— С девушкой, небось, Иван, — догадался Миша, — а твои — крысака пасут. Ну, вот! Миша выбрал из почтового списка файл, адресованный в диспетчерскую службу. Поди, отдай этому неврастенику.

Я взяла ремень с управляющей панелью, экран поплыл за рукой, сдвинул поле и взгляд зацепился за знакомый иероглиф: «Галей» было написано в графе поступившей корреспонденции. Это слово я узнала бы в любом написании. Я узнала бы его и через сто лет, но Миша подозрительно прищурился.

— Дам шефу и сразу вернусь, — пообещала я и попыталась в лифте оживить панель.

«Галей» было написано во входящей почте, но обратный адрес не был указан. К слову не прилагалось информации, что это был за адресат и с какой проблемой он обращался к Имо.

Шеф развернул почту сам и просмотрел ее на скорости, от которой у меня все буквы сливаются в однородный фон.

— Иди, — сказал он, наконец, и успокоился.

— А компьютер?

— Зачем?

— На место хочу вернуть.

Шеф поглядел на меня поверх очков с великим подозрением: глаза бегают, порозовела, стало быть, врет, — подумал шеф. Клянусь, что именно так он и подумал.

— На, — сказал он, но глядеть не перестал.

— Между прочим, Ксюша до сих пор зарплату не получила.

— Получит, — пообещал шеф. — Что-то еще?

— От Адама по-прежнему ничего? Никакой информации о нем не получали?

— Нет. А ты?

— И я нет.

— Почему спросила? Он пытался связаться с тобой?

— Почему? Я спросила просто так. Нельзя спросить просто так? — я сделала удивленное лицо и вышла, а шеф проводил меня до лифта тем же подозрительным взглядом.

— Где ты молился сегодня, раб Божий? — спросил отец Сириус ученика, которого в прошлый раз наставлял делать это с комфортом. Ответ не был слышен из-за гомона аудитории. — А ты? — обратился Сир к его соседу. — Давно ли вы ходили в храм, братья мои?

Братьев не любили в храмах, да и братья, по совести сказать, не любили туда ходить, но Сириус не запрещал. Сириус не запрещал своей пастве никогда и ничего, во время службы братьям самим становилось тошно. Тогда их выносили на улицу подышать. Из тех, кому особенно подурнело, изгоняли бесов. Бесы выходили и возвращались. Однажды я спросила у шефа, что это, и тот удивился: «Сама догадаться не можешь?» Могу, но лучше услышать. Когда услышишь то, о чем догадываешься, уверенность возрастает. «Апостолам» Сириуса было спокойно только в темном подвале, где Учителя не беспокоили.

— Построй свой храм, — сказали Сиру «апостолы», — и научи нас, рабов Божьих, как следует молиться и кому молиться, чтобы выйти из душевной смуты.

— Я отучу вас быть рабами Божьими, — ответил им Сир. — Для этого не надо строить храм. Бог мой, что творится?.. — вздохнул он и поглядел в окно. За окном творилась теплая летняя ночь. — Что с нашими душами делают в храмах? Как из желудя не вырастет райское дерево, так и раб никогда не станет человеком. Кто вы, люди? — аудитория, наконец, затихла. — Церковь вернет гармонию в ваши души, но разве она скажет, что есть ваша душа? Никто кроме меня не откроет вам истину, ибо истина есть погибель. — Аудитория безмолвствовала. Слышался стук механических часов, словно мины, заложенной в тишину. — Когда человек обрел под ногами земную твердь, он утратил то важное, что привносило ясность в его бытие. Где-то, между сумасшествием и смирением, мы потеряли главное звено человеческой души: понимание того, кто мы и зачем живем. Для чего появились на свет и во имя чего покинем его в свой срок. Я готов вернуть вам утрату, но готовы ли вы нести эту ношу по жизни? Груз сей тяжел для человеческих плеч. Братья мои, то, что мы называем жизнью, есть величайшая иллюзия бытия. Мы не наделены разумной волей, чтобы строить будущее. Мы только собираем архив. Каждый из нас лишь переносит информацию с одного уровня бытия на другой. Кто-то действует разумом, кто-то чувством. Путем проб и ошибок, мы, как пчелы несем в соты мед, складываем из своих судеб архив Вселенной. И, чем больше информации мы несем, тем большими отступниками становимся, ибо отступничество есть шаг в неведомое. Если такое предназначение покажется вам странным… Идите в храмы, братья мои, — Сириус подождал, облокотившись на трибуну. Никто не ушел. — Идите, не сомневайтесь. Не каждому под силу донести свой крест до Голгофы. Для иных храм — добрый приют, где можно не терзаться бессилием, ибо ничто не освободит от сомнения лучше, чем вера; ничто кроме молитвы не избавит вас от необходимости мыслить и рассуждать. Только я хочу спросить ушедших, какой архив вы оставите после себя?

Никто и не думал идти в храм. Предложение поступило не по адресу. Здесь не было ни одного «застрявшего» между сумасшествием и смирением. Здесь сумасшедшими были все. Сир тучей навис над первым рядом скамеек:

— Если жизнь каждого из вас ни на йоту не изменит судьбы человечества, идите. Не сомневайтесь. Идите туда, где вас утешат, где вы почувствуете ценность самое себя, ибо раб всегда имеет цену. Только отступники не имеют цены, потому что не имеют хозяина, который ее назначит.

Идея покончить с религией обуяла Сириуса на Блазе. Там он без труда добрался до архива Секториума и узнал некоторые обстоятельства, в которые шеф не планировал его посвящать. Сириус посвятил себя сам и пришел к выводу, что контора намеренно занимается решением не той задачи.

— Глупо было провоцировать гиперузлы, — заявил он мне однажды, застав на поселении в одиночестве. — Ваша религиозная трактовка социальных аномалий — бред! Дичайший бред! Поверь мне, бывшему священнику. Разрастание матричных узлов лишь следствие проблемы, но никак не причина. Причину надо было искать. Надо было досконально работать с гипотезой Птицелова. Вы изначально, осознанно, сговорившись, пошли неверным путем.

— С какой гипотезой? — не поняла я.

— Ты записала с его слов: «небо растет и давит на землю», но не потрудилась извлечь смысл…

— Это было невозможно.

— Надо было выяснить, во что бы то ни стало.

— Поговорил бы с ним сам! — рассердилась я, но Сир был прав. То, что я не разобралась в смысле сказанного Птицеловом, был мой профессиональный прокол.

— Надо было глубже работать с экспертами. Что они имели в виду, когда говорили «другие цивилизации Земли»? Что же, тоже языковые трудности вам не позволили разобраться?

— Тогда была очевидна самостоятельность гиперматриц. Сигирийцы не сталкивались прежде с таким явлением. Перед нами было очевидное решение проблемы. Понимаешь? Очевидное!

— Вы даже не приблизились к проблеме, — заверил меня Сир. — Вега запретил вам приблизиться к проблеме. Он использовал вас, как рабочий инструмент, но вы же мыслящие существа. Если бы вы думали, вместо того, чтобы предаваться безделью. Если бы Михаил Борисович был настроен работать… Вы погрязли в праздности, увлеклись ничего не значащими мелочами, увязли в быту. Зачем Птицелов прислал тебе Имо? — вдруг спросил он.

— Затем, что так принято. Затем, что даже флионеру бестолковому ясно, что ребенок не должен расти сиротой при живой матери.

Сириус не успокоился, он допросил с пристрастием сначала меня, затем Юстина и выяснил, что слово «смерть» в языке флионеров не несет того же смысла, что у землян; «переводчик» Юстина сработал буквально, и тоже по моей оплошности, потому что именно я адаптировала языки. Мне самой надо было выяснить это раньше, чем Сириус влез в мою личную жизнь. Тогда я впервые задумалась о том, что Птицелов, вероятнее всего, жив. Задумалась, но вывод не сделала и никому не сказала. Сама пыталась выстроить теорию из разрозненных фактов, но, чем больше старалась, тем больше путалась. И выводы Сириуса, в большинстве своем, были мне непонятны. Я никогда не могла уловить точный смысл его слов, мне всегда казалось, что за сказанным скрывается многослойный подтекст. «Вы настолько разные люди… — сказал однажды шеф, — не надо удивляться. Вы считываете информацию с разных уровней. Странно, что вы вообще поладили».