«Отец! Отец мой! Я и представить себе не могла, что тебя не будет дома, когда я спущусь с холма. Ни на секунду не могла такого помыслить. Как же ты мог уйти, не сказав мне? Как ты мог?»

Сольвейг вздохнула, вытянулась и устремила взгляд на кормчего. Он сидел на корме, держа в руках рулевое весло, и его лицо освещало мерцание ночного фонаря.

И как раз тогда, когда ночь становится черней самой черноты, когда наступает час волка, Сольвейг, Рыжий Оттар и торговцы проснулись от шума и тряски. Парус хлопал, как огромное крыло, сосновая мачта стонала, корабль подпрыгивал и содрогался. Их обжигали потоки соленых брызг, а Торстен, стоя на палубе, орал что-то в ночную даль.

Все сгрудились вокруг него. Сольвейг не удержала равновесия, споткнулась о деревянный сундук и упала. Вигот помог ей встать. Он прищелкнул языком:

— Да ты просто пала к моим ногам!

Но Сольвейг быстро стряхнула с себя его руки: она была напугана не менее остальных.

— Что? — галдели все. — Что это было? Что случилось?

— Уйдите с дороги! — прокричал Рыжий Оттар. — Торстен! Что это было, приятель?

А Торстен продолжал вглядываться в море за кормой. Он указывал куда-то пальцем.

— Чудно-то как, — промолвил он. — Ох чудно. Вынырнуло из тьмы и нырнуло обратно.

— А ну идите отсюда! — приказал Рыжий Оттар. — Все спать.

Торстен повернулся к торговцам. Глаза его были черные от усталости.

Только утром он поведал всем о том, что же произошло:

— Оно замаячило в темноте, выплыло из мрака. Только что не было — и вот оно уже тут.

— Что же? — выспрашивали все. — Что это было?

— Корабль. Черный как смоль. Темнее ночи.

— Даже парус? — спросила Сольвейг.

— И он тоже. Выступал из темноты только впередсмотрящий на носу. Крупный такой мужчина, — сказал он девушке. — Вроде твоего отца, только просвечивал насквозь.

Сольвейг застыла на месте, а Одиндиса шумно втянула воздух сквозь зубы.

— Я ему кричал, но он мне не ответил. Тогда я наклонил рулевое весло и стал молиться, чтобы боги даровали мне сил. Весло чуть не выкрутило мне руки, честное слово.

— Если бы не ты, Торстен, — сказал Рыжий Оттар, — мы бы уже спали на дне Балтийского моря.

Торстен выдвинул вперед челюсть и обратил взгляд к Асгарду:

— Не меня благодари, а свою морскую жену, свой корабль!

Тут Эдит сказала, будто припоминая что-то:

— Плеск волн. Шум волн. Крики.

— В этом и дело! — ответил Торстен. — Корабли издают звуки. Нос разрезает воду, трещит корпус, хлопают знамена. А этот двигался бесшумно, совсем бесшумно.

— А я предупреждала, — вступила в разговор Одиндиса. — Это чародеи. Я почувствовала их, когда вытянула над водой руки. Они плыли с Аланда.

— И кто ж это говорит? — насмешливо спросил ее Рыжий Оттар.

— Я говорю, — ответствовала она, расправляя плащ.

— Послания, — сказал Бруни.

— Что-что? — переспросил Оттар.

— У нас в Исландии, — пояснил тот, — есть колдуны, которые умеют насылать смертоносные заклятия и поднимать людей из могил. И сотворять послания.

— А что это? — вмешалась Сольвейг.

— Наваждения. Послания могут становиться громадными, а могут сжиматься до размера мухи. Они садятся на корабль и пересекают океаны. И погружают людей в такой глубокий сон, что те никогда не проснутся.

— Позже расскажешь, Бруни, — прервал его Рыжий Оттар. — Для басен у нас еще будет время.

— Послания — это не выдумки. Мы в Исландии все про них знаем.

Торстен со злобой зыркнул на него:

— Так пошли себе что-нибудь, мне плевать.

— Чародеи с Аланда, — повторила Одиндиса. — Или призраки. Нам бы лучше не плыть туда.

— Почему? — спросил Рыжий Оттар. — Они плыли не за нами.

— Он прав, — согласился Торстен. — Иначе нам бы не удалось спастись.

— Я не изменю курс, — сообщил ему Оттар, — из-за какого-то бесшумного корабля.

Одиндиса предупредила их:

— Мы должны принести благодарственную жертву за спасение. Иначе Эгир…

— Что же? Что мы можем пожертвовать? — спросил Бруни.

— Что-нибудь живое.

Торговцы переглянулись. Затем взгляды всех обратились к Бергдис. Та сказала:

— Эгир и Ран не очень-то обрадуются мышке или крысе, даже если нам удастся их поймать. Значит… если не считать нас самих… единственные живые существа на корабле — это куры.

— Значит, решено, — объявил Рыжий Оттар. — Курица.

Бергдис приказала Сольвейг достать одну из кур, что сидели в клетке у мачты:

— Бери пожирней. Чернушку.

Сольвейг покачала головой:

— Жалко губить ее зря.

— Зря? — удивился Торстен. — Подношение богам — это ты называешь «зря»?

— Да нет, — с улыбкой ответила Бергдис. — Она не пропадет даром. Богам нужен всего лишь ее Дух.

Когда Сольвейг вернулась с кудахчущей черной курицей, Бергдис уже успела надеть странный браслет. Девушка вместе с Эдит подошла поближе, чтобы разглядеть его.

— На вид похоже, будто он сделан из фаланг пальцев. — Девушка пересчитала их. — Семь штук. Будто их расположили рядом и переплели.

— Это и правда так? — спросила Эдит.

Бергдис ничего не ответила, лишь бросила на нее испепеляющий взгляд.

Затем достала из глубокого кармана свой разделочный нож — тот самый, которым размахивала перед Сольвейг. Она выхватила у девушки курицу, подняла вверх и с криком перерезала ей горло. Кровь и потроха расплескались по всей палубе.

Торговцы опустились на колени. Эдит вырвало, а остальные вознесли хвалу Эгиру и Ран. Бергдис заговорила нараспев:

— Когда мы плыли из Сигтуны, наш морской жеребец брыкался и вставал на дыбы. Затем из тьмы выплыл черный корабль. Вы направляли руку Торстена, вы безопасно провели нас…

После того как Бергдис закончила, Торстен напомнил:

— Не забудьте про эль. Эгир всегда хочет пить.

— Пусть возьмет мою долю, — пробулькала Эдит, и ее снова стошнило.

— Вылей половину кувшина перед нами и половину за нами, — приказал ей Рыжий Оттар.

И Эдит выплеснула свой эль в жадные волны.

— Хвала Эгиру и Ран! — сказал Слоти. — И Христу хвала.

— Что?! — рявкнул Рыжий Оттар. Его бычья шея налилась кровью, и вены выступили наружу. — Да как ты смеешь? Я не потерплю, чтобы на моем судне славили Белого Христа.

— Ты мне не муж, — ледяным голосом проговорила Одиндиса. — Христос… Христос.

— Можно чтить и богов, и Христа, — оправдывался Слоти. — Я так и поступаю.

— Он принес войну в Швецию. Кровь и смерть. — Оттар повернулся к Сольвейг: — И в твою страну тоже. Когда король Олаф вернулся из Киева и сражался во имя Христа при Стикластадире.

Сольвейг медленно кивнула и закрыла глаза.

— Я знаю, — проговорила она шепотом, вспоминая, как призраки погибших при Стикластадире скользили по воде, когда она добиралась до Трондхейма.

Рыжий Оттар задумчиво посмотрел на нее:

— Ты была там?

— Я и сейчас там. Кто приходит в Стикластадир, остается там навеки. Так люди говорят.

Она остановила на шкипере печальный взгляд.

— У них было время, — ответил он. — И именно тогда им было назначено умереть. Ну ладно! Ни слова больше о Христе. Его люди убили моего брата и сына моего брата.

Бергдис повернулась к Сольвейг и протянула ей искромсанные останки черной курицы:

— Ощипай ее. Все, что останется, пойдет в суп.

Итак, девушка села, прислонившись спиной к мачте, и принялась ощипывать несчастную птицу. Морской ветер унес перья — даже те, что были испачканы кровью. Почуяв кровь собственной сестрицы, оставшиеся курицы беспокойно закудахтали в клетке.

Торстен. Ему известно что-то про Бруни. И они не ладят.

Сольвейг ощутила в горле комок. А затем, нежданно-негаданно, закапали горестные слезы.

«Кровь, — думала она между всхлипами. — Слезы смывают кровь».