Смоленский архив частично подтверждает эти данные. Во время все той же проверки документов 1935 года в Смоленске из 4100 проверенных членов партии, 455 были исключены (11%). Поступили 712 разоблачений (в ходе собраний) и 200 письменных заявлений. Соотношение численности членов партии и полученных доносов весьма высокое: в среднем, один донос на шесть коммунистов{502}. Весьма красноречивы, хотя и не так велики, цифры по заводу «Красный путиловец» в Ленинграде: с мая по декабрь 1935 года поступило 1364 заявления (в основном адресованных отделу НКВД на заводе), но они представляют всего 4% сотрудников завода (из 30 000 занятых на предприятии{503}).

И все же смоленскую статистику следует интерпретировать с осторожностью. Она касается только 1935 года и только разоблачений внутри партии. Нет данных о доносах, касающихся остального населения. Кроме того, первый этап проверки партийных документов, начатый согласно резолюции Центрального Комитета от 13 мая 1935 года, проходил весьма рутинно. В результате ЦК, недовольный этим, аннулировал всю процедуру и в резолюции от 27 июня 1935 года отдал приказ начать все сначала, особо указав на неудовлетворительную работу парторганизаций Западной области. Нельзя исключить, что в документах, относящихся к концу 1935 года, ситуацию приукрасили. Кроме того, крайняя конкретность примеров, представленных в этом документе Центрального Комитета, быть может, скрывает отсутствие общих данных или, во всяком случае, их несоответствие декларированному в тексте положению дел.

В какой мере репрессии, последовавшие за февральско-мартовким пленумом 1937 года, изменили поведение советских людей? К несчастью, архивы периода «Большого террора» 1937–1938 годов хранят относительное молчание. И это очень жаль, так как отсутствие данных не позволяет продвинуться дальше тех сведений, которые были собраны в украинской прессе Робертом Конквестом. Нарисованная им картина достаточно импрессионистична и особо выделяет тех, кого Орджоникидзе, говорят, назвал «ударниками осведомительного движения»{504}. Конквест приводит пример человека, который якобы один разоблачил 69 человек в одном из районов Киева. Другой мог гордиться сотней разоблачений. В Одессе только один коммунист разоблачил 130 человек{505}. Можно также снова вернуться к семье Артемовых, где муж, жена, двое их сыновей и три дочери донесли на 172 человек, за что получили награды. На настоящий момент архивы не позволяют подтвердить или опровергнуть эти сведения. Дела КПК недоступны, как недоступны и дела политической полиции, и судебные. Фонды бюро жалоб и газет становятся все более редкими, почти отсутствуют. Все это способствует тому, чтобы еще надолго сохранялась возможность для слухов и спекуляций. Тем не менее даже ограниченный доступ в архивы позволяет догадываться о значительном объеме материалов: количество писем в «Правду» заметно выросло и достигало 800, иногда даже 1000 писем в день в течение этих двух страшных лет. То же впечатление оставляет изучение архивов Автозаводского района Горького, они доступны за 1937 год{506}. Архивы комсомола этих лет переполнены доносами, однако нет возможности оценить их количественно.

В какой мере новая линия, принятая на январском пленуме 1938 года, когда было обращено внимание на опасность многочисленных и ничем не ограниченных разоблачительных заявлений, привела к изменению ситуации? И здесь трудно высказать определенное мнение. Прокурорские службы захлебываются: в феврале 1938 года они получили более 40 000 жалоб против 16 000 в предыдущем году{507}. В основном это заявления о пересмотре судебных решений, которые иногда принимают форму нападок на судей{508}. Таким образом, практика писания во власть никуда не уходит: значительная часть писем, которые мы смогли увидеть в архиве, относится к 1938 году. Проводимые время от времени ритуальные чистки, в частности руководителей областного уровня, продолжают приносить свой урожай заявлений и разоблачений. В 1939 году Бюро жалоб КСК продолжает получать многочисленные «заявления-сигналы»{509}. Объем находящихся в работе писем остается более или менее постоянным и приближается к 45 000 жалоб в год. Двусмысленная форма «сигнала» позволяет ему подстраиваться под официальную линию: теперь он меньше похож на донос, чем в 1937 году, но обращения советских людей к власти продолжаются.

Многочисленность институтов приема обращений, даже если в каждый из них поступало лишь ограниченное число жалоб, обеспечивает внушительное число писем, направленных власти. Но не все эти письма были разоблачениями и доносами. Это, в частности, относится к корреспонденции крупных деятелей. Так, секретариат Молотова, например, получает самые разные послания. Значительная часть из них — письма в поддержку. В подборке писем, которую мы разобрали, приблизительно одна пятая — это письма «не по существу». Трудно сказать, в какой степени эта пропорция является репрезентативной[158]. Поэтому надо быть крайне осторожными, рассуждая о спонтанных доносах: анализ архивных документов, имевшихся в нашем распоряжении, позволяет только подтвердить их существование, но не дает нам права точно говорить об их количестве. Однако в любом случае этот феномен — явление отнюдь не маргинальное. Объем получаемой корреспонденции требовал настоящей организации. Различные советские структуры (как в аппарате управления, так и в газетах) имели на всех уровнях (местных и центральном) специальные отделы по работе с письмами. При этом отношение к сигналам не везде было одинаковым.

Когда власть напрямую запрашивает информацию, она действует с угрожающей эффективностью. Создаются специальные комиссии по каждому конкретному случаю, и эти комиссии собирают доносы. В этом случае расследование и принятие решения происходят очень быстро, обвинения проверяются мало или не проверяются совсем. Так происходит, в частности, во время чисток, которые в стране проходят регулярно. В 1937 году время, разделявшее донос и его последствия, могло быть минимальным: вспомним, что комсомолец, обвиненный в троцкизме, был арестован чуть ли не во время собрания, на котором против него было выдвинуто обвинение[159]. Подобный стиль работы с доносами, каким бы эффектным и результативным он ни был, ограничивается отдельными моментами в жизни страны. Доносы «по поводу», спровоцированные сильным импульсом со стороны власти собираются и расследуются совсем иначе, чем доносы повседневные, «спонтанные».

Огромная масса писем второго типа, поступавших ежедневно, заставляет задуматься над общей системой работы созданной административной машины. Цели, заявленные властью, которая утверждает, что благодаря жалобам она будет реформировать и защищать государство, грандиозны: соответствует ли им способ работы с сигналами? Каков порядок работы центральных институтов сбора заявлений, которые, по-видимому, концентрировали значительную часть писем? Как обстоят дела на областном и местном уровнях?

Сталинский государственный аппарат производит значительный объем документов, в которых делается попытка анализировать работу с сигналами. Существенная часть деятельности Центрального бюро жалоб — инспектирование бюро жалоб на всей территории Советского Союза, а также проверка работы центрального аппарата управления, газет, судебной системы. На областном уровне ту же функцию выполняют РКИ и Бюро жалоб. Таким образом, появляются многочисленные документы[160], в основном повторяющие друг друга: они описывают систему, которая не работает.