Скоро молотки в моей голове замедлились, а потом совсем перестали просыпаться, боли не возникали. Еще пару недель я восстанавливала силы, и пошла в школу только после осенних каникул. Наверстывать пропущенный материал штурмом мне было нельзя, врач рекомендовала щадить память. Но я любила учиться, хоть и потеряла свои дивные способности к запоминанию. Медленно и не сразу я все же просмотрела учебники и прочитала то, что пропустила за время отсутствия в школе.

Болезнь, в которой мне некого винить кроме себя, оставила опасный след и впоследствии неоднократно возвращалась, правда, меняя обличия и не в такой резкой форме. Но всегда была узнаваемой. Я, конечно, понимаю, что где тонко, там и порвалось, но еще лучше понимаю другое: не случись этого несчастья, у меня была бы и Ленинская стипендия в университете, и научная карьера, причем не в технических (прикладных), а в физико-математических (теоретических) науках. Была бы… Да не позволено это судьбой.

Смутно помню злорадные разговоры за спиной, что теперь-то я не буду отличницей, теперь-то сяду на задницу и стану как все. Так мне и надо, чтобы не задирала нос и не заносилась… Как ни странно, но различала я в этом хоре и взрослые голоса: учительские и родителей некоторых одноклассниц. Удивительно было их слышать и немного обидно, потому что я никогда и ни перед кем не задирала нос, не была ни зазнайкой, ни задавакой, к тому же наивно полагала, что после такой тяжелой болезни меня полагается хоть немного любить. А этого не наблюдалось. Я меряла мир мерками семьи, где, да, нас любили за страдания и неудачи, любили за то, что мы с ними справляемся.

Неужели взрослые люди не видят, что ошибаются? — думала я иногда, совершенно не понимая, как можно растолковать им это. Конечно, я не собиралась ничего растолковывать или на кого-то влиять. Лишь фиксировала и наблюдала разговоры, поступки и отношение к себе, понимая, что все встанет на свои места и каждый увидит свои ошибки. На это у меня хватало терпения.

Рада, что оказалась права.

Болезнь эта, для меня оставшаяся без названия, дала рецидив, когда я училась на втором курсе университета. Тогда из меня принудительно выкачали 200 грамм крови для донорских целей. Обращаться к врачам возможности не было — я просто отлежалась, ведь чем лечиться, я не знала.

В одиннадцатом классе все повторилось. Собственно, не повторилось, а аукнулось — на фоне моей слабости, неокрепшего здоровья я заболела желтухой. Об этом более подробно написано в сюжетных главах. Тут лишь подчеркну, что инфекция развилась исключительно вследствие перенесенного в девятом классе заболевания, я в этом убеждена. Ведь оно, видимо, было настолько тяжелым, что вывести меня из острого состояния было не достаточно. На его полное преодоление организму требовалось длительное лечение, а затем особенный комплекс оздоровления. А меня даже совсем не лечили, объяснили родителям, что их ребенку надо отлежаться, и все бросили на самотек. При таком отношении со стороны врача я объективно не могла полноценно выздороветь и закалиться. Не умела участковый врач сделать правильные назначения или не захотела, но родители ей доверяли, и не понимали ни степени случившейся со мной беды, ни возможных последствий, первым и самым грозным из которых стало ослабление иммунитета и сопротивляемости заболеваниям.

И вот желтуха, как результат. Ну не мог человек, то есть я, любящий воду, постоянно хлюпающийся, моющийся и стирающийся, сидящий на летних каникулах дома, допустить такого ротозейства, чтобы тупо заболеть от грязных рук!

Вспоминая события того лета, я прикидывала, где могла подхватить инфекцию. И находила только одно настораживающее совпадение: в середине июля я была на дне рождения у одноклассницы, где в качестве гостя присутствовал мальчик из соседнего хутора, помню фамилию — Галушко. Так вот он заболел желтухой в конце лета, а я — спустя две недели. Выходит, он в момент нашей встречи уже был инфицирован и я от него заразилась. Больше ни с кем этого несчастья не случилось — ни в той компании, ни во всем селе. Почему? Потому что остальные ребята оказались крепкими и устойчивыми к неблагоприятным влияниям. Другого объяснения нет.

Конечно, в те годы я этих нежелательных событий не замечала, не понимала и не придавала им значения, а просто жила и училась, веря в лучшее будущее.

В 1970 году мы с мужем окончили университет и его призвали на действительную военную службу. Благо, что годом или двумя раньше в университете организовали военную кафедру и парней уже выпускали с офицерским званием.

Чем это было вызвано? С приходом к власти Н. С. Хрущева начался активный разгром СССР, в частности его обороноспособности, замаскированный под военную реформу. Первая ее волна пришлась на 1955–1958 годы, когда произошло сокращение численности советских Вооруженных сил на 2 млн 140 тыс. человек (до 3 млн 623 тыс. человек). Затем 13–15 января 1960 года было упразднено общесоюзное МВД СССР, а Верховный Совет СССР без обсуждения утвердил Закон «О новом значительном сокращении Вооруженных сил СССР». Из армии и флота еще были уволены до 1 млн 300 тыс. солдат и офицеров — почти треть от общей численности военнослужащих того времени.

Сопровождался этот произвол, только с виду кажущийся логичным или, более того, благим стремлением к миру, разрушением промышленности, где из-за закрытия военных проектов срывались заказы, останавливалось внедрение и приходили в упадок высокие технологии, сокращались рабочие места. Страдала и система образования, закрывались венные училища, выпускающие младший офицерский состав. Лихорадило и обескровливало науку, отбрасывая СССР назад в приоритетных отраслях исследований, открывая зеленую дорогу его прямым врагам по Холодной войне.

Терпеть дальше у власти тупого самодура было смерти подобно. Инициатива его смещения исходила от председателя комитета партийно-государственного контроля А. Н. Шелепина. Сегодня можно лишь подивиться его смелости и гражданскому мужеству. Равно как и тем, кто оказал ему активную поддержку. Это были: заместитель председателя Совета министров СССР Д. С. Полянский, председатель КГБ СССР В. Е. Семичастный, а также секретари ЦК Н. В. Подгорный и Л. И. Брежнев. К октябрю 1964 г. о планах заговорщиков так или иначе знали почти все члены ЦК, в том числе, вероятно, и ближайшие друзья Хрущева (такие, как А. И. Микоян, возглавлявший с июля 1964 г. Верховный Совет СССР). Но даже и те, кто высказывал сомнения в целесообразности или в успехе замысла смещения Хрущова с его поста, не противодействовали ему, чем косвенно помогали.

С 1964 года в руководство ЦК КПСС пришла команда во главе с Л. И. Брежневым, начавшая поднимать страну с колен, восстанавливать утраченные позиции, укреплять оборонную мощь СССР. Опять Вооруженным силам потребовались младшие офицеры. Но где их можно было взять быстро? Быстро их могли дать только гражданские технические вузы, поэтому и было решено создать при них военные кафедры и установить призыв выпускников вузов, получивших звание младшего офицера, на действительную военную службу сроком на два года.

В результате этого Юра уходил в армию, а я оформила открепление с места работы, где оказалась по распределению, и решила ехать к нему.

Срок службы нам показался достаточно долгим, и мы решили забрать с собой все пожитки. К середине декабря, устроившись с жильем по месту службы, Юра испросил отпуск, приехал домой, чтобы погрузить их и отправить контейнерами в Ровно. А мне еще пару недель предстояло жить у свекрови — дожидаться разрешения министерства на увольнение с работы.

Пользуясь переменами, наставшими в семье, проявляя нетерпение и какую-то совсем не материнскую радость от жизни без детей, свекровь принялась устраивать свое гнездышко. Для этого, не дождавшись моего отъезда, затеяла ремонт в квартире. Причем начали именно с нашей комнаты в восемь квадратных метров. Днем там размывали запыленные и выгоревшие стены, размягчали водой старую штукатурку, соскребали с нее старый гуашевый накат, снова мыли-размывали-растирали, ровняя поверхность, а к вечеру вымывали пол и ставили мне парусиновую раскладушку. На теплую постель свекровь не расщедрилась, а я сама была слишком зажатой, чтобы попросить о ней. Короче, постелила она мне на ту раскладушку только ситцевую простынку, дала подушку и детское байковое одеяло, под которым даже летом было бы прохладно спать в сырой и промокшей комнате, не только в декабрьскую пору.