В то время на указанной территории действовало четыре политических силы, боровшихся друг против друга: немецкая оккупационная власть, социалистическое партизанское движение, украинская повстанческая армия (УПА) и Армия Крайова — польское подпольное движение. Так вот деятельность этого самого польского подполья фактически сосредоточилась на выдворении этнических украинцев с приобретенных земель, выродилась в медленный геноцид коренных украинцев. В местах проживания украинцев закрывались украинские школы и классы, украинское население облагалось непосильными налогами в виде зерна, мяса, молока, проводились аресты украинской интеллигенции. В своих ночных набегах польские банды сжигали целые села, убивали десятки тысячи украинских крестьян.

И все равно процесс переселения украинцев шел медленно, желающих сделать это добровольного не прибавлялось. Сроки, оговоренные Соглашением, срывались, и их не раз приходилось продлевать. Наша страна искала способы предотвращения и прекращения насилия в отношении украинцев, невольно оказавшихся в Польше, и не находила их. Выход виделся один — всех их чохом забрать сюда, где их никто бы не трогал. Развязанная польскими властями насильственная депортация украинцев сопровождалась распространением оголтелого антиукраинского террора, их насильно вывозили на Надсянье, Перемышльщину, в Карпаты. Наконец в начале сентября 1945 года польские власти не выдержали и принялись за масштабную зачистку территорий от украинцев, бросив туда отряды регулярной армии. Военными действиями руководила военная группа «Жешув». Но люди всегда держатся за место своего проживания, особенно люди темные, недалекие, не понимающие исторических процессов. Так было и тут — они сопротивлялись насилию и не трогались с места. Труднее всего выселение продвигалось в лесистой местности. Как только в лесных хуторах узнавали, что к ним направляются военные, жители убегали в чащобы. Официально эта акция закончилась во второй половине июля 1946 года, но на самом деле более 150-ти тысяч человек полякам так и не удалось выселить.

В марте 1947 года боевиками УПА был убит заместитель министра национальной обороны Польши Кароль Сверчевский, и это спровоцировало новый всплеск террора против неугодных. Их начали выселять уже не в Украину, которая не в состоянии была одномоментно принять неожиданное, не заявленное раннее количество людей, а рассеивать по бывшим немецким землям, отошедшим к Польше от Германии. Эта акция получила название «операция Висла».

В период этой внутренней депортации многих украинцев арестовывали спецслужбы и отправили в концлагерь Явожно — филиал Освенцима. Два года поляки мучили там и пытали четыре тысячи наших соплеменников. Среди заключенных царил голод, свирепствовали эпидемии. По официальным данным всего в результате этой необъявленной войны против бывших сограждан в Польше погибло около тридцати тысяч украинцев, это только за 1944–1947 годы.

Согласно первоначальному плану расселения в восточную часть Украины — и в Днепропетровскую область в том числе — предполагалось завезти 66 552 семьи, что составляло 267 640 человек. В западные области Украины — 9554 семьи, или 38 166 человек. В общей сложности о добровольном переселении заявили 306 000 человек.

Но по вине польской стороны возник форс-мажор. Теперь в каждом конкретном случае необходимость переселения являлась неожиданной и для тех, кого выселяли, и для тех, кто принимал изгоев, и не корректировалась предварительными планами. Для этого не было транспорта и не были подготовлены места проживания. На сборы и отъезд поляки отпускали три дня, а могли отпустить и несколько часов. Поэтому приходилось забирать несчастных, как говорится, в чем они стояли и везти в товарных вагонах вместе с их скотом и имуществом. Им приходилось претерпевать неудобства, голод и страх.

А на местах прибытия возникали свои трудности — наше население само еще нуждающееся в покое и улучшении жизни, переселенцев принимало с неприязнью. Имелись случаи их избиения или полного неприятия, но славгородцы отличались участливостью.

Хотя, конечно, проблемы тоже были и заключались они в неодинаковом менталитете, отличиях в культуре, способе ведения хозяйства. Жившие по лесам переселенцы до 1939 года понятия не имели о колхозах, а советские украинцы к этому времени уже пережили коллективизацию и подняли народное хозяйство на должный уровень. Решительно нам не нравились и антисоветские настроения новых граждан, их человеческая неблагодарность за радушие и приют. Ту неприятную мысль, что они были не просто необразованными, но и врагами, они не преминули подтвердить своими делами, когда в течение первого же года проживания в Славгороде сожгли дотла колхозную конюшню с лошадьми и склады с посевным материалом. Но пусть это останется на их совести.

Проблема депортации украинцев, продолжавшаяся до 1952 года, мало изучена, меньше, чем переселение греков, немцев, евреев. Не то что она замалчивалась, а просто это никого не интересовало. Хотя сам факт насильственной депортации украинцев из Польши, сопровождавшейся польским террором, не мог служить миру и дружбе наших народов, и его оглашение вряд ли поощрялось. Вот поэтому мы тогда не могли узнать, откуда приехали к нам эти забитые, отупевшие люди, не понимающие, что их не пленили, а спасли от смерти.

Март 1953 года, залегшая в селе тишина. Наши соседи не улыбаются и говорят шепотом, ходят вкрадчиво, как бы стараются не шуметь. В воздухе — тревога, подавленность, растерянность. Детям не разрешают играть, шуметь. Моя бабушка по вечерам долго-долго молится перед иконами, чего не делала никогда, жарко шепчет, просит Бога о ком-то. Что-то случилось. И скоро я узнаю что — тяжело заболел Сталин. Значит, это для него она просит защиты и Божьей милости. Да, говорит бабушка, Сталин — наш вождь и учитель, без него нам будет очень плохо.

Тут и там в домах собираются семьи и оглашают сводки о его самочувствии, всячески перетолковывают каждое газетное слово, пытаются что-то вычитать между строк, ждут чуда. Люди понимают, что страна оказалась в опасности — ну как в высших эшелонах власти начнутся междоусобицы, тогда это добром не кончится. Им хочется анализировать, высказывать допущения о возможном преемнике великого Сталина, но они опасаются быть неправильно понятыми и только обмениваются красноречивыми взглядами.

В доме у бабушки Федоры Бараненко всегда висел портрет Трофима Лысенко, улыбчивого бодрячка в вышиванке. А тут она его сняла и повесила портрет Сталина, теперь целыми днями плачет и вытирает слезы кончиком передника. От родителей я знала, что бабушка Баранка сильно пострадала от властей, была осуждена и по суду сослана на Дальний Восток. А теперь плачет… Дивованию моему нет конца, мне интересны все эти несоответствия, и за ними я ощущаю тайну, скрываемую взрослыми. На мои вопросы папа отмалчивается, мама шлепает по попе. Ловлю момент, чтобы спросить у бабушки Саши. Но отвечает не она, а дядя Жора, который работает в сапожной мастерской, куда отовсюду собираются новости обо всех, и он все-все знает:

— Так их же тюрьмы от голода спасли!

И он сказал, что у бабушки Баранки есть дочь Оксана, которая замужем за энкэвэдистом из тюремщиков, и в голодные годы она забирала к себе мою крестную, чтобы прокормить на дармовых харчах. Да и матери постоянно слала посылки с продуктами. Дядя Жора победно забивает деревянные гвозди в подошву и подводит итог:

— Кончилось их время! Отъели они свое, теперь и мы поживем.

— Не слушай его, — шепчет мне бабушка Саша в спальне, когда мы ложимся спать. — Сталин очень хороший, он любит всех людей, и люди его любят. А твой дядя Жора просто дурак. Что мне делать с таким дураком?

И бабушка снова долго молилась о чуде. Но чуда не произошло. Сталин умер, а люди оплакивали его и между собой поговаривали, что теперь нам конец, к власти придут враги народа и больше хорошей жизни не будет. А потом их прогнозы подтвердились — пришел Хрущов, забрал у людей коров и зерно, заставил вырубить сады и вместо хлеба кормил кукурузой. А еще он выпустил из тюрем всех бандитов и разорил армию.