьютер, он вел себя так, словно оказался за пределом скоростей. Не исключено, что так оно и было: машина занималась сама собой, перенастраивала себя заново каждую секунду.

— Сюда смотрите, — командовал Миша. — Время нашего прибытия в Андромеду! Начало прошлой экспедиции! Мы вне реального времени, господа! Мы редуктивные информалы! — сказал он, и сам не поверил сказанному. — Вообще-то я ожидал, что все будет не так.

— А как? — спросила Ксюша.

— По идее, здесь должны бегать наши собственные привидения. Эх, — досадовал он, — хотел сделать сюрприз.

— Может быть, вы еще не зашли на корабль, — предположила Ксюша. — Какого числа вы прибыли? — спросила она и взяла Мишин хронометр. — Какого числа вы зашли на борт?

Ни один хронометр на борту не работал, время отсчитывалось на глаз, пока Ксюша не догадалась поднять с пола баллон с неизрасходованной краской.

— Эта что ли выветривается через сутки?

— Эта, — подтвердили Имо и Джон.

— Ровно через сутки? — уточнила Ксения и влезла на Мишин стол. — Можно, я здесь напишу? — спросила она, и экипаж замер.

Ксюха набрызгала на стене дату нашего пришествия на корабль.

— Что? — спросила она, глядя на наши удивленные лица. — Нельзя? Она же выветрится.

Цифры растаяли. Ксюха написала следующую дату.

— Вот вам и сутки, — с гордостью заявила она.

Никто из очевидцев не рискнул остановить процесс. Наоборот, когда ей надоело, все в один голос требовали продолжать. Миша сам диктовал цифры, сутки проскакивали за десять секунд, Ксюха впервые баловалась краской, которая исчезает сама, рассуждала о ее применении в быту, а я не могла вспомнить, рассказывал ли ей кто-нибудь про календарь? После экспедиции никто не вспомнил о нем, все были заняты другими проблемами. Даже если ходили разговоры, точного месторасположения календаря Ксюха угадать не могла. Миша действительно запустил «парус», осознание этого факта заставило нас стоять два месяца, разинув рты перед его столом. Стоять, пока Мишу не осенило: