С учетом всего сказанного можно придти к выводу, что реальность явления значит меньше, чем его «мифологическое» присутствие, и это главное. Возрастающая грамотность населения, несомненно, способствует тому, что представления и реальные действия совпадают все больше. Солдаты в 1917 году, точно так же, как и впоследствии советские граждане, воспринимают государство как естественного адресата, которому следует направлять свои упреки и жалобы.

Навязчивое желание прослушивать, наблюдать и контролировать собственный народ являются характерной чертой советской власти с самых первых ее шагов. С этой целью режим обзаводится разнообразными инструментами: множеству структур и государственных учреждений поручено собирать сведения о настроениях людей, выслушивать, принимать их жалобы. Полученная таким образом информация используется по-разному: и для устранения нарушений, и для контроля над административным аппаратом, и для выявления оппозиционеров, и для зондирования настроений населения, и для политических репрессий.

Первостепенную роль играет политическая полиция. Органы государственной безопасности создаются сразу вскоре после революции: столкнувшись с сопротивлением общества, большевики организуют ВЧК — Всероссийскую Чрезвычайную комиссию для борьбы с контрреволюцией и саботажем. Ее задачей является усмирение любых форм сопротивления новой власти, и она является основным инструментом репрессий против недовольных. Но на самом деле функции комиссии значительно шире, и информаторская сторона ее деятельности является не менее важной. С июня 1918 года ВЧК начинает создавать информационную службу, задачей которого является сбор сведений об общественном мнении. Эта служба регулярно составляет отчеты для самых высоких руководителей страны. Кроме того, с 1920 года отдел политического контроля (ОПК) начинает перлюстрацию переписки советских граждан.

В 1922 году ВЧК была преобразована в Главное политическое управление (ГПУ). В более мирной обстановке конца Гражданской войны оно должно ограничиться «борьбой против политических противников и крупного бандитизма»{91}. После XVII съезда ВКП(б) (июль 1934 года) ГПУ прекращает свое существование, его функции передаются вновь созданному Народному комиссариату внутренних дел (НКВД) с более широкими задачами. НКВД объединяет все репрессивные функции государственного аппарата, в частности одно из его подразделений — ГУЛАГ будет управлять лагерями для заключенных и всей сетью учреждений по отбыванию наказаний, которая до этого находилась в ведении Народного комиссариата юстиции{92}. Тем не менее задача наблюдения за настроениями населения не забыта: чиновники и информаторы органов государственной безопасности не перестают составлять сводки и отчеты. На миллионах страниц{93} они описывают повседневную жизнь советских людей, сообщают о содержащих недовольство высказываниях, фиксируют настроения. Политическая полиция, таким образом, не просто играет репрессивную роль, она является центром по «прослушиванию шумов» у населения.

Среди способов контроля над населением, и, следовательно, над тем, в чем и как выражается недовольство, одним из наиболее изученных является почтовая цензура, исследованная во многих работах{94}. Речь не идет о чем-то, специфическом для советского периода: перлюстрация частной переписки существует в России с XVIII века и развита также в других европейских странах, в частности во время Первой мировой войны. Отмененная большевиками при приходе к власти, военная цензура была восстановлена во имя «сохранения военной тайны и ограждения интересов РСФСР» в конце 1918 года{95}Помимо откровенно контрреволюционных высказываний, цензоры искали также сведения о настроениях населения, о его отношении к войне и к советской власти.

В августе 1920 года эта деятельность становится одной из прерогатив ЧК, затем ОГПУ Сотрудники Отдела политического контроля продолжали, таким образом, систематически фиксировать информацию о настроениях населения (даже по письмам, которые не были изъяты), чтобы затем передавать эти материалы в другие отделы политической полиции. Эта деятельность чекистов имела целью контролировать население и, в случае чего, принимать меры против инакомыслящих, но за ней стояло также желание обладать всей полнотой информации, зондировать общественное мнение. На основе копий писем, которые они сопровождали своим собственным анализом, службы ОГПУ составляли аналитические сводки, иногда весьма объемные (от 68 до 380 страниц в Ленинградской области{96}). Эти сводки затем направлялись секретарям областных комитетов партии или заведующему сектором информации.

Недовольство населения, каким оно предстает сквозь призму таких сводок, формулируется в выражениях, которые можно встретить и в изучаемых далее письмах к власти. Авторы говорят не только то, что они думают о режиме (коммунисты — это «бешеные собаки»), но и о пьянстве, о злоупотреблении властью на местах, о преступности и ее росте, о проблемах образования и культуры, об уровне жизни{97}.

Такой контроль, по-видимому, получил развитие в двадцатые и тридцатые годы, хотя надежными цифрами мы не располагаем. Накануне Первой мировой войны на всю Российскую империю было сорок девять человек, которые занимались перлюстрацией писем, в 1924 году их количество было вдвое больше{98}.[27] Но этого по-прежнему очень мало. Одиннадцать московских цензоров в 1924 году явно не справлялись с объемом работы. В дальнейшем ситуация, похоже, улучшилась[28]. Доклад отдела информации ОГПУ о письмах кулаков, высланных на Север в 1930 году, свидетельствует, что между 20 июня и 1 июля 1930 года эти службы просмотрели 16 790 писем{99}. Цензор, работавший в Чите в конце 1940-х годов, называет цифру 70 человек и считает, что обрабатывалось около десятой части всей переписки{100}. Однако в 1920-е годы деятельность ОПК остается фрагментарной и не очень внятной.

Перед сотрудниками ОГПУ, во всяком случае на местном уровне, ставилась задача быть, по выражению Мартина Лациса, руководителя украинской ЧК, «глазами и ушами режима»{101}. Однако их количество было ограничено, и им приходилось прибегать как к услугам постоянных секретных сотрудников, чаще обозначавшимся при помощи сокращения «сексот», так и менее регулярных «осведомителей». Об этой сети сотрудников, организованной секретной полицией «с первых дней ее существования»{102}, мало что известно: сведения из первых рук крайне отрывочны. В то же время представления о постоянной слежке прочно сидят в головах россиян и советских людей: мемуары переполнены историями о страхе перед слежкой или об уверенности, что кто-то ведет за тобой наблюдение.

В противоположность бывшей ГДР, в России не было «революции архивов»{103}: имена сотрудничавших с полицией, их количество и роль остаются хорошо охраняемым секретом. На основании серии отчетов, которые в 1924 году руководители основных отделов ОГПУ направили Дзержинскому (тогда наркому внутренних дел), Николя Верт сумел сделать первые количественные оценки{104}. Секретные сотрудники ОГПУ делились на три категории: штатные секретные агенты (3635 к концу 1924 года), резиденты (около 10 000) и осведомители. Последние были наиболее многочисленны, хотя их общее количество трудно оценить точно. Верт предполагает, что их было несколько десятков тысяч, он основывается при этом на количестве осведомителей в отделе информации (26 520){105}.