– Чего ты там возишься, убей его! – требовательно каркнул Крюгер, подползая к стене и с облегчением приваливаясь к холодному мрамору.– А потом притащи мне эту наглую ведьму-чаладанью…

Я взбешенно стиснула зубы, но, увы, в настоящее время с моих ладоней срывались лишь слабые искры, свидетельствуя об окончательно исчерпавшемся энергетическом заряде. Слишком много нервов и сил истратила я за последние дни, почти досуха исчерпав запас своих возможностей.

Заметив мои тщетные усилия, обожженный немец саркастично рассмеялся.

– Эх! – хакающе выдохнула Марча, очередным рубящим приемом снова доставая Дьюлу. Юноша вскрикнул и чуть не выронил свою саблю, а из его рассеченного запястья брызнула струйка крови.

– Помоги мне, Ормузд! – громогласно воззвал Калеб, вздымая к потолку Святилища молитвенно разведенные руки.– Надели мои длани силой твоей… – Он резко соединил напряженные ладони… Свод Святилища покачнулся, с потолка посыпались крупные камни, стены и пол храма заходили ходуном…

– Ничего себе! – ошеломленно выдохнула я, едва успев ухватиться за одну из статуй и только поэтому устояв на ногах.– Подобный дар следует называть сейсмокинезом…

А Калеб не унимался. Каким-то невероятным образом удерживая равновесие на зыбко качающемся полу, он имитировал трение плотно сжатых ладоней. Я увидела, как с душераздирающим грохотом стены храма начали складываться внутрь, разваливаясь на куски. Марча потеряла меч и с воем откатилась к самому входу в помещение, сбитая рухнувшим на нее обломком мрамора. Поскуливая от ужаса, герр Крюгер резво полз к ней, позабыв про свой пижонский стек и нещадно марая модные перчатки. В углу уже громоздилась исполинская гора камней, навсегда погребя под собой лучших бойцов арийской расы.

– Уходите! – надрывным шепотом приказал Калеб, обращая ко мне свое искаженное судорогой лицо. По его вискам стекали крупные капли пота, вены на лбу набухли, словно жгуты, губы мертвенно посинели.– Я их задержу!

– Но… – нерешительно начала я,– а как же ты?

– Уходите! – повторно проскрежетал старейшина.– Свод вот-вот обрушится, я не сумею удерживать его дольше пяти минут…

– Бежим! – Дьюла схватил меня за руку и поволок за собой.– Мы должны думать только о тебе, моя госпожа!

Уже переступив порог разваливающегося храма, я прощально оглянулась и успела навсегда запечатлеть в памяти умиротворенное лицо старого Калеба, посылающего мне безмолвное благословение и напутствие… А в следующий же миг храм Митры перестал существовать, превратившись в огромную груду бесформенных каменных обломков, похоронивших под собой и отважного старейшину чалада Чистых, и статую разгневанного бога, и хранимые в Святилище ценности… К небу взметнулись клубы серой пыли, уродуя его невозмутимую голубизну. Дьюла низко опустил голову, скрывая навернувшиеся на глаза слезы.

«Нет, я этого так не оставлю! – мстительно думала я, размазывая по лицу грязь вперемешку со слезами.– Я найду виновных и накажу их за страшное злодеяние, свидетельницей и участницей коего мне довелось стать! Я не успокоюсь, пока полностью не искореню угрожающие нашему миру зло и несправедливость, пока не спасу беззащитных и не устраню нависшую над ними угрозу. И это есть то единственное, что сможет хоть немного искупить добровольную жертву благородного Калеба…»

Разбойник-ветер игриво трепал мои косы, высушивая мокрое от рыданий лицо. Я подняла глаза к солнцу, будто призывая его в свидетели данной мною клятвы. Моя душа полностью утратила хрупкий налет наивности и легкомыслия, покрываясь стальной броней справедливого гнева. И вот тогда, стоя на развалинах обрушившегося храма, я впервые и в полной мере ощутила себя отнюдь не прежней разгильдяйкой Евой, а закаленным бойцом за справедливость, свирепой волчицей, чаладаньей великого народа лугару!

Чужая душа – сплошные потемки, и лучше не рисковать лишний раз да не лезть в нее с фонариком, ибо обитающие во тьме чудовища способны запросто проглотить любого, хоть по недомыслию, хоть из глупости протянувшего к ним руку. Возможно, пусть даже из сугубо благих побуждений, чтобы приласкать и утешить, но это уже не суть важно. Набив шишек и наставив синяков по милости происходящих со мной злоключений, я наконец-то поняла: самое главное в нашей жизни отнюдь не успех, любовь или богатство, а личный опыт, дающийся нам порой ох как несладко. Достающийся нам ценой ошибок, потерь и разочарований, коих я уже успела хлебнуть в полной мере. И опыт сей в первую очередь касается не чего-либо материального, а тебя самой и окружающих тебя людей. Вот, примерно как-то так оно в жизни получается!

И недаром, видать, наставлял меня Калеб в том, что в моей груди бьется вовсе не человеческое, а волчье сердце. Потому что как-то прискорбно вяло отозвалось оно сейчас на его внезапную гибель, без надрыва и настоящего горя. Другая бы на моем месте небось принялась слезы лить в три ручья да в истерике забилась чисто по-бабски, а я – нет, не стала. Вместо этого я лишь злобно зубами поскрежетала, уши – навострила, к пахнущему опасностью воздуху принюхалась настороженно, шерсть, несуществующую, но сейчас фактически ощутимую, на загривке вздыбила, и пошла себе торопкой рысью, через сугробы да прочие препятствия перепрыгивая. А все не случайно, не от черствости моей, а по весьма веской причине: я взяла след, способный привести меня очень и очень далеко – аж к самому логову вожделенной добычи.

Мрачно уперев подбородок в кулаки, подтянув к груди колени, я сидела на расстеленной постели, еще хранящей запах Рейна, и думала тяжкую думу. Я неосторожно разворошила самое настоящее осиное гнездо, то бишь разбудила притаившихся во тьме чудовищ, которые сердито заворочались и заворчали, мечтая сожрать неосторожную меня, оставив от неопытной чаладаньи лишь печально известные атрибуты серого козлика – рожки да ножки. Причем буквально оставить, ведь ножки у меня имелись изначально, и вполне симпатичные, а наставленные супругом рожки отличались приличной величиной и развесистостью. Перебежавшие же мне дорогу чудовища тоже имели конкретное название – швабы. Было бы глупо обвинять себя в гибели благородного Калеба. Да, возможно, я действительно совершила некую необдуманную глупость, выведя из себя самолюбивого герра Крюгера и его опасную напарницу, но следовало учитывать – я с самого начала нашей встречи не сомневалась в том, что так просто немцы от меня не отступятся. Понимали это и Калеб с Дьюлой. Пожертвовав собой, староста чалада Чистых подарил мне выигрышную передышку и возможность изучить собранные дедом документы. Внимательно изучить, а затем – уничтожить, чтобы они уже никогда не попали в руки самого герра Крюгера и других куда более опасных противников, стоящих за ним. Подозреваю, щеголеватый двойник Гитлера является всего лишь мелкой сошкой, верхушкой скрытого глубоко под водой айсберга, пока недоступного моему зрению. Но интуиция подсказывала – очень скоро ситуация изменится, и для сидящих за столом игроков придет время раскрыть все свои карты, выявляя сильнейшего, сумевшего собрать полный козырный расклад. И именно он определит дальнейшие правила обустройства мира, а также весь последующий ход событий.

Я мысленно усмехнулась и негромко зарычала, уподобившись чувствующему свое превосходство волку, намеревающемуся занять место вожака, вне зависимости от согласия или несогласия прочих членов стаи. Спрашивается, и когда же это успела я стать столь рисковой и целеустремленной, полностью распрощавшись с образом робкой серой мышки? Когда перестала считать себя тихоней Евой? Кажется, я была таковой очень давно, в бесследно прошедшей и напрочь позабытой прошлой жизни… Я собственническим жестом дотронулась до черной папки, в которой хранились собранные дедом козыри, и пообещала себе непременно выиграть грядущую решающую партию, потому что выменянные на жизнь Калеба документы отныне принадлежали только одной мне. А значит, я получила пусть маленькое, но весьма значимое преимущество перед швабами и ликантропами в виде этих нескольких листочков, по ценности равных мудрости этого великого человека. Нет, я просто не имею права отступить или проиграть, ибо это приравнивается к предательству и трусости. Это равносильно бессмысленности гибели моего родного прадеда и безрезультатности смерти деда приемного. И если я не оправдаю их надежд, то лучше мне умереть на месте, ибо я никогда не прощу себе подобного позора. С настоящей минуты я начинаю жить по волчьему закону, гласящему: око за око, зуб за зуб!