При упоминании о капсулах, я решила переместиться на кухню, чтобы вся улица не оказалась в курсе наших дел.

— Что за консультанты?

— Да ты отдышись! Хватит проблем и на твою голову. Сегодня гуляем. Ни слова о работе, — он вынул из буфета две керамические чашки, которых тоже в верхнем доме прежде не водилось. В глубине стола мелькнули тефлоновые кастрюли, упаковка от импортных фужеров.

— Твой модуль совсем разбурили, — предположила я, — и ты решил обосноваться здесь?

— Зачем зря добру пропадать? Тебя нет. Только коты по огороду шастают. Я решил, тебе будет приятно: я сверху — ты снизу. Классическая позиция!

Чем больше Миша меня убеждал, тем больше я укреплялась в подозрении, что вся эта деятельность не про мою честь, что я опять свалилась некстати, а хуже всего, что Миша, который всегда был откровенен со мной до пошлости, отчего-то темнит.

— Я от безделья в бассейн записался, — хвастал он. — Каждый день по часу плаваю. В твоем лягушатнике не разгонишься, а там пятьдесят метров, вышки, сауна, все, что хочешь. Другим человеком себя почувствовал. Хочешь, для тебя пропуск нарисую? Я плоттер закупил. Немецкий. Печатает почти как наш. Хочу фотообои сюда наклеить. Как думаешь, классно будет? Вид кораллового рифа или Парижа с Эйфелевой башни. Что тебе больше нравится?

— Твой дизайн, Миша. Тебе решать.

— Ты не против, что я старую печку снес?

— Я все-таки хотела бы знать, что за консультанты к нам едут?

Миша сморщился.

— Тут, видишь ли, штука в чем…

— В чем же?

— Мы немножко покумекали и нашли способ замерить узловой фон без помощи «слизи». Причем, не просто замерить, а сделать фоновую статистику чуть ли не от Рождества Христова.

— Без техники «белых»? Миша! Хорошо же вы покумекали! Как тебе удалось?

— Ну, как сказать… — Миша зарделся от скромности, — чтобы поточнее выразиться… Вообще-то мы ее сперли у «белых».

— Ты взломал их сеть?

— Сиги ломали. Я только объяснял, как. Короче, мы теперь запутались с концами. Там такая информация выплыла, что шеф связываться не стал, за консультантами помчался. Сказал, ждать. У сигов, оказывается, есть служба, которая анализирует фон в космических газах. Они же, ради прикола, занимаются алгонием.

— Чем?

— Звездными аномалиями. Ты поняла, подруга? Шеф сказал, ждать. Давай ждать.

К ночи в бункере заработал каскад. Бассейн медленно наполнялся. Горел свет, играла музыка, а меня не покидало ощущение, что я вернулась не на ту планету, по которой скучала. Что-то здесь изменилось. Не изменилось только состояние ожидания, характерное для моего секторианского бытия.

— Если хочешь, можешь снова работать в библиотеке, — Миша присел на край дивана, — Степановна сказала, что найдет тебе место. Им урезали штат, но тебя устроят.

— Откуда такая информация?

— Они тебя оформили по собственному… Честь по чести. Я сам заявление написал. Сначала хотел оформить декретный отпуск…

— Вот, дурак!

— Я так и подумал, что ты вернешься и будешь недовольна. Сказал, что ты уехала домой. Они сказали, если что, пусть звонит.

— Миша, мне кажется, я чего-то недопонимаю.

Миша улыбнулся, и впервые стал похож сам на себя, тридцатилетнего тинейджера, для которого взрослая жизнь лишь затянувшиеся каникулы после десятого класса. То, что давило его весь вечер, вдруг ушло. Неожиданно, словно в один момент он признал неотвратимость моего присутствия и смирился с этим, как с неизбежным противодействием окружающей среды его мальчишеским замыслам.

— Ладно, — сказал он и улегся в ботинках рядом со мной. — Расскажу. Только тебе. Не вздумай кому-нибудь проболтаться.

Во-первых, надвигался Мишин день рождения. Эта неприятность случалась с ним каждый год двадцать девятого октября. Каждый год в этот день секториане бросали работать и накрывали стол в холле. Мише в Секториуме позволялось все. Он единственный пользовался привилегией напиться на рабочем месте до свинского подобия, но в день рождения он «отрывался» особо, по полной программе и непременно на пару с Адамом. После таких событий пьяного Мишу находили в экзотических местах, Адама — в ближайшем отделении милиции. После празднования двадцатипятилетия, к примеру, Миша был обнаружен в дамском клубе одной из богатых арабских стран. Обнаружен случайно. Наткнулась прислуга во время уборки. Миша неприметно спал в саду, никого не трогал, ничего не понимал, лыка не вязал по-русски, чем, безусловно, спасал престиж державы. В этом состоянии он, вероятно, сошел за местного, был оттранспортирован куда следует, где также молча ожидал Шариатского суда, пока шеф его не хватился.

За такое безобразие Миша надолго лишился доступа к сигирийской «тарелке», на которой прежде бороздил океан. Чем они с Адамом занимались в этот день каждый божий год, не знал никто. Однажды наутро тридцатого ботинок Адама был найден на пульте телескопного слежения Лунной Базы. От ботинка были оторваны шнурки, выдрана стелька, никаких пояснений к данному объекту не прилагалось. Ботинок был новый, сорок третьего размера, итальянского производства, несомненно, последний писк моды — других Адам Славабогувич не носил. В то утро он проснулся на нарах босиком. Участь второго ботинка Секториуму неизвестна. Только сотрудники НАСА, получая данные с лунных сейсмических датчиков, тем более не узнали, что лунотрясение в ритме тяжелого рока той ночью устроила наша акустическая аппаратура.

Говорят, вся нечисть плясала на Хеллоуин в хилой лунной гравитации. Говорят, что это наши секторианские алкоголики устроили в двадцатом веке немало стихийных бедствий, и обронили Тунгусский метеорит в тайгу, тогда как целились в Гималаи.

Шутки шутками, а в этом году Мише исполнялся тридцать один год, и он намеревался отметить это событие максимально цивилизованно. Но это еще половина ужаса. Главный ужас заключался в том, что Миша влюбился. Влюбился наповал. Со всей страстью, присущей его «скорпионьей» натуре. На моей памяти, это случилось впервые. Признаться, я и не подозревала, что он способен на такой накал чувств.

— Ты представить себе не можешь, что за девчонка! — восклицал он. — Таких больше нет! Это единственный экземпляр! Неповторимый шедевр природы!

«Шедевр природы» имел двадцать годов отроду. Симпатичная куколка, трогательное дитя. Романтичная, поэтичная и возвышенная, с длинными льняными волосами, расчесанными на прямой пробор, с хрупкой фигурой и не особенно развитыми женскими формами, от которых Миша обычно терял самообладание.

— Она учится на филфаке, — рассказывал он с придыханием. — Сама минчанка. Начитана — жуть! Степановна взяла ее на твое место, на полставки. Представляешь, она еще и работает, чтобы кормить мать! Я ей денег предлагал, — не берет. Чувствуешь, характер, да? Ты когда-нибудь видела, чтобы женщины от денег отказывались? Просто так! Я же ничего не требовал. Ты знаешь, она Шекспира цитирует по-английски! Я его с листа прочесть не могу, а она наизусть шпарит.

Имя у Мишиной пассии было соответственное: Анжела. «Мой ангелочек» звал ее Миша и трясся от восторга.

— Думаешь, ничего, что я на десять лет ее старше? Вообще-то, я не чувствую разницы. Серьезно! Ирка, я такой девушки еще не встречал. Я думал, таких не бывает! Тебе надо с ней познакомиться. Вы подружитесь, я уверен. Ты — свой человек. Не то, что эта кикимора! (Он имел в виду Алену). Ты же всегда меня понимала.

— Попробую, — обещала я. — Во всяком случае, постараюсь.

— Я тебя обожаю! — клялся Миша.

— Но, прекрасные принцессы, знаешь ли, вырастают из романтического возраста.

— Это не тот случай! — заверял Миша. — Она особенная. Я даже уверен, что она девственница. Вот увидишь!

— Не приведи господи! На это уж, будь добр, смотри сам. То, что она с тобой еще не переспала, совсем не гарантия.

— Типун тебе на язык! Ты просто ее не знаешь. А увидишь и сама влюбишься, потому что в нее нельзя не влюбиться.

Всю неделю он рассказывал о своей красе ненаглядной. Всю неделю вокруг меня ездили по полу ящики с шампанским и летали коробки с шоколадом. Всю неделю я лежала на диване, смотрела телевизор, и даже не думала разгребать материалы, привезенными из командировки. Миша угощал меня деликатесами, которые складывал в верхний холодильник. Иногда мы поднимали тонус бутылочкой вина, закупленного к торжеству. От этой суеты я получала удовольствие и отдыхала, а Миша решал пространственную задачу постановки стола в каминном зале верхнего дома.