Как казалось по свежим впечатлениям, лично для меня пользы от работы в ИГТМе осталось немного. Разве только понимание того, что такое наука в целом, ее механизмы и то, как она соединяется с личным интересом занятых в ней людей. Но стоило ли это понимание той грязи, которой пришлось хлебнуть, того нравственного порабощения, которое я там узнала, и человеческой нечистоплотности, пытающейся оттуда проникнуть в меня и в мою семью? По плечу ли мне были все эти испытания на стойкость и порядочность? И нужны ли они людям вообще, такие крещения?

Вопрос совсем не риторический, и сразу не скажешь, что не стоило, не нужны. По истечении же времени, когда улеглись страсти и душа омылась от грязной прибрежной пены того громадного океана, который представляет собой наука, я поняла, что получила там жизненную закалку. Я научилась видеть и ценить величие совместного труда, а также различать низость шкурного интереса. Но ведь они неразрывно соединены, одно выплывает из другого! Не этому ли в университете учила нас диалектика, говорящая о единстве и борьбе противоположностей, о приоритете общего над частным, о переходе количества в качество, об отрицании отрицания? Конечно, об этом! Но как далеко сейчас была от меня та чистая светлая аудитория со звучащими в ней откровениями, бессмертными истинами и сколь неприглядным оказалось их воплощение в реальности, где люди совершают шаги на земле.

Валун у дороги, забежавший во двор ежик, дом человека, ощущение покоя… Незаметно они, эти мелочи, превращаются в наши святыни — Родину, народ, государство. Так все просто. И над всем этим конгломератом властвует ее величество Гармония, проявляясь то в великом равновесии масс, то в золотом сечении фигур, то в причудах чисел Фибоначчи. Научиться достигать ее в каждом деле — будь то ответственная работа или пустячный разговор в трамвае — вот смысл жизни человека, ибо в гармонии состоят красота и мудрость.

На марше, когда еще только ищешь свое место, об этом задумываться некогда. Камешек за камушком, капля за каплей впечатления откладываются в душе, превращаясь в опыт, и осознаются малыми порциями в часы затиший, в часы неопределенности, отстраненности личности от общества. Неужели поэтому мне и нужны были эти паузы, возникающие при смене работы?

Теперь я знаю, что не существует дешевого опыта, каждый платит за него своей мерой. А я всегда была запасливой, поэтому брала много и платила дорого — и большой работой, и не всегда чистыми руками, и душевным дискомфортом.

Были, однако, и приятные моменты, не омраченные открытиями того, что скрывалось за фасадом. Например, польза, принесенная коллективу своим безвозмездным трудом. Имеется в виду работа над сборниками научных трудов института, коих в те годы выпускали много. Издательские требования к авторам, их рукописям, к вычитке корректур и версток были высокие, но специалистам, окончившим горный институт и давно забывшим правописание, соответствовать им практически не удавалось. Случалось, они задабривали издательских редакторов и корректоров подарками, чтобы те исправляли их ляпы. Мзда принималась, но не решала проблему, ибо в издательствах не было научных редакторов, способных разобраться в материале, и публикации все равно выходили с ошибками, особенно в формулах. Во времена высокой требовательности к качеству, когда у нас оно во многом превосходило мировые стандарты, это было недопустимо. С погрешностями в научных публикациях, особенно касаемо технических дисциплин, боролись всеми средствами.

Естественно, в ИГТМе были свои филологи, например те, что работали переводчиками. Казалось, их можно было подключить к созданию сборников. Но во-первых, они были ничем не лучше издательских сотрудников и не могли выполнять функции научного редактирования, а во-вторых, редактирование чужих статей не входило в их должностные обязанности. Значит, авторам за него надо было платить из своего кармана. А кто мог себе это позволить?

Вот коллективы и пытались обходиться своими силами — отдавали собранные для сборников рукописи на вычитку грамотеям из числа самих авторов. Когда я подала в сборник свою статью, естественно, выбор пал на меня, и оказался попаданием в десятку: мне эта работа понравилась, а важнее того — она у меня получалась. Почему? Да потому что я представляла собой некую редкость: была математиком, следовательно, могла выполнить научную редактуру, и отлично знала украинский и русский языки.

С тех пор я перечитала немало научных статей и диссертаций, исправила не одну абракадабру в математических выкладках, а сама стала профессиональным редактором-универсалом. В дальнейшем это привело меня к еще одной специальности.

Видя мои мучения в науке, сестра, завуч Новоалександровской средней школы Днепропетровского района, пригласила меня к себе, чтобы я читала у них математику. И я ушла из института, сделала глупую попытку — а по сути ошибку! — поработать учителем.

Вляпаться вляпалась, да еле-еле унесла оттуда ноги! К тому времени я уже была членом партии, и без согласия райкома уволиться из сельской школы, где не хватало учителей, не имела права. А райком такого согласия дать не мог, да еще в середине учебного года. Выручил меня случай.

Коротко о нем. Все сварилось где-то за пределами моих горизонтов. Первый секретарь райкома партии (фамилия его была Павлов), где я числилась на учете по новому месту работы, попросил заведующего районо присоветовать для его дочери хорошего репетитора по математике. Выбор пал на меня, потому что я жила в центре города, рядом с предполагаемой ученицей.

Девочка, шестиклассница, оказалась не без способностей, но мало симпатичной: запущенной в знаниях, трудной, капризной по характеру, с неприятными барскими замашками. Я проявляла терпение, занималась из уважения к ее обходительным и милым родителям. Они недавно потеряли сына, который трагически погиб, и буквально тряслись над младшим ребенком, хотя и видели все ее фокусы. Однако она была слишком мала, чтобы понимать это их отношение и свое мерзкое паразитирование на нем, вряд ли понимала и мои снисходительные старания не реагировать на ее выходки. Конгломерат чувств и качеств из сочувствия, уважения, участливости и обязательности ощутимо струился из меня и был замечен.

Вот к этому-то первому секретарю райкома я и обратилась за помощью отпустить меня со школы, когда подвернулась другая работа. Неудобно было злоупотреблять, стыдно, но по-другому не получалось. Он был фактическим хозяином положения, и отпустил, конечно, недовольно нахмурившись.

Ради удовлетворения читательского любопытства скажу, что я занималась с девочкой до конца учебного года, а потом меня пригласили на чай и в благодарность вручили коробку конфет. Дома я в ней обнаружила кругленькую сумму — оплату за все мои уроки, причем по распространенному как бы теперь сказали коммерческому тарифу.

Мне пришелся по душе этот опыт, понравилось делать конкретное дело, получая за него достойное вознаграждение. Сделать мужу, родителям, другим родным подарок — в этом открылось высшее удовольствие и смысл трудов. А так как на моем уровне достичь более высокого официального статуса, да еще быстро, чтобы ощутимым стал материальный результат, не удавалось, то я перестала отказывать себе в маленьких радостях и часто зарабатывала деньги частной деятельностью. Теперь я знала, что живу для других, и это меня устраивало.

Однако нельзя сказать, что ко мне пришло полное самоотречение. Нет, мне по-прежнему хотелось заниматься интересной работой и находиться в комфортном окружении. Так вот после описанной здесь эпопеи я зареклась отступать на прошлые позиции, хоть на шаг возвращаться назад, спускаться ступенькой ниже, и десятому спешу заказать — советую не делать этого. А попытка работать в школе в моем положении была именно таким шагом назад. Покоя нет нигде, везде — своя борьба и конкуренция, так лучше сохранять завоеванные высоты и поспешать туда, где коэффициент примитивности стремится к нулю.