Это письмо чрезвычайно показательно. В нем не только проявляется недовольство, которое касается проблем со снабжением (отсутствие хлеба) и темпа работы (производительности труда), но содержатся и личные выпады (против Козловского), а также общеполитические высказывания (против коммунистов). Оказавшись в трудной ситуации, рабочие используют две формы протеста. Первая, наиболее ожидаемая, — это итальянская забастовка или же просто уход с места работы в течение дня. Вторая форма — жалоба-донос, письмо, направленное Калинину. Тон послания резкий и «антикоммунистический», но в обращении к Калинину скрыта тайная надежда побудить советского руководителя вмешаться с тем, чтобы изменить положение[63]. Вопрос, как повести себя по отношению к авторам письма, вызвал споры. Представители местных властей весьма отрицательно относятся к подобным нападкам и коллективному характеру письма, они хотят «разоблачить» авторов и «наказать»[64] их. Тем не менее в Москве у человека, читавшего решения крымской окружной контрольной комиссии, возникают вопросы, и он черкает в качестве резолюции такую фразу: «зачем искать “анонимщиков”, если жалоба в основном справедлива?»

Забастовка постепенно исчезает за горизонтом политической и социальной панорамы жизни советских людей. Со временем эта традиционная форма рабочего протеста перестает быть действенной и становится опасной. И так происходит не только с ней. 

Массовые демонстрации и даже бунты также составляют часть традиционного способа выражения народного недовольства в стране Разина и Пугачева. Эти формы в равной мере принадлежат к традиции как рабочего, так и крестьянского движения. Власть очень вскоре предпринимает попытки контролировать и использовать эту форму протеста, превращая ее в обязательный элемент праздников, весьма характерных для советской эпохи{208}. Шествия становятся структурирующим элементом советского праздничного действа, посвященного великим датам истории молодой страны, и разного рода мероприятий, проводимых в тридцатые годы.

Как и забастовки, демонстрации былых времен вскоре мифологизируются. Примером тому может служить история большой демонстрации рабочих завода в Сормово (1902). Горький в 1907 году описал ее в своем романе «Мать», а Пудовкин превратил роман в одноименный фильм, вышедший в 1926 году. Такое «приручение» очень хорошо иллюстрируют первомайские демонстрации. Они постепенно распространяются в Российской империи начиная с 1890 года (Варшава) и часто оказываются поводом для столкновений с царской полицией. Это славное прошлое возрождается в Советской России, начиная с первых советских демонстраций, которые, с 1918 года сопровождаются еще и военным парадом. Праздничные процессии, конечно, уже частично контролируются, но все же они еще носят праздничный характер, на них сжигают кукол, в карикатурном виде изображающих дурные явления, с которыми необходимо вести борьбу. Однако постепенно власть объявляет войну беспорядочности, стихийности. Как и забастовка, которая должна быть организована, демонстрация должна проходить дисциплинированно{209}. Парады и 1 мая и 7 ноября теперь это всего лишь «шествия». Могут даже проводиться предупредительные аресты, «в целях обеспечения нормального проведения международного дня 1 мая и локализации возможных антисоветских проявлений»{210}, как это случилось накануне 1 мая 1930 года в Нижегородской области. В ночь с 27 на 28 апреля в Нижнем и его пригородах органами проводится операция против «контрреволюционного и шпионского элемента, церковно-монархических кругов, ссыльных и высланных и антисоветской интеллигенции» — всего 151 человек, сорок один арестован.

В то же время в начале тридцатых годов еще отмечаются действительно протестные уличные демонстрации. Посол Италии в Москве, чьи свидетельства были изучены Андреа Грациози, указывает на беспорядки в Москве, на голодные бунты. В настоящее время уже лучше известны многочисленные выступления и восстания крестьян, которые сопровождали новую сталинскую политику в деревне{211}. 

Действительно, начиная с весны 1928 года, но главным образом зимой 1928–1929, политика в области сельского хозяйства резко меняется. Принципы НЭПа уступают место все более и более жесткой политике конфискаций и принудительного изъятия сельскохозяйственной продукции, прежде всего зерна. Чтобы сломить сопротивление крестьян, большевики решают перейти к новому этапу и «ликвидировать кулачество как класс». Они создают колхозы — коллективные хозяйства, в которые крестьяне должны объединяться, хотят они того или нет. Неприятие новой политики носит массовый характер и порой приобретает ожесточеннейшие формы. Доклад секретно-политического отдела ОГПУ 1931 года позволяет понять размах сопротивления. Статистика впечатляет: согласно докладу, в первые два года новой сталинской политики произошло более 2000 восстаний, в то время как в 1926–1927 годах их было всего 63. Их количество выросло в восемь раз за один только 1930 год{212}.

Выступления (вспыхивавшие по различным поводам: религиозные притеснения, принудительное изъятие, коллективизация) сопровождаются другими акциями протеста, такими как распространение листовок, а также индивидуальным террором против представителей власти (линчевание, убийства.). Оценки числа участников, приводимые политической полицией, также поражают: на 1930{213} год речь идет о приблизительно двух с половиной миллионах человек, часто женщин{214}. В большинстве случаев выступления носят мирный характер: так, ОГПУ различает, в категории «массовые выступления» выступления «повстанческого характера» и «выступления вооруженной толпы»{215}. В последнем случае речь идет о выступлениях, которые сопровождаются «занятием основных стратегических пунктов и учреждений, выставлением пикетов и заслонов»{216}.

Власти реагируют на протесты двояко. Во-первых, они идут на тактическое отступление, объявленное статьей Сталина «Головокружение от успехов»[65]: эта публикация объясняет значительное снижение числа выступлений, которое наблюдается, начиная с апреля 1930 года. Тем не менее власть не отказывается от применения силы{217}. Хотя «в большинстве случаев это вмешательство ограничивалось вооруженной демонстрацией»{218}, но власть умеет и наступать, как о том свидетельствуют события в Воронежской области:

Протесты подавляются безжалостно: «контрреволюционных элементов»[66] либо казнят, либо высылают. Николя Верт пишет{220} о более чем 1 800 000 «раскулаченных». Сопротивление крестьян усмиряются отныне раз и навсегда, после 1933 года подобных выступлений практически не происходит, несмотря на отдельные спонтанные голодные бунты.