Пересылка писем, однако, не всегда просто техническое и механическое действие. Если некоторые службы как, например, отделы «Правды», всего лишь переправляют по назначению полученное письмо (чаще всего оригинал, реже — копию), другие варьируют свою работу в зависимости от содержания письма. Приемная Калинина, хотя туда и поступает огромная масса писем, смело посылает телеграммы, когда в этом есть необходимость. Так происходит, например, когда туда приходит тревожное письмо дочери бывшего учителя. Ее семидесятитрехлетнего отца недавно арестовали за поддержку крестьян во время коллективизации. В телеграмме, направленной 19 ноября 1930 года прокурору по месту задержания, требуют указать причины ареста. Ответ приходит немедленно, 20 ноября, преследования прекращаются, и старика освобождают «в связи с преклонным возрастом»{532}. Телеграмма означает «срочно». У инстанции-отправителя имеются и другие средства привлечь внимание получателя. С этой точки зрения сопроводительный документ — ценнейшее средство передачи сути дела. Обычно это стандартная «сопроводиловка»: секретариат Сталина (деликатно называемый «особым сектором Центрального Комитета) или газета «Правда» используют напечатанные типографским способом бланки, где оставлено место для названия службы-адресата, имени автора письма и регистрационного номера дела{533}. Всякий знак, выходящий за рамки привычного, привлекает внимание получателя. Так, например, если в «сопроводиловке» указано не название организации, а имя конкретного человека. Это указание может быть также усилено уточнением «лично». Дополнительно может присутствовать фраза о рассмотрении дела в первоочередном порядке[170]. Так, приемная Калинина в сентябре 1935 года передает жалобу прокурору Московской области: на сопроводительном документе стоят пометки «срочно», «лично», и сотрудник приемной Лебедев добавляет: «Заявитель на личном приеме утверждал, что его и семью травят и избивают. Во главе указанных лиц, стоит сын б. фабриканта». Он требует провести расследование на месте{534}.
Эти признаки безошибочно указывают на «острый» характер дела. Прокуратура СССР передает в августе 1939 года прокурору Амурского железнодорожного исправительно-трудового лагеря письмо заключенного из ГУЛАГа с весьма точными инструкциями:
«Направляя заявление заключенного 71 колонии 4 отд. Амурлага Ч. Федора Григорьевича, в котором он сообщает о созданной в 1938 г.
Нач. 66 колонии Шировым группы лиц из заключенных, которые клеветали на отдельных заключенных, обвиняя невиных в совершении ими кр преступлений. О незаконном отборе личных вещей у заключенных, об издевательстве и насилии над личностью заключенных.
Предлагаю срочно проверить, были ли осуждены в лагере за кр преступления заключенные перечисленные в заявлении Ч. (Гришин, Прыткое и др.). В утвердительном случае истребуйте дела и поручите одному из Ваших помощников выехать в 4-е отделение <…>
О результате сообщите кратко по телеграфу и подробно письменно»{535}.[171]
Подобное сопроводительное письмо не могло быть написано двумя годами ранее. Если все-таки предположить невероятное, то получивший его прокурор оставил бы дело под спудом. В данном случае обозначение «сигнал» относится и к жалобе, и к сопроводительному письму!
Несколько правил, множество исключений
Трудно понять, что для сталинских органов управления было «значимым» или «острым» письмом. По каким критериям письмо оставляли в центре или передавали в область? Что побуждало секретариат черкнуть дополнительную строчку на сопроводительном документе? Здесь не видно никакой закономерности. Конечно, поведение сотрудников М. Калинина иногда можно объяснить сочувствием, сотрудники же В. Молотова, кажется, совершенно чужды подобного рода соображениям. Интерес, пусть даже случайный, к содержащейся в письме информации может стать причиной того, что его вытащат из конвейера. Но сработать могут много факторов: желание показать пример, демонстрация последовательности в политике, необходимость найти козлов отпущения и т. п.
Логика, по которой письмо отправляют дальше, также довольно запутанная. Четким правилам подчиняется только обращение с письмами, которые представляют опасность для большевистской власти. В доступных нам архивах можно найти письма, чаще всего анонимные, которые содержат нападки на власть: оскорбления, угрозы, критику проводимой политики (в частности в период коллективизации, но также и во время «Большого террора»). Эти письма, подчас очень резкие, иногда просто не получают хода, но чаще всего их передают в органы безопасности, чтобы выявить и покарать авторов.
Систематически обрабатываются и письма, которые изобличают действия органов. Как уже отметил Мерл Фейнсод{536}, письма-донесения на сотрудников НКВД или ОГПУ, которые попадают в общественные институты сбора жалоб, систематически перенаправляются на рассмотрение в эти же организации{537}. Если чекиста обвиняют в хищениях или подозревают в сомнительном социальном происхождении, РКИ поручает расследование (которое, касайся оно любого другого гражданина, входило бы в ее компетенцию) политической полиции. Даже если жалобщик обращается в РКИ как раз для того, чтобы противостоять ГПУ, которое он обвиняет в бюрократизме, письмо все равно переправляется туда же, в Главное политическое управление. Именно так случилось с жителем Севастополя, который сначала послал письмо ЦКК-РКИ, чтобы заявить о «дефектах в работе и быте в органах ТО ОГПУ». Его письмо передали «для разбора дела начальнику ТО ОГПУ». Спустя некоторое время автора письма арестовали. Его второе обращение в РКИ с жалобой на неправомерность таких действий, опять передается в ОГПУ{538}!
В политическую полицию отсылают не только письма упомянутых выше категорий. Но логику, по которой дела передаются в «органы» определить довольно трудно. Есть все основания утверждать, что компетентным организациям предоставлена некоторая свобода действий. С другой стороны, количество подтвержденных случаев окончательной передачи дел в ГПУ или НКВД составляет относительно небольшую часть от общего числа исследованных писем (около 10, т. е. 2%). В таких условиях сделать определенные выводы достаточно трудно. Но можно предположить, что ОГПУ становится конечным получателем сигналов, когда речь идет о факте открытого сопротивления режиму (контрреволюционная деятельность, обвинения в бандитизме и т. п){539}.[172] Доносы в чистом виде (N. — враг народа), если они получены другими инстанциями, также часто передаются в органы[173]. В остальном решения имеют более случайный характер.
Как правило[174], обработка жалоб осуществляется по вертикали и производится внутри той системы, которой они были адресованы: секретариат Сталина отправляет полученные письма в партийные органы, приемная Калинина в большей мере обращается к местным исполкомам. Известная степень гибкости все же сохраняется, можно найти примеры писем, полученных Калининым и переданных затем другим руководителям, в том числе Сталину или Орджоникидзе{540}. Бюро жалоб действуют по схеме обратной иерархии, так же, как и большинство центральных органов управления. Центр оставляет у себя только самые «важные» заявления, остальные передаются в областные или районные бюро в зависимости от характера жалобы. Инструкции 1923 года{541}, на основании которых было создано Бюро жалоб при НК РКИ, тем не менее точно указывали зоны ответственности: жалобы на руководство районов следовало рассматривать в областных бюро, к их же юрисдикции относились жалобы на областные органы управления. Если же в жалобе шла речь о президиуме одной из этих инстанций, ее рассматривали в Центральном бюро. Из этого правила существовали исключения, и принимались компромиссные решения. В любом случае центр предпочитает передавать дела на областной уровень, сокращая тем самым число своих потенциальных собеседников. Отдельные структуры по приему жалоб взаимодействуют друг с другом очень ограниченно: редко случается, что дело передают из области в область или из района в район{542}. Только газеты обладают реальной свободой действий и в зависимости от содержания письма могут обращаться к любому звену в сети.