— Это твое окончательное решение? — вдруг осевшим, неузнаваемо глухим голосом спросил Саша.

— Да, — сказала я.

— Проводи меня до дороги, — обронил он.

Он вел свой ИЖ-49, а я шла рядом. Слова иссякли, говорить было не о чем. Я чувствовала его подавленность, растерянность, обиду и свою вину — писала ведь, словно подавала надежду. Значит, обманывала? И неважно, что письма были дружескими, сдержанными, все равно в них чувствовалось неподдельное тепло, замешанное на большом доверии и интересе друг к другу. Не знаю, бывает ли, что в юности люди определяются с судьбой, никогда никого не обидев. У меня так не получилось. Саша, мой многолетний друг, моя гордость и человек, на которого я ровнялась, вырабатывая волю, меньше всего заслуживал такого отношения — и в этом была моя боль, унять которую могло только время. Последние шаги плечом к плечу, последние вздохи — рядом.

— Дай мне руку, — сказал он, и я почему-то протянула левую.

Саша низко склонился, чтобы не выдать подступившей обиды или растроганности, и надолго припал к ней поцелуем. А потом уехал от меня навсегда.

В эти каникулы мы с Юрой не виделись, только переписывались, да и то реже обычного — Юра уставал на заводе и мог писать мне только после работы.

Скажу, что за все время, проведенное вместе с ним, а это в общей сложности уже около 50-ти лет, я так и не привыкла к тому, что он — мой муж. В каждый новый день, открывая глаза и видя его, я ликую, словно от неожиданной встречи со счастьем, и ощущаю прилив благодарности в душе. С Юрой мне повезло, как, надеюсь, ему повезло со мной. У нас, разных по темпераменту и нраву, общие ценности и идеалы, общий взгляд на жизнь, на общество, на события. Нам чужда борьба за лидерство. Было время, когда я много и тяжело работала, казалась себе главной семьи, добытчиком, охранителем кого-то хрупкого, нежного, неприспособленного — таким тогда мне виделся Юра. Меня это не утруждало, а радовало, и я не предъявляла претензий, а принимала все с терпением и пониманием.

Но пришел трудный для меня час, и я только крепче убедилась, что посвятила жизнь достойному человеку, который всегда был рядом, не подавляя меня, не препятствуя моему развитию и самоутверждению, и всегда оставался мужчиной.

Быть женой — это трудная наука и ответственная роль. Постижением их я обязана маме — ее беспримерный подвиг служения любимому человеку, скромность по отношению к себе и несгибаемость в отстаивании высокой нравственности стали для меня главным примером и сформировали основу моего характера.

Касаемо Юры, то до момента нашей встречи мы оба обладали иммунитетом к негативным отношениям, предосудительным с точки зрения морали. Думаю, таких людей, волевых, сознательно строящих свою жизнь, и тогда было не так уж много, поэтому мы попросту искали друг друга, ибо были самим провидением, природой вещей предназначены прожить вместе.

Жаль, что под конец жизни меня одолели болезни и я не могу для своего голубоглазого сокровища быть такой же помощницей, как в молодости. Меня примиряет с этим надежда, что все неурядицы я заберу на себя, а ему их останется меньше.

Чем больше человек умеет делать руками, тем вернее выживает в трудных условиях. А я родилась и росла именно в таких условиях, где надо было выживать, — без бытовых удобств, без мощеных дорог, без коммуникаций, на дикой природе, с необходимостью ежедневно добывать топливо для обогрева дома, доставать воду из-под земли, выращивать овощи, печь хлеб. Холодильники, пылесосы, телевизоры, стиральные машины, а тем более блендеры, соковыжималки и прочие кухонные приборы и домашняя электротехника появились гораздо позже. В пору моего детства мы не знали их, не слышали о них. Да что там — у нас даже не было электричества, не было мясорубок, примусов и керогазов! Все это тоже вошло в быт со временем и не сразу. Оно приходило постепенно как чудо, о котором даже и не мечталось, и долго оставалось праздником.

С ранних лет помню лишь крупомолку, единственную на всю улицу, которую папа собственноручно сделал на заводе. Мы измельчали на ней кукурузу, каша из которой, без заправки, но душистая, была и основной едой, и лакомством после голодных лет. Она стала несмелым признаком наступающего благополучия, начальной ступенькой к нему. Кстати, производство кукурузной крупы на этой крупомолке стало первым полезным делом, которое я освоила и с удовольствием выполняла. Мне нравилось работать, получать итог и понимать, что он идет на общее благо. Все представлялось очевидным: пока я измельчала кукурузины, мама ждала — вот какой я была важной персоной и как необходима была моя помощь в приготовлении ужина! Оказывается, без меня мы не сварили бы кашу и остались бы голодными! Нет, этого допустить нельзя! И я трудилась с удвоенной силой, вращала ручку нехитрого приспособления с особенным усердием.

Эти очевидные выводы позволяли понять нужность своего труда, равно как и оценивать усилия каждого отдельного человека, внесенные в общее благополучие. Вот если бы папа не изготовил крупомолку, то мы не ели бы кашу, даже вся улица не ела бы! Выходит, есть занятия нужные, а есть — бесполезные. Если ты делаешь полезное дело, то тебя замечают, уважают и любят, в противном случае — временно терпят.

— Трудись, доченька, никто не должен есть незаработанный хлеб, — говорила мама, видя, что я начинаю соображать, что тут к чему, и усиливая эффект от пришедшего ко мне открытия. Родители помогали мне постигать жизненные истины на ходу, не упуская малейшей возможности.

Да что говорить? Горячая пища считалась роскошью, ее готовили раз в день, когда за столом могла собраться вся семья. Потому что трудно добывался огонь, надо было экономить и не расходовать попусту топливо — то, что имело способность гореть. Отсюда, скорее всего, и пошла традиция совместных трапез.

Из чего мы добывали огонь, из каких материалов? Весной собирали сухостой, опадавшие с деревьев или спиленные папой засохшие ветки, прошлогоднюю листву, летом использовали солому, осенью — высушенную ботву фасоли, кукурузы, подсолнухов, а также их коренья. Собирали и сушили отросшие за лето ветки желтой акации с нашего живоплота, который папа подстригал по осени. На зиму, если удавалось, запасали дрова, в речных заводях резали очерет, но наиболее ценным и распространенным топливом считался кизяк — навозное топливо.

К его изготовлению готовились долго: собирали навоз, завозили солому, а еще лучше — полову, соединяли их и оставляли на несколько дней улеживаться. Затем эту смесь перемешивали босыми ногами до получения однородного состава, и из нее формировали кирпичи. Выложенные на травяном поле изделия оставляли высыхать до полной готовности. На это уходило нескольких дней, поэтому для их изготовления выбирали погожие дни, ориентируясь по народным приметам. Высохшие топливные кирпичики были легкими и твердыми, не рассыпались при транспортировке. Их перевозили на куриный двор и складывали для хранения в пирамиды, сверху накрывали непромокаемыми клеенками или соломой, по которой любая атмосферная влага сбегала вниз, не проникая внутрь.

Многому приходилось учиться, ведь нам хотелось и дом содержать в чистоте, и самим выглядеть опрятно и нарядно. Опыт приходил в совместной работе с родителями или с бабушками. Но научиться выживать в быту — это была необходимость, а вот постижение остальных наук зависело личного желания. У меня оно было, я отличалась любознательностью и жаждой узнавания, впрочем, как любой здоровый ребенок.

Сначала я собирала пустые деревянные катушки из-под ниток, нанизывала их на веревку и делала бусы или гирлянды на елку. Так проявлялось мое участие в мамином вязании крючком. Она в этом искусстве достигла большого мастерства. Скатерти, салфетки, оконные занавески, подзоры на простынях, прошвы на наволочках, ночных сорочках, даже мешочки для катушек и моих игрушек — все было выполнено ее руками из обыкновенных ниток для шитья, только тонких. Работала мама специальным крючком, изготовленным для нее папой. Затем вязанию она научила и меня. Но моя увлеченность этим рукоделием длилась не долго, пока я не освоила основные виды петель и не научалась разбирать новые узоры. А когда поняла, что все тайны постигла и дальше все повторяется в разных вариациях, мой интерес к вязанию крючком пропал.