Бергдис покачала головой:

— Нет, нет. Я отошла купить… кое-что. У меня были дела.

— Что еще сказал Олег?

— Что хозяйка прилавка рассказала, будто бусину продал ей высокий юноша. «Высокий юноша. Очень осторожный. Похож на лезвие ножа».

— И вот Олег купил бусину и вернул ее Сольвейг, — добавила Эдит.

— И сегодня, — объявила девушка, — я решила ее надеть на шею, чтобы она увидела вора, а вор увидел ее.

Вигот стоял неподвижно; к его лицу точно приросла маска безразличия.

Рыжий Оттар сделал глубокий вдох:

— Ну что ж, Вигот…

Но его перебила Эдит:

— Олег сказал и кое-что еще. Он сказал, что юноша продал торговке не один предмет.

На судне воцарилась тишина. Все слышали, как стучит сердце, как разрезает волны нос корабля, как кричат вокруг дикие птицы.

Бергдис потерла руки и медленно проговорила:

— Я тоже останавливалась у того прилавка. И что же я там нашла?

— Что? — спросил Оттар.

— Скрамасакс, — прошипела женщина.

Бруни Черный Зуб оперся на могучие руки и с рыком поднялся на ноги.

— Да, — не унималась Бергдис. — И на оружии было твое клеймо.

Шкипер поднял правую руку.

— Итак, Черный Зуб, — произнес он ровным голосом. — Значит, это все-таки был не Торстен.

Кузнец бессвязно что-то прорычал.

— И не булгары.

Все уставились на белого, как мел, Вигота, а он принялся сжимать и разжимать правый кулак.

— Сжимай, покуда можешь, — с горечью сказал ему Рыжий Оттар. — Тебе есть что сказать?

— А какая разница? — воскликнул Вигот. — Вы все сговорились против меня, как только мы покинули Сигтуну. Все вы, — в отчаянии проговорил он. — Все, как один!

— Не мели чушь, Вигот, — ответил ему Оттар. — Что еще ты там продал?

— Я ничего не продавал.

— Как там сказал Михран? — задумчиво проговорил шкипер. — Настоящая опасность всегда таится внутри, а не снаружи. Тот, кто боится… Тот, кто болеет… Тот, кто украдет…

— Ты, вор! — завопил Бруни. — Погляди мне в глаза!

Но Вигот не отозвался.

— Я целый месяц возился с этим скрамасаксом, — сквозь сжатые зубы процедил кузнец. — Целый месяц.

— Для начала, — сказал Рыжий Оттар юноше, — ты заплатишь Бруни столько же, сколько дала тебе торговка. И Сольвейг отдашь деньги за бусину. Где монеты? В твоем сундуке?

Вигот все молчал.

— Ты опозорил себя и обесчестил всех нас.

— Ты мразь! Отродье Хель!

— Много дней нам предстоит грести и тащить лодку волоком, — мрачно поведал Виготу Рыжий Оттар. — На самом деле мы не можем ехать с тобой, но не можем обойтись и без тебя. Придется до Киева сохранять тебя в целости.

— Если он останется на борту, — прокаркала Бергдис, — он зарежет нас, пока мы будем спать!

— Спасибо, Бергдис, — отозвался Оттар. — Если мне понадобится твой совет, я обязательно обращусь к тебе. — Он снова повернулся к Виготу: — А когда мы приедем в Киев, то, согласно закону, ты потеряешь правую руку.

Вигот моргнул:

— Это был не я. И вообще, Бруни получит деньги за свой скрамасакс, а у Сольвейг будут и деньги, и бусина. Так где же справедливость? — Он возвысил голос. — Зачем мне еще и руку отрубать?

Рыжий Оттар поморщился:

— И да, с этого дня ты будешь спать в кандалах. Так ты не сможешь никого ранить или сбежать от нас.

Темнеющее южное небо опалила молния. По горизонту прогромыхал, спотыкаясь, гром.

Старый лодочник поднял взор на Торстена:

— Давай!

Торстен, стоя на носу судна, швырнул ему канат. Лодочник поймал его и сноровисто потянул судно на себя.

Кормчий спрыгнул на пристань.

— Да ты крепок, точно пенек, — одобрительно заметил Торстен.

— Трухлявый пенек, — проворчал лодочник.

— Кого-нибудь поменьше просто унесло бы в воду.

Лодочник кивнул:

— Приходится как следует держаться на ногах. А вы приехали как раз вовремя, да.

— Почему это?

— Боги приближаются. Тор и Перун. Мы привлекли обоих.

— Тор и кто?

— Перун! — воскликнул старик. — Бог грома и молнии.

— A-а… — ответил кормчий. — Один бог, два имени, понятно.

— Так, да не совсем.

— А где все? — поинтересовался Торстен. — Похоже, будто эту деревушку населяют призраки.

Старый лодочник показал куда-то вверх по течению, и Торстен увидел островерхую палатку, растянутую на речном берегу у кромки леса. К ней вдоль реки стекались люди.

— Там шаманка, — объяснил старик. — Она уже съела грибов и ушла в шатер.

Когда Сольвейг, Одиндиса и дети приблизились к палатке с навесом из шерсти, они услышали перестук большого барабана, монотонный, словно колотилось огромное сердце. Чтобы пройти внутрь, девушке пришлось нагнуть голову. В палатку, как ей сразу показалось, набились все жители маленького торгового поселения. В самом центре пела, медленно крутясь по кругу, женщина в головном уборе из орлиных перьев. Иногда она протягивала руки в стороны или вскидывала вверх, иногда шла боком, порой бесшумно скользила, временами начинала стонать и кричать.

Наконец шаманка упала на колени и зажала голову в ладонях. Она свернулась клубком и затихла.

Никто не разговаривал, даже шепотом. Все не отводили взгляда от жрицы.

Затем женщина начала подниматься, будто столб дыма.

— Чужаки! — наполовину выкрикнула, наполовину пропела она. Ее голос не был похож на человеческий, но не напоминал также ни птичий, ни звериный. — Чужаки! Кто эти чужаки?

Все повернулись к Сольвейг и Одиндисе с детьми.

— Для вас, — выпевала она. — Для вас и ваших спутников я вижу одну новую жизнь. Один умрет заживо. Я вижу то, что вижу: одну новую смерть.

Снова раздалась барабанная дробь. Двойная дробь. Двойная дробь. Удары становились все чаще, пульсировали… У Сольвейг пересохло во рту.

Во второй раз воцарилась тишина, и там, снаружи, за дело принялись боги. Шаманка стихла и снова погрузилась в себя.

«Она женщина, — думала Сольвейг, — но еще она и морской орел с растрепанными перьями и крючковатыми когтями. Она постоянно меняет обличья».

Брита стояла рядом с Сольвейг и держала ее за руку.

«Одна новая жизнь». Ребенок Эдит? Сольвейг повернулась к Одиндисе, но та обнимала Барда. Ее глаза были закрыты, а рот полуоткрыт, будто ее сознание было затуманено или она погрузилась в глубокий сон.

«Одна новая жизнь, — продолжала размышлять Сольвейг. — Наверняка это она про ребенка. Один умрет заживо… Я вижу то, что вижу: одну новую смерть». В палатке было удушающе жарко, но Сольвейг поежилась, точно от холода. Это может значить только то, что значит. Один из нас вскоре погибнет…

Девушка вздохнула и закрыла глаза, и из темноты увидела, как к ней — шаг за шагом — приближается, размахивая ножницами, сияющая женщина.

— Нет, — вскрикнула она, но зажала себе рот левой рукой.

И снова шаманка вознеслась ввысь, выше собственной головы в оперении.

— Я вижу то, что вижу, — простонала она. — Я вижу, что некто называет себя сильным, будто солнце.

«Я, — подумала Сольвейг. — Она говорит обо мне?»

— Сильный, будто солнце, — повторила шаманка, возвышая голос. Затем сложила руки у рта. — Но довольно ли в ней силы? Столько ли в ней силы, сколько будет нужно?

Сольвейг слушала. Вслушивалась так, будто вся ее жизнь зависела от этих слов.

— Золотая девушка! — стенала жрица. С этим словами она опустилась на землю и погрузилась в такой глубокий сон, что никому не удалось ее пробудить.

Шли дни. Вокруг лодки Рыжего Оттара все ускоряло свой ход лето. Подросшие листья берез, лип и орешника распрощались с девической бледностью своей зелени. Солнце, взбираясь все выше, отвоевывало у тьмы новые рубежи, загоняя ее обратно в царство леса.

Однажды на рассвете Слоти взял свирель и изобразил любовную песнь какой-то лесной птахи; следующим утром река внезапно надулась, точно пузырь, и Торстен смог поднять парус. Как-то раз около полудня на Вигота напала злоба, да такая, что он выл, точно волк. Чтобы он никому не причинил вреда и не ринулся вниз головой с лодки, Бруни и Торстен привязали его к мачте, и одна только Брита принесла ему чашу воды на случай, если тому захочется пить. В другой день Сольвейг и Эдит увидели на берегу свадьбу. На женихе с невестой были венки из красных и белых полевых цветов. Подруги умоляли Рыжего Оттара остановиться хоть на минуточку, но он отказался. Однажды в сумерках Сольвейг и несколько ее спутников пошли в лес по грибы и вернулись, набрав больше дюжины разных видов; некоторые из них встретились им впервые, но они не осмелились их отведать, боясь, что впадут в беспамятство и окажутся в мире вечной тьмы.