Одним вечером Эдит увидела, как поднимается из воды призрачный силуэт русалки, и Михран объяснил ей, что то была дева, предавшая себя пучине из-за несчастной любви, и ее часто видят в этих местах. Как-то раз ночью проводник рассказывал Сольвейг и Эдит про женщину, сотворенную из золота, внутри которой была другая женщина из золота, а внутри той…

— Девочка! — воскликнула Эдит, почти смеясь. — Внутри нее была золотая девочка!

И она похлопала себя по животу.

— О Эди! — звонко отозвалась Сольвейг. — Она золотая, и она растет.

Когда девушка завела с Одиндисой разговор о шаманке, та сказала ей:

— Я могла бы остаться там навеки. Там все живое. Воздух, истоптанная трава, шерстяное полотно шатра — все они были живы и как-то связаны между собой. Не могу объяснить.

— Ты уже объяснила, — откликнулась Сольвейг.

— Они все часть чего-то большего, как пять пальцев, составляющих руку, — взволнованно продолжала Одиндиса.

Но это заставило Сольвейг вспомнить о Виготе, и она вздрогнула.

— На следующее утро все оставалось таким же, — рассказывала ее спутница. — Туман плыл над рекой — туман, рожденный, чтобы менять обличья, живой! И я увидела само солнце, что запуталось в росинке. В капле росы, что дрожала среди травы.

Сольвейг вздохнула, улыбаясь:

— Ты говоришь так, как я чувствую.

— Иногда следует говорить, не задумываясь над словами. Мысли могут помешать словам.

— А что значили слова шаманки? — спросила ее Сольвейг. — Одна новая жизнь. Один умрет заживо. Одна новая смерть.

Одиндиса медленно покачала головой:

— Три пророчества, но у каждого может быть несколько значений. И, Сольвейг, «золотая девушка»… разве не тебя она имела в виду?

— Я не знаю, — ответила та.

— А я знаю.

— Она спросила, достаточно ли во мне силы, хватит ли мне ее. Но сейчас я чувствую себя сильнее, чем когда-либо раньше.

— Твой путь делает тебя сильней.

— Может быть, наш путь расскажет нам, что значили ее предсказания. Дрожащая капля росы, лосиный рев и атласная лента реки. Все это расскажет.

Одиндиса улыбнулась:

— Новая жизнь, смерть заживо и новая смерть… Все они связаны между собой.

— Завтра, — объявил Михран, — нам предстоит волок.

Его широкая улыбка обнажила все зубы.

Сольвейг прищелкнула языком:

— Я все слышу: волок, волок. Но так и не поняла, что же это значит.

— Все долгое время, пока вы путешествовали, эта лодка несла вас. А теперь вы нести эту лодку.

— Что за околесица! — тут же возразила девушка. — Можно понести ялик или рыбацкую лодочку, но не это судно. Мы же не великаны и не богатыри какие-нибудь.

С каждым днем, с каждой милей река продолжала петлять, пока не сузилась до двадцати шагов в ширину. И вот на рассвете, когда они на веслах прошли по одной из излучин, их взору предстала своеобразная пристань, эдакий широкий деревянный скат.

Почти сразу раздались рев рожка, возгласы, и на берег высыпала дюжина людей, мужчин и женщин.

— Они волочат корабли, — поведал девушке Михран. — Старые друзья.

Двое мужчин соскользнули по илистому скату, удерживая сосновый валик, похожий на скалку для великана. Они зашли в воду почти по пояс и встали лицом друг к другу напротив носа лодки, а их товарищи остались стоять по двое на пристани со своими валиками, поджидая путников.

Торстен приказал команде направить лодку прямо на скат.

— А ну подналяжем! — кричал он. — Вперед!

Те, что стояли в воде, опустились на колени (река доходила им теперь до горла), и судно Рыжего Оттара проскользило по их валику к следующему, а потом еще к одному.

И тут же рабочие принялись привязывать канаты к носу и планширам корабля — один из них заарканил своей веревкой форштевень. Пока лодка была еще в воде, некий мужчина зацепился за борт и стал подтягиваться. Михран, уже стоявший на корме, протянул ему руку.

— Их старшина, — объявил он Рыжему Оттару. — Трувор.

— Трувор? — переспросил тот.

— Так его зовут.

Сольвейг в изумлении смотрела на него. Он был обнажен до пояса, и грудь его, плечи и руки усыпали татуировки. На левом предплечье красовался дракон, на плече — огромная звезда, на ребрах…

Девушка попыталась разглядеть рисунок, и Трувор рассмеялся. Он повернулся к Михрану и что-то проговорил.

— Ты хочешь? — спросил проводник у Сольвейг. — Он говорит, ты хочешь?

— Хочешь что?

— Его!

— Его?!

— Нет, нет! — замахал Михран руками. — Как у него.

Он жестами попросил Трувора повернуться, и Сольвейг увидела, что на спине его широко раскинуло ветви огромное дерево.

— Каждый рисунок, чтобы исцелить, — сказал Михран. — Сломанная рука, сломанное плечо, сломанное ребро… Трувор говорит, что у него семнадцать татуировок.

Пока перечисляли его раны, старшина словно светился от гордости. Он рассмеялся и ударил себя в грудь.

— У него не разбито только сердце, — с ослепительной улыбкой объяснил Михран. — Трувор говорит, его жена — молот и иглы.

— О да, — отозвался Рыжий Оттар. — Наши пращуры тоже украшали себя татуировками в честь ранений и недугов.

— Что он имеет в виду? — спросила Сольвейг. — Молот и иглы…

— Так делают татуировки, — рассказал Оттар. — Можешь спросить Одиндису, она знает.

Сольвейг вздрогнула.

— Но… — начала было она.

— Достаточно, — оборвал ее шкипер. — Мы сюда не о татуировках пришли говорить. Я полагаю, Трувор хочет поговорить об оплате.

Рыжий Оттар предполагал правильно. Но, хотя он и отослал Сольвейг, до нее доносились обрывки спора, и затем шкипер сказал:

— Ну что ж, так или иначе, вы провезли меня по своим валикам. Выбора мне не остается, а?

Как только Рыжий Оттар с Трувором ударили по рукам, Торстен отвязал Вигота (тот вел себя уже значительно спокойнее), и все высадились на берег. По одному они спрыгнули с носа на деревянный настил и взялись за работу. Команда помогала стоявшим на берегу, подталкивая лодку и дергая за канаты до тех пор, пока из взбаламученной реки не показался корпус. С него капала вода, и он был сплошь покрыт комками и лентами водорослей. Кое-где бока его украшали раковины моллюсков.

«Как странно выглядит наш корабль, — подумала Сольвейг. — Будто его раздели».

— Теперь мы подождем, — объявил Рыжий Оттар. — Моему бедному судну надо обсохнуть, иначе нам будет слишком тяжело его тащить.

— И даже в этом случае, — добавил Торстен, — возможно, нам придется разгрузить товары и нести их на себе.

Шкипер повернулся к Виготу:

— А что до тебя… Бруни, привяжи его к тому дереву, да покрепче, чтобы он не смог распутать узлов. Нам нужно быть с ним очень осторожными.

Вечером Оттар попросил Бергдис выдать каждому вдвое больше еды, чем обычно. Силы еще пригодятся всем, когда настанет время для изнурительных трудов. Все, за исключением Вигота, устроились спать на палубе. Юноша же дремал стоя — Бруни отвязал его от дерева вскоре после рассвета.

— Дай ему хлеба и воды, — приказал кузнецу Рыжий Оттар. — И приглядывайте за ним, ты и Слоти.

Вместе с командой работали двенадцать волочан. Они принялись толкать и тащить лодку от воды, вверх по топкой тропе. Как только судно съезжало с одного валика, двое тотчас поднимали его и несли обратно к носу.

Трудясь, волочане пели хором, раз за разом повторяя одни и те же строки; лишь после полудня они прекратили работу, дотащив корабль до вершины холма.

Там Трувор с товарищами подкрепились запасами, которые принесли с собой, а Рыжий Оттар и прочие уминали лосиные ребра, оставшиеся с прошлого вечера, и запивали их мутным элем.

Михран вытер рот и любовно накрутил кончики поникших усов на указательный палец.

— За нами, — поведал он, — все реки текут на север. И Гардарики — север! Но здесь… — проводник широко раскинул руки и улыбнулся, — здесь водораздел. Так можно сказать? Отсюда Гардарики — юг. Меняются деревья, меняются цветы, меняются плоды. Вы увидеть.