– Но,– недовольно хмыкнул Вестник,– разве не сказано в глиняных табличках главного храма: «Берегись сына нечистой крови, несущего зло да сеющего на своем пути мор и глад…»

– Один значок в этом тексте немного затерт, и мы не знаем точно, о каком именно мужчине говорится в послании Заратустры,– беззлобно упрекнул Вестника Абадайя.– О сыне чистой или нечистой крови… А что касается Изгоя, то я все-таки верую в светлую сторону его души…

– А я – нет! – холодно отрезал Эзра.– Он сын лугару по крови, но создан исключительно для убийства. Он не станет помогать дочери Сокола, а постарается ее погубить.

– Увидим,– задумчиво бормотал Наставник, пристально вглядываясь в ромбический рисунок, в центре которого отчетливо выделялись два пятна – белое и черное.– Увидим…

Вопреки красивому женскому имени, записанному в моем паспорте, я иногда напрочь отказываюсь принимать банальный, сугубо бабский облик, ровно двадцать пять лет назад навязанный мне кем-то свыше. Возможно – богом, возможно – дьяволом, но, вероятнее всего, легкомысленными родителями, в двухмесячном возрасте оставившими меня на воспитание дедушке – Льву Казимировичу Сокольскому и безответственно свалившими в неизвестном направлении. «И черт с ними!» – обычно сердито добавляла я, маясь на занятиях у ненавистного логопеда и шепеляво, по слогам, пытаясь произнести свое невероятно аристократичное имя, по причине вопиющей экзотичности частенько отравлявшее мою жизнь,– Евангелина! Львовна, кстати, по документам, спасибо любимому дедушке!

Блин, и угораздило же меня родиться девчонкой, да к тому же отнюдь не писаной красавицей или законной наследницей заокеанских мультимиллионеров. Хотя, наверное, не стоит мне на судьбу плакаться, потому что как раз с таких вот обыденностей и начинается история про Золушку: жила-была девочка с самой обычной внешностью старательной зубрилы, средними умственными способностями и абсолютным отсутствием первоначального капитала. Но вожделенный призрак кареты в виде запряженной крысами тыквы и хрустальной туфельки еще маячил где-то впереди, а посему на протяжении всего отрочества моя самооценка инертно плавала где-то в пределах между «два с плюсом» и «три с минусом», усиленно прикрываясь тщательно взлелеянной наглостью и грубостью. Невзирая на многочисленные комплексы, к восемнадцати годам она неожиданно дозрела, устаканилась и вылилась в полностью сформировавшийся синдром непризнанного гения. Я критично хмыкала, недовольно рассматривая в зеркале свое бледное лицо, и пафосно сетовала вслух, удачно воспроизводя тягучие интонации актрисы Ренаты Литвиновой:

– Ну вот как с таким незавидным багажом себе путь в жизни пробивать прикажете? Как страшно жить!

Да у меня же ничегошеньки за душой нет, а из всей движимой и недвижимой собственности – только неисправимый идеализм и пышное имя: Евангелина! Кстати, точно так же, кажется, звали дочку жутко заносчивых плантаторов в знаменитом американском романе «Хижина дяди Тома». М-да, с этаким выпендрежным именем уже не пойдешь в уборщицы или продавщицы, для него требуется изыскать какую-нибудь другую, более интеллектуальную профессию. Евангелина Львовна Сокольская – это вам не фунт изюма, это звучит гордо, да к тому же претенциозно – ну просто до крайности! А уж если ты заявилась в этот мир с нехилыми претензиями на харизматичность и с потугами на неординарность, то будь добра, веди себя прилично и готовься к неприятностям, которые, конечно, не заставят себя долго ждать. Так оно и случалось: я несколько раз чуть не попала под колеса автомобилей, меня зверски шпыняли в школе и не любили в институте, меня выгоняли с работы и всячески унижали. Я регулярно влипала во всевозможные истории. Мне банально не везло ни в большом ни в малом. Недаром я всегда подозревала: человеческая жизнь могла бы оказаться исключительно замечательной штукой, но лишь при одном обязательном условии: если бы мы знали, что с ней нужно делать…

Но все мои детские неприятности оказались еще цветочками, ягодки поджидали меня впереди. Оглядываясь в прошлое, я могу с уверенностью засвидетельствовать: все мои особенно яркие злоключения начались с приемной комиссии университета, когда мадам председательша – сухопарая очкастая грымза с породистым носом до нижней губы – ошеломленно вытаращила на меня свои бесцветные глазенки и осведомилась томным голоском:

– Простите, милая барышня, а у вас случайно дворян в роду не водилось?

Я тут же сделала умное лицо и честно попыталась представить – как могут водиться дворяне? Но вместо этого услужливое воображение немедленно нарисовало мне целый выводок жирных тараканов, на правах гастарбайтеров нелегально проживающих в кухонном шкафу у бабы Глаши, нашей соседки по коммунальной квартире. Тараканы, самоуверенные словно выпускники Гарварда, чем-то неуловимо напоминали саму дворничиху Глафиру – постоянно полупьяную, неопрятную тетку неопределенных лет, обладательницу темной жиденькой поросли на лице, изрядно смахивающей на усы… Я не сдержалась и саркастично фыркнула… Мадам председатель приемной комиссии тут же сдвинула очки ниже и посмотрела на меня еще заинтригованнее.

– Извините, а можно узнать о вашем образовании? – задала второй вопрос она, намеренно игнорируя мой школьный аттестат, лежащий прямо перед ней.– Вы, кажется, школу номер пятьдесят шесть закончили? Никогда прежде не видела, чтобы из этого гадюш… – она иронично хмыкнула,– из этого учреждения выходили золотые медалисты!

– Образовалась от слияния яйцеклетки со сперматозоидом! – четко отрапортовала я, с удовольствием оптом мстя за насмешки над всеми безмерно уважаемыми мной учителями, над своим зачуханным рабочим кварталом и убогой интернациональной коммуналкой.

Породистая мадам со стуком уронила очки с носа и нервно затрясла подбородком, пытаясь побороть некстати подкативший смех.

– Интересно,– медленно протянула она, разглядывая меня уже ничем не вооруженными глазами, без толстых линз оказавшимися наивно голубыми и по-щенячьи добрыми.– А разрешите-ка полюбопытствовать, откуда это у нашей бедной девочки с далеко не идеальными внешностью и манерами взялось так много ехидства и склонности к зубоскальству?

– От верблюда,– нахально парировала я, справедливо решив, что терять мне уже нечего. Весь мой недавний страх куда-то испарился, сменившись оптимизмом, который появляется у людей тогда, когда хуже уже некуда (в отличие от пессимизма, возникающего в ситуациях, когда лучше уже не надо).– И учтите, это не моя фигура далека от идеала, это вашим убогим идеалам далеко до моей фигуры.– Я балетным пируэтом эффектно прокрутилась на носке правой ноги, демонстрируя свои тощие метр восемьдесят, забранные в хвост светло-русые волосы с серебристым отливом и некое подобие бюста – чуть больше нулевого размера.– Да я же практически модель!

– Ага! – ошарашенная моими мослами, мадам председательша растерянно оглянулась на двух своих ассистенток, но обе платиновые блондинки со старшего курса и буферами размером с баскетбольные мячи уже давно находились в глубокой интеллектуальной отключке, осоловело хлопая густо накрашенными ресницами. Очевидно, их коэффициент ай-кью не вынес напора дерзкой абитуриентки и объявил безоговорочную капитуляцию.– Деточка! – уже увереннее продолжила мадам, наконец-то поняв, что наше общение приобрело форму «тет-а-тет», уподобившись беспощадной дуэли один на один.– Да вы хотя бы отдаете себе отчет в том, что уже напрочь завалили собеседование, дающее вам право на бесплатное поступление? – Она возмущенно затрясла кипой моих дипломов о победах на различных городских, областных и региональных олимпиадах по литературе.– А на платное вам не пройти, у вас денег даже на приличную обувь нет! Вы что, дура?

– Отнюдь! – спокойно заявила я, демонстративно любуясь своими донельзя изношенными кроссовками кустарно-китайского производства.– Дур у вас и без меня хватает, куда вам их еще, солить, что ли? – Я насмешливо покосилась в сторону безмолвно разевающих ротики красоток.– К тому же каждой умной женщине известно, что деньги придумали хитрые мужчины с маленькими… – и я ввернула откровенно грубое слово, испытующе глядя на мадам, так же как и я не отличающуюся стандартной привлекательностью и не блистающую наличием обручального кольца.